Виктор Аскоченский - Асмодей нашего времени

– Безсовѣстный! сказалъ, ставя ремизъ, господинъ чрезвычайно похожій на майора Ковалева до отысканія потеряннаго имъ носа. – Какъ это онъ смѣлъ явиться въ общество людей благородныхъ?

– Дерзость неслыханная! подтвердилъ другой господинъ, собиравшій карты.

– Надо сдѣлать распоряженіе объ исключеніи его изъ Клуба, – заключилъ господинъ, похожій на майора Ковалева.

– Надо, непремѣнно надо! повторили всѣ хоромъ.

Софьинъ, разумѣется, не слышалъ такого остракизма. Онъ въ эту пору ведъ разговоръ съ Трухтубаровымъ, тѣмъ самымъ, что разсуждалъ о поэтахъ-то и носилъ владиміра въ петлицѣ. Разговоръ происходилъ близъ другаго карточнаго стола. Сдача слѣдующей игры отложена до окончанія разговора; играющіе сидятъ въ разныхъ положеніяхъ – кто облокотясь на столъ, кто повалясь на покойномъ канапе.

– Да разскажите, пожалуста, спрашивалъ Трухтубаровъ, какъ это было?

– Къ чему такое любопытство? отвѣчалъ Софьинъ съ легкой улыбкой.

– Помилуйте, какъ къ чему? Толковъ такая пропасть, что, право, не знаешь, чему и вѣрить.

– Чѣмъ больше, тѣмъ лучше. Каждый можетъ выбрать себѣ любой по своему вкусу.

– Но намъ бы хотѣлось отъ васъ слышать, отъ васъ самихъ, сказалъ господинъ язвительнаго свойства.

– Напрасно.

– Почему-же?

– Хоть бы потому, что слушатели мои весьма естественно должны предположить, что въ этомъ дѣлѣ я не могу быть безпристрастнымъ разскащикомъ.

– А очень любопытно было бы послушать, какъ бы повернули вы въ свою пользу дѣло, которое, по убѣжденію всѣхъ, отъ начала до конца говоритъ противъ васъ.

– Для этого у меня есть одинъ способъ.

– Какой же это-съ?

– Молчаніе.

– Знакъ согласія?

– Пожалуй, хоть и тамъ,

– Но понимаете ли вы, съ чѣмъ?

– Съ тѣмъ, что вы, господа, оставивъ важное дѣло, занимаетесь пустяками, съ улыбкой сказалъ Софьинъ. Не желаю мѣшать вамъ, прибавилъ онъ, медленно отхода отъ столика.

– Какой дерзкій! замѣтилъ Трухтубаровъ, глядя вслѣдъ Софьину.

– А знаете ли что, сказалъ господинъ язвительнаго свойства, приподнимаясь на канапе, на которомъ онъ лежалъ почти въ разтяжку: ни проучить ли мнѣ этого наглеца?

– И, полноте! отвѣчалъ господинъ, смахивающій на Ноздревскаго зятя.

– Нѣтъ, въ самомъ дѣлѣ, чтожь это такое? Какой нибудь тамъ…. смѣетъ говорить намъ въ глаза такія дерзости, продолжалъ господинъ язвительнаго свойства, болѣе и болѣе приходя въ азартъ.

– Да что жь дерзкаго въ его словахъ? возразилъ господинъ, смахивающій на Ноздревскаго зятя.

– Вамъ хоть плюй въ глаза, все Божья роса!

– Ну, не знаю, Александръ Абрамычъ; до сихъ поръ мнѣ не плевали въ глаза, и потому я не могу судить, точно ли плевки имѣютъ сходство съ Божьей росой, а вотъ васъ такъ можно спросить: какого вкуса тумаки, которыми недавно накормили васъ у Дерабальскаго въ рестораціи армейскіе офицеры.

– Полноте, полноте, господа! перебилъ Трухтубаровъ. Благороднымъ людямъ стыдно считаться тумаками и плевками. Что кому за дѣло, что кума съ кумомъ сидѣла? Предлагаю вамъ средства къ примиренію; первое – не обращать никакого вниманія на эту сволочь-Софьина, второе – продолжать пульку и третье… эй, послушай! крикнулъ онъ проходившему оффиціанту: бутылку шампанскаго! Расходы, однакожь, по поламъ, господа!

Такія дѣйствительныя мѣры примиренія очень понравились входившимъ уже въ азартъ игрокамъ, и они стали продолжать полезное занятіе въ мирѣ, ладу и согласіи. Благородные люди!..

– А, мусье Софьинъ! кричалъ Ермилъ Тихонычъ Ерихонскій, привиллегированный весельчакъ и острякъ города В., васъ ли я вижу?

– Меня-съ.

– А я вѣдь полагалъ, что вы убиты.

Гости Клуба, до которыхъ долетѣли эти слова привиллегированнаго остряка, одни отошли подальше, а другіе, сидѣвшіе у ближайшихъ столиковъ, уткнули носы въ карты и подсмѣивались изъ-подлобья. Софьинъ все это видѣлъ; лицо его покрылось багровыми пятнами справедливаго негодованія; онъ чуть было не пустилъ подсвѣчникомъ въ голову остряка: но эта вспышка продолжалась лишь нѣсколько секундъ. Онъ снова принялъ заранѣе разсчитанный тонъ равнодушія и сказалъ съ спокойной улыбкой:

– Вы, конечно, пдакалибъ тогда по мнѣ!

– Плакалъ бы? Мало того, что плакалъ бы; стихи написалъ бы на смерть вашу.

– Видите, сколько хлопотъ надѣлала бы вамъ смерть моя! Безбожно же было бы съ моей стороны доводить васъ до того, къ чему вы такъ мало привыкли.

Но довольный своимъ остроуміемъ, Ерихонскій не счелъ нужнымъ продолжать разговоръ съ Софьинымъ и сдѣлавъ ногою какое-то мудреное па, отошелъ прочь.

– Мое глубочайшее почтеніе-съ! сказалъ Созонтъ Евстафьевичъ Тошный, который между прочими отличительными качествами имѣлъ еще одно: непобѣдимую охоту давать совѣты и принимать, по его словамъ, во всякомъ смертномъ искреннее участіе.

– Здравствуйте, Созонтъ Евстафьевичъ, отвѣчалъ Софьинъ, подавая руку, которую Тошный пожалъ обѣими крѣпко на крѣпко.

– Какъ ваше здоровье?

– Какъ видите, здоровъ.

– Ну, не говорите! Вы страхъ какъ перемѣнились.

– Будто?

– Могу васъ увѣрить.

– Однакожь я не чувствую этого.

– Ну, не говорите! Вы, извините, точно изъ гроба подняты.

– Дурно ночь спалъ, да и послѣ обѣда не успѣлъ отдохнуть.

– Ну, не говорите. Васъ мучитъ душевное безпокойство, этакая… понимаете, болѣзнь моральная. Ужь я знаю-съ.

– Если знаете, спорить не стану и почитаю себя обязаннымъ благодарить васъ за такое глубокое вниманіе ко мнѣ.

– Надо быть твердымъ, Владиміръ Петровичъ, надо быть твердымъ; въ жизни человѣческой мало ли что случается, – да-съ.

– Очень хорошо это знаю.

– Ну, не говорите! Иное даже трудно и предвидѣть. Примѣръ недалеко. Предвидѣли ли вы такую непріятность, какая произошла между вами и Пустовцевымъ? А вотъ же произошла. Но противъ распоряженія судебъ нельзя спорить – да-съ. Надобно вооружиться великодушіемъ и перенесеніемъ ударовъ несчастія.

– Да съ чего же вы взяли, что я унываю?

– Оно и то сказать, есть отъ чего и унынію предаться, есть отъ чего. Это дѣло… дѣло… не такого сорта.

– Однакожь позвольте вамъ сказать, что вы на этотъ разъ ошиблись.

– Ну, не говорите. Я ошибиться не могу, увѣряю васъ въ этомъ. Нѣтъ-съ, батенька, поживите-ка съ мое, такъ и будете читать людей, какъ по писаному.

– Поздравляю васъ съ такой опытностью.

– Да-съ, это ужь такъ! Однако, знаете ли что? Отойдемъ-ка къ сторонкѣ: я хочу поговорить съ вами подружески.

И подхвативъ Софьина подъ руку, Тошный потащилъ его въ газетную комнату, гдѣ также встрѣтили Софьина непріязненные взгляды и двусмысленныя улыбки.

– Вотъ видите ли, Владиміръ Петровичъ, заговорилъ Тошный, разставивъ ноги херомъ и держа его за пуговицу сюртука, – дѣло ваше съ Пустовцевымъ бросило на васъ, такъ сказать, тѣнь. Тутъ надо теперь умомъ поработать, да-съ, крючокъ поддѣть, на удочку, то есть, поймать, чтобъ онъ, знаете, ни туда ни сюда, дуэль ему этакую задать… по-нашенски, понимаете?… Въ дѣлахъ-то онъ, я вамъ скажу, простоватъ и крайне неостороженъ, такъ вы… того… подстерегите какой нибудь промахъ этакой, да и въ пику ему, въ пику черезъ высшее начальство, чтобъ онъ, понимаете, зналъ да вѣдалъ, чувствовалъ да разумѣлъ. Ей-ей, правда-съ!

– Къ чему вы говорите мнѣ это, Соэонтъ Евстффьевичъ? сказалъ Софьинъ съ маленькой досадой.

– Да вѣдь нельзя жь этого дѣла такъ оставитъ!

– Послушайте, – если я отказался стать съ Пустовцевымъ на барьеръ при рукоплесканіяхъ свѣта, то неужьто соглашусь даже подумать когда нибудь затѣять противъ него борьбу постыдную, низкую, которая въ тысячу разъ хуже, чѣмъ изъ за угла ножемъ пырнуть?

– Ну, не говорите! Я зналъ весьма многихъ почтенныхъ мужей, которые этимъ средствомъ лучше и чувствительнѣе всякой тамъ дуэли давали себя знать своимъ противникамъ.

– И на здоровье имъ!

– По мнѣ, вотъ это я есть настоящая дуэль! И опасности никакой, и имя честное не страдаетъ.

Софьину становилось даже дурно отъ такихъ благоразумныхъ совѣтовъ. Чуть-чуть не послалъ онъ къ чорту своего собесѣдника и думалъ, какъ бы избавиться отъ него поприличнѣй.

– Вы долго тутъ останетесь? сказалъ онъ такъ, чтобъ сказать что нибудь.

– Нѣтъ-съ, сей часъ домой. Я думалъ встрѣтить тутъ Авксентія Павловича; нужно посовѣтовать ему тамъ кое-что; некстати остороженъ да и щекотливъ немножко, вотъ не хуже васъ. Съ правдою, батенька, теперь далеко не уѣдетъ.

– А супруга ваша здорова?

– Покорнѣйше благодарю-съ. Саша у меня все дома; скучаетъ, бѣдненькая. Вѣдь безъ меня ни-ни, никого не приметъ; такая застѣнчивая и робкая. Да, кстати вотъ напомнили! Зачѣмъ же насъ-то, насъ-то вы забываете? Побойтесь Бога! Мы съ женой люди простые, обычаевъ свѣтскихъ не знаемъ, амбиціей не занимаемся; стало быть какая намъ нужда до того, что говорить тамъ о васъ разные другіе? Мы всегда вамъ будемъ рады. – А, мое почтеніе, Авксентій Павловичъ! вскричалъ Тошный, завидѣвъ господина въ двойныхъ очкахъ и куцомъ парикѣ, худо прикрывавшемъ остатокъ курчавившихся на затылкѣ волосъ. – До свиданья, любезнѣйшій Владиміръ Петровичъ! Извините!