— Вам просто не следовало использовать посторонних людей, штурмбанфюрер, — говорю я. — Промывать им мозг, заставлять выполнять ваши приказы. Вам следовало довериться тем, кто не предаст никогда — скажем, родственникам. Ох… — я делаю вид, что вспоминаю, — ведь вам этот вариант не подойдет. Ваш единственный сын предал вас и ваши идеи, он отрекся от национал-социализма и всю жизнь делал вид, что и вы были готовы сделать так же. Мои соболезнования, Руди. В отличие от Алукарда, вам крайне не повезло с родней.
Штурмбанфюрер улыбается, но это натужная улыбка.
— Зачем же вы так, Schatze? Мне казалось, мы так хорошо достигли взаимопонимания…
— Какое уж тут взаимопонимание с человеком, от памяти о котором отказался даже родной сын? — удивляюсь я. — Вы серьезно думаете, что этот дурацкий план может сработать, престарелый вы неудачник?
Глаза Руди на секунду полыхают красным.
— Ты ходишь по очень тонкому льду, девочка, — говорит он медленно. — Помимо того, что самой тебе уже не жить — это понятно — я все еще сохраняю способность нажатием всего одной клавиши обратить половину Лондона в упырей. Ты же не хочешь этого, верно?
— Мне уже все равно, — улыбаюсь беззаботно. — Как вы правильно заметили только что, мне так и так не жить. Не могу отказать себе в удовольствии высказать древнему шизофренику все, что о нем думаю. Так вот: ни черта у тебя не выйдет. Тебя убьют, тело сожгут, а пепел развеют. А про тебя, Рудольфа Гесса, вообще забудут — ты никому не интересен. От тебя открестилась даже твоя семья, и именно таким ты и останешься в истории — полубезумным маньяком, у которого — и это важно — ничего не вышло. Ты неудачник, Руди. Смирись с этим, а лучше всего, застрелись. Рекомендую револьвер Алукарда, который ты у меня отобрал — он большой и надежный.
Штурмбанфюрер несколько секунд молчит, только губы дергаются. Неслабо, по всей вероятности, я его задела.
— Тебе действительно этого хочется, du, kleine Tusse? — скрипит наконец он. Ух ты, даже голос сел. Руди поворачивается к столу, разворачивает ко мне один из ноутбуков. На экране — карта Лондона, испещренная красными точками. И здоровенная надпись поверх всего: «Seelöwe Zwei: Programmanfang». — На самом деле? Всерьез?
Я улыбаюсь. Улыбка медленно разгорается в уголках рта, бьет в отшатнувшегося штурмбанфюрера и тонет в его расширенных от бешенства глазах. Внутри.
— Будьте любезны.
Руди нажимает кнопку.
Глава 18. Finis
— И давно вы нашли эту… эту… это средство? — я нахмурилась. В моем понимании, промедление здесь было смерти подобно, и почему Католическая церковь до сих пор не воспользовалась своим козырем, от меня ускользало.
— Эта молитва, — отец Андерсон доброжелательно усмехнулся, — и правда наш козырь, но, к сожалению, единственный. Поэтому использовать его следует разумно, расчетливо, и только когда мы будем твердо уверены, что удар достигнет цели. Например, теперь.
— Чтобы добраться до Гамильтон-хауса, мне понадобится час, — задумалась я. — Но предварительно мне нужно будет… нет, возвращаться в «Хеллсинг» неразумно, значит, придется вызвать Уолтера куда-нибудь в город — он привезет оружие и снаряжение. Накинем еще час-полтора. Ну и на разные непредвиденные обстоятельства — тоже накинем. Итого — ориентировочно через три часа я войду в здание.
— У вас будет гарнитура, настроенная на мой телефон, — решил Андерсон. — Через нее в нужный момент вы сможете подать сигнал. А если сигнала не будет… скажем, полтора… нет, два часа, мы начнем операцию самостоятельно. Теми силами, которые окажутся в нашем распоряжении после прочтения молитвы.
— А вы уверены, что эта штука… — слово «молитва» мне произносить все так же не хотелось. — что она вообще сработает? Мне просто… как-то сложно поверить, что от прочтения какого-то, пускай и очень святого и древнего текста, вирус «лилит» в человеческом организме распадется и умрет. И все упыри с вампирами, включая потенциальных, снова превратятся в нормальных человеческих существ.
Андерсон вздохнул.
— Поскольку время поджимает, я объясню очень коротко, можно сказать — пунктирно. Если отбросить мистицизм и религиозные тезисы, то дело не столько в собственно тексте молитвы, сколько в звуковом тоне и ритме, которые приобретает читающий в процессе. Как мы понимаем, и то и другое было подобрано священниками католической церкви путем длительных и тяжелых проб и заняло, возможно, несколько десятков, а то и сотен лет.
— Звуковой тон? — не поверила я. — Обычный человеческий тембр может разрушить структуру вируса?
— Что здесь удивительного? — Андерсон пожал плечами. — Ультразвук, например, успешно разрушает вирус энцефалита, ведет к распаду белковых частиц и эритроцитов в организме. А определенный — очень специфический, но вполне повторяемый — тон человеческого голоса достаточно эффективно уничтожает «лилит» в крови. Мы проводили эксперименты с ограниченным количеством инфицированных, они увенчались успехом. Загвоздка была в другом…
— Потенциальных упырей в Лондоне сейчас слишком много? — догадалась я. — Как их собрать всех в одном месте, чтобы заставить услышать этот ваш… голос?
Андерсон кивнул.
— Да, это представляло бы серьезную проблему. К счастью, «Миллениум» сам подсказал нам ее решение.
Он кивает за окно, где до сих пор висят в воздухе метеорологические дирижабли Руди.
— Сбивать их по нашей просьбе не стали, очень уж кстати пришлись — развешены надо всем Лондоном и некоторыми другими городами, плюс оснащены мощными громкоговорителями, что вообще идеально для наших целей. Единственной сложностью было перехватить управление так, чтобы Руди ничего не заподозрил. К счастью, и это нам удалось… постепенно. И в результате, теперь мы можем нанести сразу два мощных удара — излечить всех зараженных, и — с твоей неоценимой помощью — избавиться от «Миллениума».
— Уничтожить, — поправила я его. Не люблю слова-заменители.
Андерсон осуждающе покачал головой, но спорить не стал.
— Не будем терять времени, — он легко поднялся. — Телефоны у нас в той стороне, связывайся с Уолтером, заказывай нужное, в случае чего обращайся к нашим, чем сможем — подсобим. Сегодня, кажется, нам представился настоящий шанс покончить… уничтожить это зло навсегда.
Он сделал паузу.
— И да поможет нам Бог.
***
Снаружи наступает полная тишина. Потом раздается механический щелчок, настолько громкий, что его легко слышим даже мы, за закрытыми наглухо окнами и запертыми дверями. Ну, это понятно, святые братья решили перестраховаться и врубить свою шарманку на полную.
Руди, замерший в нелепой позе у стола, издает невнятный звук.
— Что вы.
— Actiones nostras, quaesumus Domine, aspirando praeveni et adiuvando prosequere, — доносится сверху звучный голос отца Андерсона. — Ut cuncta nosta oratio et operatio a te semper incipiat et per ta coepta finiatur.
«Сопутствуй нам, Господь наш, как просим мы Тебя, во всех наших начинаниях, вдохновением Своим, и благослови помощью Своей, дабы каждая молитва наша, и каждое начинание наше Тобой начиналось и заканчивалось».
— Что это за чушь? — Если Руди и раздосадован потерей контроля над своими аэростатами, он никак это не показывает. — Власть в королевстве захватили церковники?
— Именем Иисуса Христа, Господа нашего, и Богородицы, Девы Марии, и благословенного Архангела Михаила, и благословенных апостолов Петра и Павла, и всех святых, могучих в сени власти нашей церкви, мы намереваемся смиренно, но уверенно отразить нападение и искушения дьявола, — продолжает вещать Андерсон на одном дыхании. Голос его звучит раскатами, отражаясь от всех стен в городе, но не рассеиваясь, подобно эху, а каким-то загадочным образом набирая все больше силы.
А у меня тем временем другая забота. Я пытаюсь при помощи «внутреннего зрения» найти и достучаться до Алукарда — я же точно знаю, что он здесь, чувствую его поблизости. Пока, правда, безуспешно — я мечусь слепым, ничегошеньки не понимающим котенком по бесконечной, простирающейся во все стороны насколько хватает глаз, болезненно-белой комнате, но натыкаюсь только на напряженную, звенящую пустоту.
