Она выскочила из кровати, пошла в комнату к Тому. Его кровать была пуста. Было еще достаточно рано, он сам в такое время никогда не встает. Кто-то за ним приходил, но кто? Кто? Она кубарем скатилась по лестнице и побежала к Сюзон. Та была на кухне.
– Тома нет в комнате, хотя сейчас всего…
Она подняла голову и посмотрела на настенные часы:
– …всего семь часов, а ведь сегодня суббота!
Сюзон мотнула головой в сторону леса.
– Адриан? – спросила Стелла. Ее охватила безумная, всеобъемлющая радость.
– Он приехал сегодня в шесть утра. Мы попили с ним кофе. Он спросил меня, чья эта серая машина во дворе, я сказала, что не знаю.
– Это я взяла, чтобы отвезти Тома на озеро. Это как-то более скромно, чем на грузовичке.
– А…
Сюзон сделала вид, что поверила Стелле, и продолжала:
– Он не хотел тебя будить. Том заскочил в кухню босиком, запрыгнул на отца, и они отправились в лес. Адриан обещал научить его колоть дрова.
Она надела резиновые сапоги, накинула парку на ночную рубашку. Она не хотела ждать ни минуты. Хотелось скорей скользнуть руками Адриану под свитер, коснуться его кожи, почувствовать крепкое кольцо его рук, его губы на своем ухе, шепчущие: «Моя принцесса, красавица моя». Она так оголодала по нему, что кружилась голова.
Она рывками раздвигала высокие травы, прокладывая себе дорогу. Голые ляжки стегала крапива, край рубашки прицепился к колючему кусту, она оторвала его. Он здесь, он приехал! Сегодня вечером они вместе лягут спать, нужно во всех подробностях ощутить это время, заполнить его целиком, медлить его и длить.
В ней словно что-то уже изменилось, она стала гибче и изящней, глаза утратили строгий металлический блеск, руки перестали сжиматься в кулаки. Ей хотелось смеяться и бегать.
Она наконец увидела их. Двоих своих мужчин. Большого и маленького. Оба были голыми по пояс. Рубашки у обоих завязаны вокруг поясницы. Настоящие дровосеки. Она притаилась за кустом. Адриан поплевал на ладони. Том повторил за ним.
Адриан положил полено прямо на пол.
– Прежде всего нужно надеть большие рабочие перчатки. Спросишь у Стеллы, где можно найти пару. Далее ты берешь клин, простой металлический или спиралевидный, такой, как вот этот, к примеру. Ты его видел? Он в форме винта.
– Да.
– Ты замечаешь трещину в полене, поднимаешь колун и бьешь именно туда. Легко, да?
Адриан подтвердил слова действием. Полено разломилось на две части.
Том смотрел на него, разинув рот.
– Да, кажется, что легко, но на самом деле это не так. Я начинаю сначала. Смотри получше. Ты должен следить, чтобы при ударе от клина не отлетали осколки металла. Бока его должны быть гладкими, без заусенцев, если что, нужно подточить. Понял? Продолжаем урок?
– Да.
– Ты берешься за рукоятку поближе к колуну. Двумя руками. Становишься устойчиво, расставив ноги и слегка согнув их в коленях. Проверяешь, насколько хорошо ты сохраняешь равновесие. Вставляешь клин, поднимаешь топор, ударяешь два или три раза, чтобы клин вошел. А затем опускаешь топор, хорошенько прицелившись, и бьешь уже сильно. И полено раскалывается на две части.
– И ты услышишь шум, с которым раскалывается полено, почувствуешь смолистый запах открывшейся древесины. Как будто с тобой заговорит дух леса, как будто он тебе шепнет: «Целься лучше, парень!»
– Он же не разговаривает!
– Нет, конечно.
– А какая разница между колуном и топором, скажи мне?
– Для больших поленьев берут колун, для тонких – топор. Ты все понял?
Том кивнул, и Адриан передал ему топор.
– Ну, теперь твоя очередь.
– Прямо без перчаток?
– Я хочу посмотреть сперва твои движения, ты не обязан бить, если не почувствуешь, что все получается.
Том взял полено и поставил на попа́.
– Прекрасно, – сказал Адриан, – надо всегда ставить полено по направлению роста дерева. Для этого ты смотришь, в какую сторону направлены сучки от веток. Ты сделал это инстинктивно, это хорошо.
Том выпятил грудь, гордясь собой. Он встал перед поленом, но слегка покачнулся.
– Ноги расставь с двух сторон от полена! Чтобы ты был устойчив. Не выставляй ногу вперед, потому что, если топор скользнет по полену, он попадет тебе по ноге, а это очень опасно!
Том высунул язык от старания. Он выбрал небольшое полешко, взял топор. Поднял руки, они казались такими слабыми и тоненькими, и, не сводя глаз с полена, довершил движение. И полено раскололось, испустив облако смолистого аромата.
– Ты почувствовал, Том?
– Ну теперь все? Я уже стал дровосеком?
– Какой ты нетерпеливый! Сейчас возьмем другое полено, потолще.
– А ты знаешь, Стелла сделала мне костюм астронавта.
– Белый-белый и со шлемом?
– Да! И он суперкрутой!
– У тебя просто супермама. Ну что, давай все сначала?
* * *
Стелла упивалась своим счастьем. Она медленно осела на землю, почва была еще влажной после ночи, на траве лежала роса. Ноги ее заскользили, и она, как на саночках, скатилась по склону, приминая цветы и ломая сухие ветки, налетая на корни деревьев. Вдохнула прелый, терпкий лесной запах. Вытянула руки, вытянула ноги. Лежала не шевелясь, отдыхала. Тело ее размякло, стало вялым и рыхлым, как земля, и с землей почти слилось, разваливаясь на частички. В ее волосах проросла трава. Она слышала голоса Адриана и Тома. Слышала раскаты их смеха. Эхо голосов. Ловила каждое мгновение. В небе было столько света, что она подумала: начинается новая история. Когда она была маленькая, она читала небо по облакам и по звездам. Ее научила Леони. Истории эти иногда бывают ужасны, но они всегда правдивы. «В небе нет ничего жестокого, – говорила Леони, – там бывают сражения, но все по-честному».
А она по-честному победила Тюрке?
Не факт.
Но она жалеет об этом?
Ни капли.
Мешает ли ей это спать?
Нет.
Поступила бы она сейчас также?
Да.
Она никому не даст подрезать себе крылья. Леони склонилась перед этими людьми, превратилась в несчастную жалкую служанку. Она не смогла поднять голову и взбунтоваться. Вовремя поднять голову – большое искусство. Можно согнуть спину на определенное время – но ни секундой больше. Тюрке заплатил за ту лишнюю минуту.
Несчастье можно принять при условии, что оно в один прекрасный день закончится. Важно ли, какого числа наступит этот день. Лишь бы он пришел. Ради этого можно набраться терпения и вынести все страдания. Но если у вас нет конкретного дня, если несчастья сыпятся одно за одним, это невыносимо. Это сводит с ума.
* * *
С полузакрытыми глазами она сказала себе: «А что, если я немного посплю? Если досплю сегодняшнюю ночь здесь? Как в те времена, когда я спала на ветвях высокого дуба, спасаясь от Рэя. Адриан будет искать меня, он будет ломать сучья, выкрикивая мое имя: «Стелла, Стелла!», он будет реветь, как медведь, и красный треугольник выступит от натуги между его бровями, а я буду делать вид, что сплю, чтобы он искал меня, еще звал меня по имени, чтобы желание и страх перемешались в его груди, чтобы он ломился через бурелом, через заросли колючего кустарника и, наконец, чтобы он появился и навис надо мной, а я буду лежать у его ног в ночной рубашке. Он опустится на колени, обнимет меня и поцелует, слегка укусит за губу, чтобы я взбрыкнула и отпрянула, и мы будем любить друг друга под высокими деревьями.
Я по-прежнему ужасно хочу этого человека. От желания просто живот сводит».
Она открыла глаза: судя по солнцу, десять часов.
Она не слышала больше голосов.
Видимо, ее мужчины пошли назад, на ферму.
«Он здесь, – подумала она. – Он здесь и ждет меня. Он поглядывает на часы и думает, куда же она могла деться, и ему тоже желание скручивает живот. Он не хочет этого показывать, он хочет оставаться с Томом, слушать его рассказы о том, как ему удается расколоть полено. Он поддакивает, кивает, говорит: “Это замечательно, сынок”, но глаза его следят за стрелками часов и коленка под столом нервно дергается в такт.
Он ждет меня.
Теперь его очередь подождать».
Она встала, выпрямилась, отряхнула листочки и иголки, пригладила ночную рубашку, застегнула парку и пошла по тропинке, ведущей из леса на ферму.
Она зайдет в стойло к ослам. Пусть еще подождет, беспокойно поглядывая на часы, постукивая мыском по земле. Желание – такая ускользающая материя, нужно поддерживать его всеми способами, в том числе и самыми сомнительными.
Зазвонил телефон, она ответила. В этот момент она заметила дятла, яростно барабанящего по дереву. Маленький красный хохолок воинственно трясся, он был похож на взбешенного панка. No future, выстукивал он своим клювом. Она тихонько стала подкрадываться к нему, при этом произнося в трубку «алло». По черным усам она определила, что дятел – самка. «Эй, muchacha, похоже, ты сердишься?» – прошептала она, подходя к птице совсем близко.
– Это Жозефина Кортес, – сказал голос в трубке. – Дочь Люсьена Плиссонье.
