– 8 -
Проснулся он от того, что стало больно глазам. Солнце светило прямо ему в лицо сквозь полузамерзшие стекла. Слегка повернув голову, он увидел, что лежит в комнате, совершенно ему не знакомой, на широкой кровати, и под ним мягкая перина и огромная пуховая подушка. За круглым столом посреди комнаты между окном и зеркальным шкафом сидел парень лет четырнадцати в старой школьной форме. Должно быть, считалось, что парень сейчас делает уроки, на самом же деле он одну за другой зажигал спички, совал их, зажженные, в рот, а потом перед зеркалом шкафа выдыхал дым и делал страшные рожи. Алтынник стал за ним следить через зеркало. Парень чиркнул очередной спичкой, раскрыл рот и в этот момент встретился с отраженным в зеркале Алтынником. Он вздрогнул, закрыл рот, а спичку зажал в кулаке и, наверно, обжегся. Потом повернулся, и они оба бесконечно долго разглядывали друг друга. Парень первый нарушил молчание.
– Мамка побегла в магазин, – сказал он.
– У-У, – промычал Иван в знак того, что ему все ясно, хотя ему ничего не было ясно. – Ты в каком же классе? – спросил он парнишку.
– В восьмом. Ничего себе, -удивился Алтынник. Сам он кончил только семь классов.
– А зовут тебя как?
– Вадик.
– Молодец, – похвалил Алтынник и прикрыл глаза.
Побаливала голова. То ли оттого что он вчера немного перебрал, то ли оттого, что он, кажется, обо что-то вчера ударился. Было у него еще такое ощущение, будто из его памяти выпало какое-то очень важное звено, но он не мог понять, какое именно. Смутно помнилось, вроде он ночью что-то искал, не нашел, улегся на полу. Но как он попал в кровать? И в мозгу его слабо забрезжило воспоминание, что будто бы Людмила подняла его с пола и положила к себе в постель и между ними как будто что-то было, а она его потом спросила:
– Почему же ты говорил, что маланец? А он спросил:
– Что такое маланец?
– Еврей.
– А почему ж маланец?
– Ну, сказать человеку еврей неудобно.
Теперь никак он не мог припомнить, приснилось ему это все или было на самом деле. Но думать не хотелось, и он вскоре уснул.
Когда он открыл снова глаза, Вадика в комнате не было. Решив, что уже поздно, Алтынник встал, надел штаны (они вместе с гимнастеркой висели на спинке стула перед кроватью), сунул ноги без портянок в сапоги и вышел в соседнюю комнату.
Старуха в разорванном под мышками ситцевом платье (нижняя рубаха выглядывала из-под него) стояла спиной к Алтыннику возле печи и, нагнувшись, раздувала самовар. Алтынник подошел к старухе сзади и крикнул в самое ухо:
– Бабка, где тут у вас уборная?
– Ой, батюшки-светы! – вскрикнула старуха и подняла па Алтынника перепуганные глаза. – Ой, напужал-то! Ты чего кричишь?
– Я думал, ты глухая, – махнул рукой Алтынник. Он поморщился. – Ой, бабка, мутит меня что-то и голова вот прямо как чугун, честное слово.
– Похмелиться надо, – сочувственно улыбнулась бабка.
– Что ты, бабка! Какое там похмелиться. Мне это вино и на глаза не показывай, так там внутре, как будто крысу проглотил, честное слово. Чего-нибудь бы холодненького испить бы, а, бабка?
– Кваску, – нараспев сказала старуха.
– А холодный? – оживился Алтынник.
– А как же. Чистый лед!
Алтынник обрадовался.
– Давай, бабка, быстрей, не то помру, – заторопил он.
Старуха сбегала в сени и вернулась с трехлитровой бутылью красного свекольного кваса. Алтынник хватил целую кружку.
– У-у-у! – загудел он довольно. – Вот это квас! Аж дух зашибает. Погоди, бабка, не уноси. Сейчас я сбегаю по малому делу, еще выпью, а то уже некуда, под завязку.
На улице было морозно и солнечно. Жмурясь от слепящего глаза снега, Алтынник пробежал через огород к уборной и обратно, ворвался в избу немножко оживший, выпил еще квасу, попробовал закурить, не пошло – бросил. Поинтересовался у старухи, не пришла ли Людмила.
– Да еще не верталась, – Старуха все возилась у самовара.
– А Вадик где же?
– Гуляет.
– А ну-ка, бабка, подвинься, я дуну, – сказал Иван и отодвинул бабку плечом.
У него дело пошло лучше, и скоро самовар загудел.
– Во как надо дуть, – не удержался и похвастал Алтынник. Три раза дунул – и порядок. У меня, бабка, легкие знаешь какие. Смотри, как грудь раздувается. – Он действительно набрал полную грудь воздуха, да еще и выпятил ее до невозможности, – Поняла? Ты, бабка, не смотри, что я росту среднего. Я на гражданке лабухом был. В духовом оркестре учился. На трубе играл. Она маленькая, а играть потяжельше, чем на басу. На басу просто, хотя и здоровый. Знай только щеки раздувай побольше, ума не надо. А на трубе, бабка, губы покрепче сожмешь и вот так делаешь: пу-пу-пу, И звук получается, бабка, чистый, тонкий. Бас, он мычит все равно что баран: бэ-э, бэ-э, а труба… – Алтынник взял в руки воображаемую трубу и стал перебирать пальцами, словно нажимал клавиши. Но только собрался изобразить он, какой звук издает труба, как во дворе заиграла гармошка и, приблизившись к дому, смолкла. В сенях загремели тяжелые чьи-то шаги. Дверь распахнулась, и на пороге появилась фигура огромного мужика в синем зимнем пальто и валенках, подвернутых у колен. На груди у него висела маленькая для его роста гармошка. Алтынник все еще держал руки, как будто собирался играть на трубе.
Вошедший, не обращая ни на кого внимания и не здороваясь, снял и поставил гармошку на лавку рядом с ведрами, взял в углу веник и стал не спеша обмахивать валенки.
– Ох, погодка хороша, – сказал он, видимо, обращаясь к старухе.
– Один приехал? – спросила старуха.
– Один. Верушка простыла, температурит, ну Нинка с ней и осталась.
Бросив веник на прежнее место, он прошел мимо Алтынника и сел к столу.
– А в прошлое воскресенье чего не приехал?
– А этого хоронили… как его… Ваську Морозова, – сказал он все в той же своей бесстрастной манере.
– Ай помер? – удивилась старуха.
– Ну. С прорабом своим древесного спирту нажрался. Прораб ослеп на оба глаза, а Васька… В среду это они, значит, выпили, а в четверг утром, Райка евоная рассказывает, на работу сбирался. Нормально все, встал, умылся, завтракать она ему подала. Он сел, все как положено. Радио, говорит, надо включить, время проверить. И потянулся к приемнику, а приемник от его так примерно с метр, нет, даже меньше, ну, сантиметров девяносто… Так потянулся он и вдруг как захрипит да брык со стула. Райка к ему: Вася, Вася, а Вася уже не живой.
– О господи! – вздохнула старуха. – Райка-то, чай, убивается?
– Сука, -махнул рукой мужик. – Она ж с этим… с Гришкой-милиционером путалась. Вся улица знала. Да и Васька сам знал. Уж он, бывало, бил ее и к кровати привязывал – никакого внимания. А теперь, конечно, убивается. Невдобно ж перед людями.
Он прошел мимо Алтынника и сел у стола. Алтынник постоял немного и тоже сел. Исподволь стали друг друга разглядывать. Алтынник заметил, что у мужика много сходства с Людмилой, и дога дался, что это, наверное, тот самый брат, который убил собаку. Оба неловко молчали. Старуха возилась у печки.
– А это кто? – неожиданно громко спросил мужик у старухи, показывая кивком головы на Алтынника, как будто Алтынник был для него какой-нибудь шкаф или дерево.
– А это к Людке приехал, – равнодушно объяснила старуха.
– Где ж это она его нашла?
– По переписке.
– А-а.
Мужик неожиданно шумно вздохнул, поднялся, шагнул к Алтыннику и протянул ему свою огромную лапу.
Алтынник вздрогнул, посмотрел на мужика снизу вверх.
– Чего? – спросил он, заискивающе улыбнувшись.
– Познакомимся, говорю.
– А-а. – Алтынник вскочил, пожал протянутую руку: – Иван.
– Очень приятно. Борис, – назвал себя ответно мужик. Сели на свои места, постепенно стали нащупывать тему для разговора.
– В отпуск едешь? – спросил Борис.
– В командировку.
– Виатор? – уважительно не то спросил, не то просто отметил для себя Борис.
– Я виацию не люблю. Шумит больно. Я служил в войсках связи поваром. Служба хорошая, только старшина вредный был.
Для любого солдата тема старшины неисчерпаема. Людмила вернулась как раз в тот момент, когда Алтынник, ползая по полу на карачках, показывал, как именно старшина де Голль учит молодых солдат мыть полы.
Людмила принесла с собой бутылку кубанской, сели завтракать. Как ни противно было Алтыннику смотреть на водку, пришлось пить. Бабка поставила на стол ту же жареную картошку, крупно нарезанные соленые огурцы и вчерашние пироги с грибами. Людмила села рядом с Иваном, вела она себя так, как будто ничего не случилось. Он искоса поглядывал на нее, пытался и не мог понять, было между ними что или просто ему приснилось.
Борис разлил водку – себе и гостю почти по полному стакану, сестре половинку, а матери самую малость для компании.
Иван этой водкой чуть не захлебнулся, выпил, правда, до дна, но потом стал долго и стыдно кашлять и морщиться.
– Не пошла, – с пониманием отнесся Борис.
