Он положил корректуры на бюро, взял большой лист белой бумаги и проработал всю ночь над программой новой редакции; он начинал ее два или три раза, чтобы сдержать обещание в каждом слове, и устроить приманку в каждой фразе. Затем он дождался дня, пробегая списки абонентов.
Пюизинье, утомленный прогулкой целого дня, спокойно спал на диване, как бы он спал в своей кровати.
Вдруг сильно застучали в дверь.
– Извините, господин! – сказал мальчик из типографии, – мне велели посмотреть, есть ли кто в редакции… Вчера вечером не отдали корректур… Произойдет задержка…
– Ах, черт возьми!.. А я-то забыл прочитать их… Это ничего, бери… пусть наберут сейчас же… Без корректур… поправок не будет.
– Скажи пожалуйста, зачем ты меня держал? – сказал Пюизинье, подымаясь.
– Погоди же!
И Кутюра принялся прогуливаться по конторе, Пюизинье опять заснул. Через час он был разбужен Кутюра.
– Ты спустишься в типографию… ты поторопишь печатанье… Погляди, как печатают… Ты никогда не видел… это поучительно… Когда будет около пятидесяти экземпляров, возьми один… т. е. ты возьмешь два, один, который увидят, как ты берешь, другой возьмешь так, чтобы не видели… и принеси мне их.
Пюизинье вернулся с двумя экземплярами.
– Очень хорошо! Возьми один… скорее же. Напиши: Господину Шарлю Демальи… Садись в карету… Поезжай по его адресу и пошли это в его квартиру.
– Я не понимаю… – сказал Пюизинье.
– Ты сейчас поймешь… иди!
Кутюра тотчас же спустился в типографию с газетой в руках. Слух о его новом положении окружил его почтением со стороны наборщиков.
– Остановите печатание! – закричал Кутюра, – сейчас же. Где все напечатанные экземпляры? Все, чтобы ни одного не затерялось!.. Мишель, возьмите пакет… Вы сожжете это в камине сейчас же. Я не хочу таких вещей в газете… – И Кутюра показал пальцем на статью Нашета. – Шутки, хороши! Но это чересчур… Монбальяр мог ничего тут не видеть… Пусть разберут весь нумер.
Потом, после нескольких минут размышления:
– Однако, газета должна же выходить… там наверху нет никакой рукописи… Оставьте набор… Пусть разберут только четвертую страницу объявлений из Жизни Марселя.
– Но, господин Кутюра, – сказал Мальграс, который снова спустился из конторы, чтобы отправить газету, – это объявление более чем в двести франков, и мы их потеряем! Вот уже три недели, как оно отдано…
– Пусть его разберут… Видите ли, господин Мальграс, я дал бы тысячу франков, чтобы не иметь этого проклятого номера на совести… и мой первый номер! Пусть подождут теперь!.. Мы появимся сегодня! Завтра или после завтра!
Пюизинье ждал Кутюра в конторе.
– Дело сделано.
– Хорошо.
– Что ты задумал?
– Я ничего не знаю… Только есть человек… ты знаешь, о ком я говорю… Он два или три раза становился на моей дороге… Я просто хочу его выбросить за дверь… так, чтобы он сломал себе ноги!
– А средство?
– Я ищу его… я жду чего-нибудь… случая… Провидение… всего, что ты хочешь… чего-нибудь… или кого-нибудь… Но я думаю, что произойдет все что от бомбы, которую я кинул в чашку с кофеем Демальи… Теперь мой маленький Пюизинье, если бы ты пошел поцеловать Германсу?.. Мне надо быть одному.
Кутюра ждал в продолжение двух часов, прислушиваясь к шуму просыпавшегося Парижа. Из передней послышался голос.
– Кто там, Мишель? – спросил Кутюра входившего конторского мальчика.
– Какой-то господин спрашивает адрес г. Нашет.
– Ты сказал ему?
– Нет, я не знал… Он сказал, что подождет.
– Каков собой этот господин?
– Маленький, толстый, смотрит провинциалом… сердит как…
– Попроси войти.
– Что вам угодно? – холодно произнес Кутюра, вставая на встречу входившего.
– Милостивый государь, – произнес толстяк, как вихрь, влетая в комнату, – я спрашиваю адрес негодяя, по имени Нашет… и я не думаю, чтобы мне отказали… Кутюра с достоинством улыбнулся: – Извините, милостивый государь, но позвольте заметить вам, что вы, по-видимому, совершенно незнакомы с обычаями газеты… причины… общественного благосостояния, вы меня понимаете!.. обыкновенно заставляют хранить в тайне жилище писателя… от кредиторов… Но для вас, руководимого, как мне кажется, иным мотивом…
– Я пришел, чтобы запечатлеть на его щеках негодование честного человека… я пришел избить его… да, избить.
– Избить?.. Вы, кажется, слишком взволнованы.
– Ах, я не знаю, взволнован ли я!.. но нужно не иметь крови в жилах… Помилуйте! Негодяй украл письма у женщины!.. Ведь это разорит, убьет её мужа!.. Его мысли, милостивый государь, его сокровенные мысли будут преданы публично!.. Ах! я кажусь вам взволнованным! Подумайте, выдать то, что он говорил по секрету, на ухо, впечатления дня, минуты… его исповедь… нет, даже шпион не совершил бы такой подлости.
– И так вы говорите…
– Я говорю, что этот господин украл письма Шарля б жене… украл!.. и…
– Я слышал это, милостивый государь…. но не будете ли вы так добры объяснить мне, каким образом г. Демальи мог узнать о номере журнала, не поднявшемся в свет.
– Не появившемся!.. Если бы вы побывали в моей шкуре в продолжение одного часа, вы бы видели, как он не появился!.. Вы бы видели, прочел ли его Шарль, ваш не появившийся номер! Он упал плашмя на паркет… словно сраженный молнией… Побежали за доктором… я не знаю, жив ли он, или умер… Он мне дорог, как родной сын… Если я решился, не умея держать шпаги в руках…
– Я говорю вам, что я дам этому господину пощечину!
– Вы не умеете владеть шпагой?.. Это большое несчастие, Нашет искусный противник!.. Где-то, кажется в Нанте, он имел неловкость убить кого-то… О! Конечно, в этих делах играет роль случай…
Продолжая следить взглядом за собеседником, выказывавшим свою горячую и добрую натуру, свой сангвинический темперамент, подчинившийся первому движению и противопоставляя взамен всему этому с холодной вежливостью практическую сторону дела, Кутюра заметил, как мало по малу к тому вернулось размышление, как в нем заговорили годы и жизненный опыт, явилось воспоминание о хорошеньких детях, оставленных им там дома… и понемногу начало смягчать его…
Наступило молчание, которое Кутюра нарочно продолжил, чтобы дать слабым, человеческим чувствам укрепиться в друге Шарля; наконец, он увидел, как тот понемногу бледнел, словно смерть заглянула ему в лицо.
Тогда Кутюра продолжал:
– Какова бы ни была ваша преданность к г-ну Демальи, преданность, которую я уважаю, милостивый государь, как бы ни было велико ваше презрение в шансам противника, вы позволите мне выразить мое сожаление, что вы заступаете место друга, который гораздо моложе вас, болезни которого не поверят… я знаю нашу публику… и наконец, – продолжал Кутюра, наблюдавший за собеседником, – если вас проколют шпагой, какую услугу окажете вы этим г-ну Демальи?.. Слушайте, – воскликнул Кутюра внезапно, оставляя тон главного редактора и впадая в добродушный тон обыкновенного смертного, – знаете ли вы, что сделал разговаривающий с вами в настоящую минуту? Знаете ли, что сделал я? Не зная, подложны ли эти письма или нет, откуда они явились, каким образом ими заручились и о чем в них говорилось, по одному подозрению, что они заключают в себе подобное тому, о чем вы только что говорили мне, я остановил печатание номера… Да, милостивый государь, даже рискуя опозданием… Я отказался от одного объявления в полтораста строк, доход с которого я потеряю. Я велел собрать все отпечатанные номера и вот пепел от них в камине… Номер, полученный вашим другом, для меня загадка… если только Нашет ранее меня не побывал в типографии… единственно этим можно объяснить… Словом, в настоящую минуту я ищу ответ, который даст наглядно понять, что должен думать всякий честный человек о статье Нашета… Сообщить об этом через неделю было бы слишком поздно, я хотел бы вместе с выпуском сегодняшнего номера выбросить за дверь эту личность… Послушайте, вы крепкого сложения… у вас хорошие мускулы и кулаки… Вы питаете в Демальи такую дружбу, о которой мы не имеем понятия; всего этого вполне достаточно!.. Вы мигом слетаете в улицу Шильдебер, 4… там вы найдете некоего Раньера, труса, негодяя и пьяницу… теперь одиннадцать часов, он будет пьян… вы пригрозите, что задушите его – вы даже его подушите немного, покуда он не даст вам удостоверения в том, что письма были ему вручены Нашетом… Это все, что нам нужно… Не бойтесь вцепиться в него! Вы должны иметь вид человека, пришедшего с тем, чтобы убить… Поезжайте! Внизу есть карета… Двадцать минут езды туда, двадцать обратно, десять, чтобы разыграть сцену… менее чем через час вы будете здесь.
Спустя три четверти часа толстяк вернулся весь в поту, вытирая себе лицо и торжествующе махая в воздухе своей широкой рукой.
