Виктор Аскоченский - Асмодей нашего времени

– Нѣтъ, душенька.

– Что-съ? вскрикнулъ Жоржъ обиженнымъ тономъ, отставивъ руку.

– Не ѣзжу, говорю.

– Это скверно!

– Жоржъ! сказала Соломонида Егоровна, качая головой.

– Вѣдь вы еще не такъ стары, продолжалъ Жоржъ, не обращая никакого вниманія на предостерегательное качаніе маменькиной головы.

– За то, душенька, и не такой ребенокъ, какъ вы.

Софьинъ откланялся дамамъ. Жоржъ провожалъ его къ дверямъ.

– А какъ васъ зовутъ?

Софьинъ остановился и съ замѣтной досадой доставъ изъ кармана визитную карточку, отдалъ ее мальчишкѣ.

– Вла… диславъ, нѣтъ, Владиміръ Перт… Петровичъ Саф…. Соф… Софьиновъ… какая страшная фамилія! читалъ Жоржъ, остановившись у дверей.

Софьинъ между тѣмъ вышелъ и почти бѣгомъ пустился съ лѣстницы.

– Теперь куда-съ? спросилъ Парфенъ.

– Хоть къ чорту, только со двора проворнѣій.

– Видно, угощеніе-то было не такъ чтобы… думалъ Парфенъ ухмыляясь.

– Вотъ звѣринецъ-то! говорилъ Софьинъ расхаживая въ своемъ кабинетѣ. Ну, знакомство же послалъ мнѣ Господь! Должно быть и домовладыка-то самъ препорядочный селезень!

– Жаль, истинно жаль! продолжалъ онъ уже съ другаго тону. Испортятъ, искалечатъ они ее!

О комъ это говорилъ Софьинъ, кого такъ жалѣлъ, авторъ рѣшительно не можетъ догадаться и предоставляетъ это болѣе опытной смѣтливости читателей и особенно читательницъ.

На другой день, часу въ десятомъ утра, когда Софьинь, благодаря халатному расположенію русской натуры, еще не выходилъ изъ своей спальни и покоясь въ просторныхъ креслахъ, допивалъ кофе, заглядывая въ промежуткахъ въ какую-то газету, вошелъ въ попыхахъ Племянничковъ.

– А я къ вамъ передовымъ, дяденька.

– Что это значитъ?

– И шуме и гуде, Небѣда къ вамъ иде.

– Что такое?

– Его высокородіе, господинъ статскій совѣтникъ, предсѣдатель… какой бишь Палаты? Онисимъ Сергеевичъ Небѣда сейчасъ соблаговолитъ осчастливить васъ своимъ посѣщеніемъ.

– Такъ рано?

– Рано? А кредиторы бестіи встаютъ еще раньше и выгоняютъ изъ дому добрыхъ людей чуть не до свѣта.

– Да вы шутите! сказалъ, поднимаясь съ кресла, Софьинъ.

– Ей-богу, не шучу! Я входилъ въ ворота, а онъ поворачивалъ въ эту улицу, я я видѣлъ вотъ этими глазами, какъ будочникъ показывалъ ему вашу квартиру.

– Никита! крякнулъ Софьинъ, проворнѣй одѣваться! Послушайте, Ѳедоръ Степанычъ, вы пойдете въ залу и покамѣстъ займете тамъ гостя.

– Могимъ-съ, могимъ.

– Вы знакомы?

– Гдѣ намъ съ суконнымъ рыломъ въ калачный рядъ?

– Такъ какъ же быть?

– Да ничего, дяденька, одѣвайтесь. О прочемъ не извольте безпокоиться; останетесь довольны.

У подъѣзда послышался звонокъ. Никита вышелъ въ коридоръ.

– Послушайте, Ѳедоръ Степанычъ, пожалуста, будьте при немъ поскромнѣе.

– Съ тѣмъ, что извольте-съ.

– Идитежь, идите.

Племянничковъ вышелъ въ залу, схватилъ какую-то книгу, и усѣлся на диванѣ.

Вошелъ Онисимъ Сергеевичъ Небѣда. Это былъ приземистый, сгорбившійся, но при всемъ томъ крѣпкой, матерой натуры старичокъ съ анной на шеѣ. Онъ не имѣлъ привычки смотрѣть въ глаза тому, съ кѣмъ случалось разговаривать ему въ первый разъ; голову держалъ онъ какъ-то налѣво и всегда почти глядѣлъ изъ подлобья: но за всемъ тѣмъ на лицѣ его нельзя было не подсмотрѣть добродушія и честной прямоты.

– Здравствуйте! сказалъ онъ, подавая руку Племянничкову.

– Мое почтеніе.

– Рекомендуюсь.

– И я рекомендуюсь.

– Вы Софьинъ?

– Нѣтъ-съ, Племянничковъ.

Небѣда поднялъ голову и взглянулъ на него. Племянничковъ стоялъ ровно и спокойно.

– А Софынъ гдѣжь?

– Въ спальнѣ.

– Одѣвается?

– Одѣвается.

И Небѣда, поставивъ шляпу на столъ, началъ ходить изъ одного угла въ другой, потирая руки и шипя, какъ будто пришелъ съ морозу.

– Вы давно здѣсь? сказалъ онъ черезъ нѣсколько минутъ, не глядя на Племяничкова.

– Гдѣ-съ?

– Тутъ.

– Сейчасъ только пришелъ.

– Гмъ. Опять модчаніе.

– Вы нездѣшній? заговорилъ Небѣда.

– Не здѣшній.

– Изъ Петербурга?

– Изъ Петербурга.

– Чтожь, коронація?

– Была,

– И… того… посданники?

– Были.

– А иллюминація?

– Была.

– Въ Москвѣ?

– Была и въ Петербургѣ.

– А которая лучше?

– Московская.

– А желѣзная дорога?

– Есть и желѣзная дорога.

– Изъ Петербурга въ Москву?

– Туда и обратно.

– Рабочіе прозвали ее чугункой?

– Чугункой.

– А вѣдь смышленъ русскій народъ?

– Смышленъ.

– Вы давно изъ Петербурга?

– Четыре года.

– Что?! сказалъ Небѣда, остановившись.

– Четвере года, говорю.

– Да какъ же вы все это знаете?

– Въ газетахъ вычиталъ, отвѣчалъ Племянничковъ, не моргнувъ даже глазомъ.

– Вы шутникъ, должно быть.

– Вотъ тебѣ разъ! подумалъ Племянничковъ. Почемужь вы такъ думаете? спросилъ онъ.

– Да по вашимъ отвѣтамъ.

– Не могъ же я отвѣчать вамъ: не знаю, когда вы спрашиваете о такихъ вещахъ, которыя всѣмъ уже извѣстны и которыя, какъ я вижу, вы знаете лучше меня.

– Вы угадали. А служите гдѣ нибудь?

– Служилъ.

– А теперь?

– Не служу.

– Что такъ?

– Въ отставкѣ.

– По семейнымъ дѣламъ?

– По семейнымъ дѣламъ.

– А послѣ?

– Что Богъ дастъ.

– Съ чиномъ?

– Съ чиномъ.

– Какимъ?

– Коллежскаго.

– Ассесора?

– Нѣтъ.

– Совѣтника?

– Нѣтъ.

– Кого же?

– Секретаря.

– Мало.

– Будетъ съ меня.

– А зовутъ васъ какъ?

– Ѳедоръ.

– А по отчеству?

– Степановичъ.

– А прозваніе?

– Племянничковь.

– Да, бишь, вы говорили. Ну, будьте знакомы; вы мнѣ понравились.

– Вотъ тебѣ разъ! хотѣлъ сказать Племянничковъ. Очень вамъ благодаренъ, проговорилъ онъ, чуть не расхохотавшись.

Оба замолчали.

Небѣда отошелъ къ окну.

– Вишь ты подлецъ какой! говорилъ онъ, глядя на улицу. Чѣмъ бы курицу-то взять за ноги, а онъ ее за крыло тащитъ. Экіе протоканальи!

– Вотъ штука то, разсуждалъ въ свою очередь Племянничковъ. Въ первый разъ въ жизни приходится мнѣ такъ оригинально завязывать знакомство! Да это чудеснѣйшій человѣкъ, ей-богу! Чтожь это мнѣ толковали, что онъ бука? Немножко кратокъ, за то ясенъ.

– Извините, Онисимъ Сергеевичъ, сказалъ Софьинъ, поспѣшно подходя къ Небѣдѣ.

– Ничего-съ. Мнѣ тутъ не скучно было. Вашъ пріятель препріятный человѣкъ; лишняго не болтаетъ.

Племянничковъ чуть не лопнулъ со смѣху. Онъ поклонился Небѣдѣ ниже надлежащаго и почти отворотился отъ Софьина.

– А вы, продолжалъ Небѣда, только что отъ сна возтавъ?

– Да, заспался не много.

– Счастливецъ! А тутъ вотъ, чортъ его знаетъ, нѣтъ времени ни выспаться, ни къ добрымъ людямъ заглянуть.

– Точно-съ, ваша должность…

– Что мнѣ должность! тутъ другая должность: по опекунскому управленію.

– По опекунскому?

– Ну да, по опекунскому. Вы, можетъ, слышали про Струмынскихъ? Въ Минской губерніи, – какъ не слыхать? Еще такіе богачи, что чорту страшно. Послѣ старика то остался наслѣдникомъ слабоумный; вотъ меня и втюрили къ нему въ опекуны. Тамъ, видите, есть у меня имѣньишко, такъ – паршивое. Ну, пока я былъ такъ себѣ, значитъ, вольный козакъ, не при должности, значитъ, – еще полъ-бѣды. А вотъ теперь какъ навалили мнѣ на шею предсѣдательство, и танцуй себѣ, какъ бѣсъ передъ заутреней.

– Да, хлопотно.

– Хлопотно, – это бъ еще туда-сюда, да поѣхать-то туда не сподручно. Ужь истинно сказать, не было печали, черти накачали.

– А гдѣжь наслѣдникъ-то самъ?

– Гдѣ, за границей деньги мытаритъ.

– Вотъ на это у него, видно, хватаетъ толку, отозвался Племянничковъ.

– Кой тамъ чортъ хватаетъ! Мытарятъ тѣ, что при немъ, а его – моего голубчика – небось кормятъ нѣмецкими бирсупами да бламанжеями разными. Тудажь вылечить думаютъ; чорта тамъ вылечатъ! Дурака хоть всего пластырями облѣпи, все останется дуракомъ.

– Вотъ-бы хорошо приписаться въ роденьку къ такому благопріятелю! смѣясь, замѣтилъ Племянничковъ.

– Много бы взяли! У слабоумнаго-то сынъ есть.

– Сынъ?

– То-то и есть-то!

– Откудажь онъ взялся?

– Оттудажь! Понесъ старина на душѣ грѣхъ въ могилу! Вздумалъ, видите ли, женить дурня-то еще при жизни своей, для ради, знаете, потомства. Ну, видимое дѣло, кто не пойдетъ за такого богача? онъ же еще и недуренъ собой. Съ руками оторвутъ. Женили. Старикъ и положилъ, что буде ежели родится отъ невѣстки наслѣдникъ, то онъ отсыплетъ ей полмилліона серебромъ, ей-богу, такъ и въ завѣщаніи написалъ. Баба-то была не промахъ. Къ году и произвела сынишку, да такого славнаго, ни въ матъ, ни въ отца, а въ проѣзжаго молодца.

– Гдѣжь она теперь?

– Гдѣ, она тотчасъ же, какъ получила слѣдуемое-то, такъ и маршъ за границу. Сказываютъ, что ужь давно вышла тамъ за мужъ за какого-то сочинителя.