Он опустил поднятую для удара руку, до крови укусил кулак. Злобно ухмыльнулся:
– Только ты одна и считаешь, что ты актриса!
Бить он ее не будет, но спуску тоже не даст. Он расставит все по своим местам.
– Что ты сказал? Повтори? – завизжала она ему в лицо.
– Ну что делать, так оно и есть. То, что ты актриса, веришь только ты сама. А где это можно увидеть? Ни в журналах, ни кино не видать. Я вот тебя почему-то ни разу на экране не видел. И никогда не слышал, чтобы о твоих ролях говорили. И я не один такой. Даже префект сомневается, стоит ли тебя рекомендовать на фильм. Он говорит, что никто тебя не знает. Так что артистка – по-моему, слишком громкое слово для безвестной блондиночки.
– Потому что ты никогда не выезжал из своей дыры. Деревня ты деревня, Раймон!
Он опять дернулся. Она продолжает оскорблять его А он ее даже не стукнет. Что это на него нашло? У него закружилась голова. Он вдруг почувствовал себя старым. Кровь не сворачивалась, рука не поднималась, навалилась какая-то слабость. Его проглотил боа.
В последнем приступе гордости он бросил раздраженно:
– Хочешь, правду скажу? Единственный раз, когда я видел тебя по телику, это были региональные новости. Открытие фирмы «Софитель» в Маконе. Я уж не знаю, как тебя туда занесло. Силуэт рядом с комнатным растением в горшке. Под ручку с каким-то старичком-пузаном в орденах! Я решил, что это старый друг. Ты у него сосала или не сосала?
– Пошел на хрен отсюда, Раймон! – завопила Виолетта. – Не хочу тебя больше видеть! Понял? Никогда больше!
Она замахнулась, чтобы дать ему пощечину, он остановил ее руку.
– Да вали уже отсюда, старый хрен, провинциал! Вали!
– Не надо это мне повторять, Виолетта! Я возьму и действительно уйду.
– Так уходи же, уходи! Ни в чем себе не отказывай. Ты старик, ты храпишь, ты воняешь, у тебя маленький член, совсем маленький член! Тебе никто этого еще не говорил? Ну вот, я первая сообщаю тебе об этом! Ты можешь ездить на крутых тачках, но он у тебя маленький и ты смешон!
Она расхохоталась. И изобразила маленький членчик большим и указательным пальцем.
Он сглотнул, попробовал унять свою гордыню. Вагина-боа отдалялась и отдалялась. Он уже оплакивал разлуку. И готов был смириться и вымолить прощение.
– Я пошутил, котенок. Мы что, больше и пошутить не можем…
– Ладно. А я не шучу тем не менее. Уходи, давай уже, уходи.
– Но, котенок…
Она взяла его куртку, его ремень, его ботинки, кинула ему в лицо и вытолкала его за дверь.
Дождалась, пока его шаги затихнут на лестнице, высунулась в окно и прокричала так, чтобы все вокруг слышали:
– Пустоцвет! Сухостой! У Пустоцвета крохотный член!
На следующий день с утра Виолетта позвонила Стелле.
Всю ночь она кипела от ярости. Ворочалась в кровати, как пропеллер. Зажигала свет, гасила свет, зажигала, гасила. Стакан воды, стакан молока, то с медом, то без меда. Упражнения для пресса, маникюр, выщипывание бровей. И потом уже переход к снотворным и виски.
– Стелла? Нам надо увидеться, – объявила она томным голосом. – Это срочно.
– Неужели? – сказала Стелла. – Ты опять хочешь, чтобы я попила чайку с Рэем?
– Нет, – прошипела Виолетта, – я хочу его уничтожить, стереть с лица земли, чтоб ему пусто было. Он за все заплатит. И дорого заплатит!
Стелла остолбенела, так и стояла с телефоном в руке и с открытым ртом. Она не могла поверить в то, что только что услышала. Она протянула руку к Жюли, прошептала: «Ущипни меня». Жюли ее вяло ущипнула, и Стелла сказала: «Нет, мне это не снится!»
– Ты меня слушаешь? – спросила Виолетта.
– Да. Я просто пытаюсь осознать.
На самом деле она просто сомневалась, не было ли все услышанное плодом ее воображения.
– Так ты думаешь, у вас с Рэем все кончено?
– Да. Я выставила его и так красиво! Ты была права, он ничтожество! Он мудак. Король мудаков.
Стелла повернулась к Жюли и показала ей поднятый вверх большой палец. И прошептала тихо-тихо: «Yes! Yes! Yes!»
– И где ты предлагаешь нам встретиться? – спросила Стелла.
– У Лансенни.
– И речи быть не может! Я к этому типу ни ногой!
– Я тебе сказала, у Лансенни! И только там. Обедаем вместе. Расслабься, детка. Я сто раз предлагать не буду. И ты не пожалеешь, что пришла, ты увидишь, ты…
Она не договорила. Стелла навострила уши.
– Я приду не с пустыми руками, обещаю, ему мало не покажется! Ну мудак! Какой же мудак!
И она резко повесила трубку.
Стелла почесала царапину на пальце. Призадумалась. Лансенни, еще не хватало, какая помойка! Она положила руки на письменный стол Жюли. Склонилась на них головой.
Жюли смотрела на нее молча. Должно быть, у нее был трудный разговор. Стелла подняла голову, выпрямилась и объявила:
– Жюли, грымзочка моя, судя по всему, мы поймали крупную рыбу!
– Не может быть!
– Виолетта взбунтовалась и сдает нам Рэя с потрохами.
– Думаешь, он ее ударил?
– Не исключено. В любом случае она в ярости. И, я думаю, она готова выложить всё как на духу.
Стелла толкнула входную дверь в ресторан, набрала воздуху в легкие… Расправила плечи, чтобы выглядеть как дровосек на отдыхе. Выдвинула вперед подбородок. Сунула руки в карманы и направилась к столику в самой середине зала. Там перед графином с красным вином сидела Виолетта.
Она бросила на Стеллу недобрый взгляд из-под еще склеенных от вчерашней туши ресниц, сглотнула слюну, как утопленница, которой только что сделали дыхание рот в рот, и обронила:
– Ты пришла.
– Да.
– Ты права. Ты останешься довольной!
Она расхохоталась и налила себе стакан красного вина.
«Она явно слишком много выпила», – подумала Стелла. Глаза у нее опухли, щеки горели, под глазами темнели полукружья. Волосы свисали сальной массой. Вид у нее был весьма помятый.
– Хорошо бы твоя информация оказалась важной, а то я оставила сына в школьной столовой, а он этого терпеть не может.
– Вы знаете, что скоро вам предстоит нас покинуть, мадам Валенти, – сказала Амина. – Теперь вы выздоровели. Вы как новенькая.
– А можно я еще немного останусь? – спросила Леони слабым голоском, в котором звучало: «Ну и куда мне теперь пойти?»
– Доктор Дюре не выпустит вас неизвестно куда… Он договорится со Стеллой. Но до этого момента он вас пока оставит.
– Это так чудесно… Вы все так добры ко мне…
И ровно в этом интервале, между двумя обрывками фразы, она вновь ощутила страх. Тот страх, который охватывал ее, когда она думала о том, что же будет после больницы.
Она вцепилась в одеяло, словно хотела вжаться в кровать, впечататься в нее навеки.
Куда же мне идти? Куда же мне идти?
Она подождала, пока Амина выйдет, пока она унесет блюдо с завтраком, обернется на пороге, проговорив с нажимом: «Столько времени, сколько потребуется», улыбнется ей на прощание, и только тогда села в кровати. Просунула руку под подушку, достала оттуда пожелтевший конверт, на котором мужской рукой было написано: «Тебе, Леони, от твоего Люсьена».
Каждое утро она кончиками пальцев проверяла конверт, ощупывала его, потом нюхала, но пока не открывала. Она не могла понять почему. Может быть, потому, что уже очень много счастья ей приносили простые слова в подписи: «Твой Люсьен».
Сегодня утром она взяла письмо, погладила пальцами бумагу. Она была немного шероховатая, на ощупь напоминала ткань. На конверте была пометка: «Отель “Великие люди”, и она улыбнулась, растрогавшись. Провела пальцем по строчкам, она знала, что такие высокие буквы, такое чередование жирных и тонких штрихов характерны для его почерка. Это он, это точно он.
Он не забыл ее.
Он не выбросил память о ней в придорожную канаву, как только выехал из Сен-Шалана.
Она вспомнила, как первый раз увидела его в булочной. Хорошо выбритый затылок над воротником рубашки. И плоскостопие! Она, как наяву, услышала его смех в машине, когда они целовались, поедая нугу и соленые орешки. Она вспомнила его рассказы про работу, про недалекие путешествия. «Я ведь никогда не выезжал из Франции, я локальный путешественник».
У него в уголках губ пряталась счастливая улыбка. Поэтому вид у него постоянно был какой-то обалдевший, словно зачарованный. Он спрашивал: «А ты знаешь, что такое мидинетка? Это выражение, характерное для конца девятнадцатого века, обозначающее женщину, которая довольствовалась перекусом в полдень. Так еще называли работниц швейных мастерских, которые работали до вечера и не имели возможности нормально поесть».
А потом он целовал ее, целовал ее долго-долго, и она начинала таять в его руках. Непонятно, чем объяснить, непонятно, отчего происходит, что люди начинают таять…
Она последний раз поцеловала конверт, взяла карандаш из прикроватной тумбочки. Аккуратно надорвала верх конверта. Достала белый сложенный вчетверо листок. Развернула. Чернила выцвели, но текст еще вполне можно было разобрать.
