на жирный пол и долго дергались, неохотно расставаясь с нескучной жизнью. Баба без сопротивления умерла во сне, а ребенок из-за близости рельса продолжал глубоко спать в животе, не чувствуя потери матери.
Бубнов высунулся из кабины и увидел впереди дрезину с людьми и пулеметом. Он потянул балансир и закрыл сифон. Ломтевоз стал яростно тормозить и тихо подполз к смертельной дрезине. Перегретый пар с бесполезным остервенением бил из дырявого котла во внешнее пространство-
– Эй, братва, кто махоркой богат? – спросил с дрезины непонятный народ.
– Вы чьих кровей, душегубы? – спросил Бубнов.
– Красные мы, с разъезду! – определенно отвечал командир дрезины. – А вы сами какие?
– Деповские, мать твою в богородицу! Что ж ты гад свинцом по своим харкаешь?
– Да мы тут, такое дело, третьи сутки по махре обижаемся! – кривоного подошел командир. – Ни одна сволочь не остановится! А без дыму – воевать тошно! Вошь со скуки заест!
Бубнов осмотрелся. У него самого махорки осталось на два закрута; Зажогин, судя по его мутным глазам, куревом не баловался. Выковыривать же золотую махорку у инвалидов было противно ширококостному естеству Бубнова.
– Нет у нас махры, фулюган! – крикнул он кривоногому. – При за ней к белым!
Командир безмолвно сел на дрезину и скомандовал красноармейцам: те навалились готовыми ко всему грудями на коромысло и дрезина легко покатила прочь. Живые слезли с ломтевоза и проводили дрезину долгими взглядами, в которых было больше зависти к беспрепятственному преодолению пространства, чем укора за убитых.
– Надо б залудить, мастер! – простодушно посоветовал инвалид, глядя на дырявый тендер как на чудотворную икону с сочащейся водой.
– Хреном твоим разве что залудим! – не обратил сурового внимания Бубнов, скучая из-за угрюмой неподвижности ломтевоза. Два выживших инвалида возбужденно ползали вокруг вставшей машины: внезапная гибель товарищей подействовала на них как самогон. Зажогин хозяйственно ковырялся в кромсальной, будто ничего важного не произошло. Наконец Бубнов придумал.
– Вот что, огрызки мировой революции! – обратился он к инвалидам. – Надо ломтевоз с места сдвинуть, чтоб до Житной доползти. Там нам бак залудят и дальше пойдем!
– Как же мы эдакую тяготу сдвинем? – радостно усомнился инвалид.
– Я вас к шатунам привяжу с обеих сторон, будете колесам помогать! Без этого машине не справиться, пар тухлый, бак пробит!
– Давай сперва убиенных товарищей земле предадим! – предложил инвалид.
– Это можно! – согласился Бубнов. – Чего-чего, а лопат у нас много!
В степи вырыли братскую могилу, в нее положили двух безногих и беременную. Что-то подсказало хоронившим, что беременную надо положить вместе с рельсом, который она продолжала прижимать к животу, даже мертвой заботясь о покое ребенка. Когда стали засыпать тела равнодушной землей, словоохотливый инвалид расчувствовался:
– Мы же с ними вместе ноги ломтевозной флотилии «Коминтерн» пожертвовали! Тогда, слышь, под Бобруйском на пятьдесят верст ни одним ломтем не пахло! Все на фронт кинули! Ломтевозы стоят! Как раненых вывозить? Ну и три роты отдали нижние конечности в пользу выздоровления врагов капитала! На своих ногах мы мигом до Юхнова доехали!
Его товарищ тоже собрался сказать что-то сердечное, но только зарычал из-за бедности человеческого языка, сильно усохшего на революционном ветру. Насыпав невысокий холм над могилой, в него воткнули совковую лопату, на которой Бубнов нацарапал куском щебня:
Здесь лежат случайно убитые люди.
В инструментальном ящике нашли моток проволоки, прикрутили инвалидов к шатунам ведущих колес. Инвалиды важно молчали, внутренне готовясь к необычному труду
– Швыряй помалу! – предупредил Зажогина Бубнов. – А то до места не доползем – распаяемся!
Зажогин стал кидать намасленные ломти в остывающую топку. Ломти затрещали, удивляя нутро раненого ломтевоза неожиданным теплом. Прошло немного медленного времени, ломтевоз тронулся и тихо покатил. Освоившиеся инвалиды перекрикивались друг с другом через бессловесно работающий металл
– Товарищ Бубнов, а зачем они по нам с пулемета лупанули? – вспомнил Зажогин, распрямляясь.
– Курить хотели! – Бубнов больно вглядывался в желтый степной горизонт.
– Вот башибузуки! – удивился Зажогин. – Из-за вредного пережитка людей гробят!
– Курево – не пережиток, а горчица к пресной говядине жизни! – урезонил Бубнов, сворачивая в доказательство козью ногу.
Зажогин непонимающе скрылся в кромсальной, так как никогда не мог смириться с необходимостью втягивать в себя непитательный дым. Это не помещалось в его плоской, но интересующейся голове.
Не успел ломтевоз с инвалидами устать, как по обеим сторонам полотна показались торопливые всадники на блестящих от пота лошадях. Хриплыми, уставшими от войны голосами они приказали ломтевозу остановиться.
– Кто такие? – спросил их Бубнов, глотая ветер. Не отвечая, всадники достали заскорузлое в боях оружие.
– Белые, товарищ Бубнов! – разглядел Зажогин. –« Неужели фронт прорван?
– Да куда им! – успокоил его машинист. – Это огарки несущественные! От своего времени отстали, а новое им не по зубам! А ну-ка, Федя, копни в инструменте – там орудия уничтожения должны быть!
Зажогин открыл инструментальный ящик и вытянул два обреза с неумеюшими удивляться дулами. Бубнов передернул затвор обреза, посылая в ствол сонный патрон и, высунувшись из кабины, стал крупно садить по белым. Зажогин, часто за последнее время имеющий дело с уничтожением чужой жизни, спокойно ждал пока враг приблизится на убойное расстояние. Пользуясь тихим ходом ломтевоза, белые вцепились в клепаное железо и полезли по нему, оттолкнувшись от измученных лошадей. Качающиеся на шатунах инвалиды приветствовали защитников угасающего класса отборным матом.
– Федя, нас белая вша на абордаж берет! – констатировал Бубнов, переводя оружие на рукопашный бой. – Навертим им дырок в гнилых телах!
– Ты кто таков, что приказу не подчиняешься? – спросил машиниста одноглазый кавалерист, первым проникнув в нутро ломтевоза-
– Раб мирового коммунизма! – сознательно ответил Бубнов и снес ему из обреза пол-лица.
Одноглазый исчез в быстром пространстве. Двое других навалились на Зажогина, уставшего ждать врага с честной стороны Один воткнул ему в спину аристократический кортик, другой вцепился кромсальщику в горло, не давая возможности искренне крикнуть от боли. Зажогин закричал в свое нутро и крик его, как перегретый пар в закрытом котле, утроил силы разрушаемого организма: Федор ударил одного из нападавших коленом в худой живот, а другому выстрелил в шею из обреза.
– Во что палишь, дура? – гневно спросил беляк, садясь на пол и деловито затыкая кулаком рану. Зажогин передернул затвор и развалил череп второму, впавшему в сонную задумчивость. Взобравшиеся на крышу беляки, почуяв неладное, разом выстрелили вниз. Одна из пуль незаметно впилась Бубнову в плечо, остальные вошли в неодушевленные предметы
– Федя, стереги дверь, я сейчас! – предупредил Бубнов и рванул балансир.
Ломтевоз стал тормозить, так что искры из-под колес осветили вечернюю степь и тела белых, полетевших с крыши на рельсы.
– Эго вам не за кобылу зацепиться – техника! – одобрительно заключил Бубнов, тоже валясь на пол по объективному закону Ньютона.
Зажогина кинуло спиной на рычаги, отчего кортик еще сильнее вошел в плоть спины. Раненого беляка шваркнуло головой о балансир, и он быстро умер.
Ломтевоз остановился.
– Товарищ Бубнов, погляди, что там мне враг в спину сунул! – попросил Зажогин.
Машинист вытащил из его спины белогвардейский трофей и показал ему.
– Ишь, золотопогонники! Нет чтоб штык – по-простому! – затосковал Зажогин, и кровь, запертая ранее лезвием кортика, хлынула ему в легкие.
– Жидкость поперек горла прет! – доложил он Бубнову, кашляя. – Попрощаться не даст!
– А ты глазами попрощайся, браток! – обнял его Бубнов.
Зажогин собрался, чтобы изо всех сил посмотреть в глаза машинисту, но неожиданно посмотрел сквозь них – в неземное пространство – и умер. Бубнов поднял белогвардейскую фуражку и положил на лицо кромсальщика.
«И голос у него непролетарский, и голова ковригой, а умер, как Марат!» – сурово подумал Бубнов и спрыгнул с ломтевоза.
Вокруг в сумерках умирали покалеченные белые. Бубнов не стал их добивать, а пошел отвязывать инвалидов. Но резкое торможение погубило их тоже: проволока слишком глубоко вошла в тела привязанных, перерезав важные вены. Инвалиды умирали в полусне, поливая дымящейся кровью молчаливое железо, не поблагодарившее их за помощь.
– С кем же я победу разделю!? – осерчал Бубнов на безногих – Вы же не белой кости, чтобы так сломаться легко!
Сзади из темноты высунулась рука и приложила серп к горлу машиниста, собираясь срезать его как переросший колос.