Москва - это огромная земля, наполовину полевая, наполовину лесная и потому недоступная конникам.
Москва - это единый огромный народ, одного потока, одной веры с Европой - народ христианский, широкий, простой, как море, мудрый и добрый, как природа. Народ - не орда, народ под единым властителем, князем христианской веры.
Народ такой, как о нем рассказывала царевне Зoe ee няня Евдокия, - добрый, сильный, правдивый, честный, ненавидящий хитрости, жестокости, своеволия мелких вождей, их жадность к чужой власти и к чужому добру.
Народ, дравшийся не за плату золотом или серебром или позволенным грабежом, как наемники Европы. А народ сам безгранично богатый - землями, скотом, полями, отстаивающий свою правду, свою землю и, значит, свою свободу, свою вольную, щедрую жизнь.
Удивительны пути истории - в своей простоте и мудрости. Рокотали колеса кареты кардинала Виссариона, гремели вперестук копыта пары мулов, и, возвращаясь в свою ватиканскую келью, кардинал скорбно размышлял, что, конечно, права царевича Андрея на константинопольский престол несомненны, но столь же ведь несомненно, что у этого шалопая нет никаких возможностей собрать вооруженную силу. Нет у него ни золота, ни порыва, ни обаяния, ни вдохновения: он уже теперь пытается делать в счет блестящего будущего очень небольшие займы. Этот парень не будет иметь никакого авторитета! Нет размаха! Далеко не пойдет!
«А вот его сестра Зоя - дело другое! - думал кардинал. - Как внимательно, как самозабвенно слушала она сегодня мои слова. Какая глубокая вера в ее взгляде! Убежденность какая!»
А главное - она очень красива. Будучи сам монахом, кардинал Виссарион как политик тем не менее понимал, что такое красота. Зоя - настоящая царица! Патрицианка! Женская красота - сила и, конечно, должна быть использована для великого дела церкви. Если бы она стала женой великого князя московитов - можно бы было многое сделать.
В Рим недавно вернулись из Москвы купцы-венецианцы, сказывали, - овдовел московский князь. Скучает-де, надо его занять высокими делами. Великий князь Иван - сила, и чтобы ее залучить - это даже больших затрат не потребует. Будет, конечно, золота сколько нужно, будет герб - двуглавый орел, будет умная сила политики святого престола и воссядет в Константинополе владыка Московии, прикрывая надежно полками своими Европу.
Мыслители знают, что большие мысли всегда приходят не в одну голову, а одновременно разом в несколько, и можно считать несомненным, что в это же время в Риме завязался не один, а несколько таких политических узлов.
Так, от венецианского сената через коллегию кардиналов на улицу Святого Духа поступило послание, писанное на пергаменте золотом и киноварью.
Венецианские правители просили руки Зои для своего короля Кипрского Якова.
Венецианцы первые тонко рассчитали, что в случае возможного освобождения Царьграда их вассал король Яков, как супруг сестры восточного императора, обеспечит им великие торговые выгоды.
Предложение было взвешено и отклонено - остров Кипр не мог считаться надежной резиденцией для царевны Зои: турки оказались настолько прогрессивны, что выучились у своих побежденных корабельному делу, и их морские налеты в Святом и в Средиземном море давали им приличные доходы.
Затем папа Павел II, испытывая царевну Зою, предложил ей жениха в лице несметно богатого коммерсанта - князя Караччиоло.
Тут уже отказала Зоя - она выжидала иной судьбы, она не пошла на приманку…
А третье предложение было волнующим. На улице Святого Духа появился посол из Москвы, предприимчивый итальянский авантюрист Джан Баттиста делла Вольпе. Он приехал к Палеологам на улицу Святого Духа верхом на татарском аргамаке, в русской собольей шубе, крытой малиновым бархатом, в московском наряде цвета молодой зелени, с травами и цветами, с оружием, блистающим золотой филигранью и персидской бирюзой. Черные усики оттеняли розовый улыбающийся рот, раздвоенная бородка чернее смолы. Посол снял с кудрявой головы высокий колпак с собольей опушкой и с парчовым верхом, и отвесил пораженной царевне Константинопольской изящный поклон по всем правилам итальянского этикета: он же был дворянином из Виченцы.
Джан Баттиста делла Вольпе ездил в Москву в качестве специалиста по чеканке монеты и в Москве был известен под именем «денежника Ивана Фрязина». Ему-то, как доброму католику, святой престол и поручил позондировать в Москве почву о возможности брака между вдовым великим князем Московским и царевной Зоей. Москва отнеслась к этой идее сочувственно, и теперь царевна Зоя с бьющимся сердцем слушала ловкие, прельщающие речи посланца Москвы.
Иван Денежник не жалел красок в своих рассказах о Москве.
- Велик город Москва! - говорил он. - Правда, дома там все деревянные, зато такие очень здоровы для жилья. Москва раскинулась на многие мили, потому что в ней каждый дом окружен широким двором, садами, огородами. А сколько там церквей греческой веры! Сколько колоколов! Когда звонят - можно оглохнуть!
Московский народ - добрый, благостивый народ! Они и зовут себя так - крестьяне, - рассказывал Джан Багтиста. - Москвичи смелы, выносливы, они охотно, отважно идут в бой за своим князем Московским. Московиты больше всего горят желанием спасти Константинополь от турок, выручить православных. Силы великого князя Ивана неисчислимы: у великого князя Ивана не только русская и татарская конница, но и трехсоттысячная пешая рать. Эта дать в бою крушит все, как медведь. Она бьется под великим княжьим красным стягом с ликом Иисуса Христа и с кличем: «Москва!»
Иван Фрязин выкрикнул это слово совсем как русский…
Царевна спросила:
- А что это за имя великого князя - Иван? Он разве не христианин?
- По-гречески это Иоаннес! - ответил Вольпе; улыбнувшись снисходительно на такой наивный вопрос царевны. - Великий князь Иван православный христианин, греческой веры. Ему только тридцать лет, он рано овдовел. Он очень красив, царевна! Он собирает свои земли и города не силой, а ловкостью и умом. Он во всем и прежде всего ищет совета со своими духовными властями, усердно молится перед греческими иконами… И знай, прекрасная царевна, великий князь Иван охотно возьмет тебя, мою госпожу, в жены, если ты только пожелаешь!
Джан Баттиста делла Вольпе стоял, изящно опираясь на резную спинку кресла малинового бархата, и говорил слова, падавшие прямо в сердце изгнанницы.
Такие разговоры продолжались и в те часы, когда Зоя позировала художнику, что писал с нее портрет - «икону», как говорили тогда, для великого князя Московского. «Для… жениха? Что же! Может быть…»
Во всяком случае, то были не просто беседы - само будущее зрело, прорастало, колосилось в них. Сколько заманчивого! Зоя греческая такая же, каких немало было в Византии - царица бескрайней земли. Мощный народ православной греческой веры! Народ-воин, могущий единым махом встать за своим владыкой - князем Севера! А какие в Москве соболя! Как хорошо подходит этот мех, остро и зло, пахнущий зверьем Сибири, к алому венецианскому бархату ее нового платья! А какие жемчуга - окатные, чуть не в голубиное яйцо - цвета переливов северного неба поднес царевне Зое московский посланец как дар великого князя. Царевна чувствовала на себе полное дыхание богатой, живой земли, ее золотых жатв, бескрайних лесов и полей. Да, она действительно царевна! Царица!.. Она спасет Царьград! Или же это одни мечты?
А что она на самом деле? Бедная девушка в руках папы и его кардиналов! В сетях интриг, в тумане коварных заговоров, где опасен каждый стакан душистого питья, где каждую минуту возможен удар в спину стального стилета, выхваченного из узкого рукава!
Но ведь она - византийская царевна, - она рождена, она вскормлена в воздухе гинекеев Великого Дворца, Пусть она и молода, пусть она «младенец еще на злое», но по уму она - «уже в совершенных летах». Она выдержит - она молчит.
Царевна действительно уже умела хотеть и, главное, умела молчать о том, чего она хочет.
- Молчание! Молчание! Если ты хочешь скрыть что-нибудь, то ты не должна не только говорить, а даже думать об этом в присутствии кого-либо другого. Мысль является ведь не только в словах, - она во взгляде! В жесте… Молчание! Только молчание! - так учила царевну Зою ее мать. - Из молчания вырастают великие дела!
И, вспомнив про эту заповедь, молчаливая царевна Зоя улыбнулась художнику.
Улыбка ее была отточена, как узкий стилет, - царевна хотела, чтобы улыбка перешла на ее. «икону» и сделала бы ее такой очаровательной, чтоб привязала бы к ней князя Севера покрепче корабельных канатов…
«Иоанн!..»
И художник Бенедетто Буонфине, длинноволосый, румяный, в бархатном, краской запятнанном камзоле, с кистями и палитрой в руках, схватил эту улыбку своим зорким взглядом и смелым мазком точно положил на золоченую кипарисовую доску.
