Ознакомительная версия.
– A la guerre comme a la guerre[21], – проговорил он, – верь мне, что медведи иногда менее ужасные, нежели глупые люди.
– Несомненно, – шепнул генерал, – с медведем копьём и корделасом всегда можно справится, а с людьми…
Не прошло двух часов, когда уже лошади и кареты для охотников стояли у крыльца.
Под окном Филиппа смело закашлял Шерейко.
Русин это слышал, а выглянуть не смел, но навязчивость литвина в конце концов притянула его к окну. Он отворил его и выглянул.
– А что?
– Князь только что за столом объявил, что всех узников, даже преступников, отпускает, чего же ты сидишь! Бей и стучи в дверь, должны тебя выпустить.
Сказав это, он замолчал. Потом через мгновение, когда Филипп ещё раздумывал, смелый Шерейко бросился на верх. Но тут бодрствовала панна Моника.
– Что это? Панна не знает, что князь оглосил, что всех арестантов приказал выпустить, а Филипп до сих пор сидит! – крикнул он, подходя.
Панна подбоченилась, стоя напротив борца.
– А? Сидит! – ответила она. – И что?
– Следует его выпустить!
– Откуда? Из моей комнаты, в которую сам вошёл и в ней заболел. Ведь он никогда заключённым не был.
Шерейко был изумлён.
– Панна шутит со мной?
– Может, – ответила Моника, – потому что ты не должен вдаваться в то, что к тебе не относится. Смиренно кланяюсь.
И закрыла перед ним дверь.
В процессе всех приготовлений к приёму и во время пребывания короля все видели по князю, что он был неслыханно разгорячён. А что жажда его сжигала от утомления, он пил много вина и не выходил из этого состояния раздражения.
Командуя флотом под Гибралтаром, он иногда увлекался; теперь сама мысль охоты на медведей, которые были специально подобраны так, чтобы не на шутку с ними нужно было сразиться, так снова увлекала его, что ловчие и сопровождающий его двор и родственники, не могли его успокоить. Он приказал заострить себе корделас, пистолеты вложить в кобуру, лошадь, заложенную для охоты, оседлать, и дрожал от нетерпения.
Комажевский, Шыдловский, Юдицкий, полевой литовский стражник, у которых на сердце лежало, чтобы, если не король, то двор его порисовался отвагой, выбрались так же, вооружившись копьями, развлекаться, чтобы показать Радзивиллу, что ни один он имеет отвагу.
Староста Мелницкий, который с остроумием и великой осмотрительностью соединял бесстрашное мужество и хладнокровие, казавшийся насмехающимся над всякой опасностью, заранее улыбался.
– Я уже с медведями пробовал, – говорил он холодно Комажевскому, – неповоротливые звери, кабан гораздо страшнее их. Первого, что подойдёт, я вызову на танец! Будет у меня прыгать.
Комажевский нахмурился.
– Зачем выдумывать развлечения, сочетающиеся с опасностью! – бормотал он.
– Pardon, они как раз наивкуснейшие, – сказал Шыдловский, – это перчик, что им добавляет du piquant.
И смеялся.
Охоту собирались провести в поле за городом, на открытом месте, окружённом сетями и толпами людей. Медведи в клетках ожидали своей участи.
Для короля была поставлена беседка, устланная коврами, под балдахином с короной, в которой заняли места сопроводжающие его: князь каштелян троцкий, подканцлер литовский и генерал Комажевский; Сапега, генерал артиллерии, которого также сюда пригласили, отказался и вместе с Шыдловским и Юдицким стоялс корделасом и копьём под беседкой. Поблизости от неё другая, значительно больше, для дам и достойнейших особ, была уже переполнена.
Сам князь-воевода не дал себя уговорить, чтобы пойти в беседку. Он сидел на коне и, как ловчий, вертелся, шутя на площади с генералом Моравским.
– А это, пане коханку, было бы красиво, если бы я со сложенными руками смотрел. Во мне кровь кипит!
Началось с самого огромного медведя, который уже в клетке показывал такое настроение, что возвещал о себе как о бешеном животном. Раздражённый неволей и видом псов, он укрепился на лапах и дико ворчал. Возле клетки лаяли нетерпеливые псы.
Затем слуги отворили её и колами начали вынуждать мишку выйти на плац. Но тот из своей крепости выходить не думал; только собак, которые подскочили даже к клетке, хватал лапами и царапал. Его глаза налились кровью, он бушевал и ломал, рвал, что попадало.
Клетка также начинала разламываться. Князь с Моравским стояли тут же оба, а воевода кричал во весь голос:
– Выгнать его в поле, давай его сюда!
Наиболее смелые из ловчих с корделасами, с копьями, самые мощные псы насели на чёрного старого разбойника, который отчаянно оборонялся, рвал и калечил.
Князя едва можно было удержать. Падали псы, медведь покалечил несколько лошадей, людям также, по-видимому, досталось, когда, наконец, ошалелое животное бросилось на плац, ведя за собой стаю дворняжек, но вместо того, чтобы бежать к беседке, к которой его старались гнать, пустился медведь наперерез чрезвычайно быстро в поле. Здесь, когда перед ним от страха расступилась толпа, повалив сети, бросился он вслепую дальше. Князь повернул также, за князем генерал, все ловчие, доезжачие, вся охота. Вид был страшный и забавный, потому что старый зверь, казалось, издевается над погоней.
Всадники, собаки и всё исчезло от глаз смотрящих, но, по истечению доброй четверти часа послышались трубы, на запыхавшемся коне показался сперва князь, потом генерал, а в конце несколько ловчих, тянущих огромного зверя, окровавленного, убитого копьями, к ногам наияснейшего пана.
С трибуны послышались аплодисменты.
Шыдловский прищурил один глаз.
– Ma foi, – сказал он Сапеги, – князь-воевода великий ловец перед паном. Но и нам нужно порисоваться.
С преемниками этого предводителя медведей дело было несравненно более лёгким. Гнали трёх под беседкой; король выстрелил, подтверждали, что… ранил его, а собаки добили. По очереди отворяли клетки, обречённые бедняги выходили как ошеломлённые, король целился, стрелял, и медведь в зубах огромных собак недолго мучился. Шыдловский нетерпеливо крутился.
– А если бы также он один разум имел, – промурчал он.
Затем, как бы на зов, помчался бурый худой медвежонок очень бойко и, невредимо от выстрелов короля, начал убегать к лесу. Шыдловского ничего уже не могло сдержать, пустился с копьём, преграждая ему дорогу. Напрасно кричали, отзывали его; он не думал слушать.
Недалеко отбежав от беседки, медведь встал на задние лапы и стоял, готовясь напасть на старосту, когда тот мастерским ударом копья нанёс такой сильный удар, что медведь зашатался, но затем, собрав силы, уже собирался рухнуть на Шыдловского, которому, по своему обыкновению, сорвал бы часть черепа, если бы Юдицкий не побежал на помощь. Бежал также и Сапега, но припозднился.
Через мгновение, когда медведь хотел броситься, Юдицкий с одной стороны, Шыдловский с другой, забили его копьями; животное пало, поливая кровью землю.
Эта короткая битва с таким хладнокровием и мужеством была проделана, что даже изумила князя.
– А! Это смельчак, пане коханку! – проговорил он и приехал поздравлять.
– Это обычное дело, ваша светлость, – засмеялся староста, – медведь был такой любезный, как все в Несвиже.
И так в этот день в сумерках закончилась охота.
Поздно ночью князь, задыхающийся и усталый, уже начинал раздеваться, чтобы лечь спать, когда вдруг, что-то себе припомнив, ударил по лбу.
– Пане коханку, а в этом я ошибся!
И крикнул Павлучку, покойовцу.
– Павлук, позови мне Монику, хотя бы она лежала в кровати.
Жевуский, который только что было отошёл, вернулся с вопросом:
– Что же там такого срочного?
– Это тебя не касается, – сказал князь. – Только скажу тебе, что я ничуть не изменил вырванному слову, пане коханку. А это бы только было!..
Князь не докончил. Жевуский, зная странности воеводы, ушёл. Тем временем, князь, набросив на себя род шёлкового плаща, который служил ему халатом, ходил босым по спальне, бормоча:
– Слово Радзивилла… слово сказано… слова должно сдерживать!.. Но что с ним сделать?
Поскольку панна Моника в действительности уже была, как выражался Павлук, «до бульона» раздета, князь вынужден был ждать её с нетерпением.
– Что же она, чёрт возьми, причёску себе делает для меня или что, пане коханку? – ворчал он.
После ожидания, которое казалось князю более долгим, чем в действительности было, прибежала Монисия, не только не причёсанная, но с ног до головы покрытая шалью.
– Что же ты сделала со своим пленником? – спросил воевода.
Девушка пожала плечами.
– Сидит, ваша светлость, – ответила она.
– Но, до ста тысяч… зайцев, пане коханку, – начал князь, – я дал слово, что всех арестантов выпускаю, а слово – вещь святая!
– Я ни о чём не знаю, – буркнула Моника, которой охраняемого в течении стольких дней наречёного не хотелось отпускать на свободу, чтобы не сбежал.
– Сидит! – повторил задумчивый князь. – Ну и я вышел, пане коханку, на лгуна!
Ознакомительная версия.
