Адъютант Кутузова А. И. Михайловский-Данилевский:
«Солдаты точили штыки, отпускали сабли, артиллеристы передвигали орудия, избирая для них выгоднейшие места, генералы и полковые начальники говорили солдатам о великом значении наступавшего дня. Один из них сказал: „Ведь придется же умирать под Москвою; так не все ли равно лечь здесь?“ Наступил вечер; поднялся ветер и с воем гудел по бивакам. С безупречною совестью русские дремали вокруг дымящихся огней. Сторожевые цепи протяжно пересылали одна другой отголоски. На облачном небе изредка искрились звезды. Все было спокойно в нашем лагере. Но ярче обыкновенного блистали огни неприятельские, и в стане их раздавались восклицания, в приветствие Наполеону, разъезжавшему по корпусам. Разноплеменная армия, завлеченная в дальние страны хитростями честолюбца, имела нужду в возбуждении. Нужно было льстить и потакать страстям. Наполеон не щадил ни вина, ни громких слов, ни лести…»
М. И. Кутузов перед сражением всячески подбадривал войска, а теперь сидел, глубоко погрузившись в свои мысли.
Подпоручик Н. Е. Митраевский:
«До этого времени я не видал Кутузова, а тут все мы насмотрелись на него вволю, хотя слишком близко и не смели подойти к нему. Склонивши голову, сидел он в сюртуке без эполет, в фуражке и с казачьей нагайкой через плечо. Генералы и штаб-офицеры из его свиты стояли по сторонам, ординарцы, вестовые и несколько спешившихся казаков расположились позади <…> Из престарелого вождя как будто исходила какая-то сила, воодушевлявшая смотревших на него».
С нагайкой через плечо? Этот факт не может не вызывать удивления.
Подпоручик Н. Е. Митраевский:
«Никак мы не могли разгадать, для чего у него нагайка, тем более что никогда не видали его верхом на лошади».
А что же Наполеон?
Генерал Филипп-Поль де Сегюр:
«Император спал мало. Генерал Коленкур вернулся из завоеванного [Шевардинского — Авт.] редута. Ни один пленный не попал в наши руки, и Наполеон, изумленный, забрасывал его вопросами. Разве его кавалерия не атаковала вовремя? Быть может, русские решили победить или умереть?.. Ему отвечали, что русские, фанатизированные своими начальниками и привыкшие сражаться с турками, которые приканчивают своих пленных, скорее готовы были умереть, нежели сдаться. Император глубоко задумался над этим фактом и, придя к заключению, что наиболее верной была бы артиллерийская битва, отдал приказание, чтобы поспешили подвезти парки, которые не явились».
Генерал Жан Рапп:
«Настала ночь. Я был дежурным и спал в палатке Наполеона. Отделение, где он спал, обычно было отделено полотняной перегородкой от другой, где спал дежурный адъютант. Император спал очень мало. Я будил его несколько раз, чтобы передать ему рапорты с аванпостов, которые все доказывали, что русские ожидали атаки. В три часа ночи Наполеон позвал камердинера и приказал принести себе пунша; я удостоился чести пить его вместе с ним. Он осведомился у меня, хорошо ли я спал; я ответил, что ночи стали уже свежими и что меня часто будили. Он сказал мне: „Сегодня нам придется иметь дело с этим пресловутым Кутузовым. Вы, конечно, помните, что это он командовал под Браунау. Он оставался в этом месте три недели, ни разу не выйдя из своей комнаты; он даже не сел на лошадь, чтобы осмотреть укрепления. Генерал Беннигсен, хотя тоже старик, куда бойчее и подвижнее его. Я не знаю, почему Александр не послал этого ганноверца заместить Барклая“. Он выпил стакан пунша, прочел несколько донесений и продолжал: „Ну, Рапп, как ты думаешь, хорошо у нас пойдут сегодня дела?“ — „Без сомнения, Ваше Величество; мы исчерпали все свои ресурсы и должны победить по необходимости“. Наполеон продолжал свое чтение и потом заметил: „Счастье — самая настоящая куртизанка; я часто говорил это, а теперь начинаю испытывать на себе“. — „Как, Ваше величество, помните, вы сделали мне честь сказать под Смоленском, что дело начато и надо довести его до конца. Именно теперь это справедливо более, чем когда-либо; теперь уже некогда отступать. Кроме того, армия знает свое положение: ей известно, что припасы она может найти только в Москве, до которой ей осталось всего лишь 120 верст“. — „Бедная армия! Она сильно-таки поубавилась; но зато остались лишь хорошие солдаты; кроме того, и гвардия моя осталась неприкосновенной“. Он послал за Бертье и работал до половины шестого. Мы сели на лошадей. Трубили трубы, слышался барабанный бой. Лишь только войска заметили императора, раздались единодушные клики».
Генерал Филипп-Поль де Сегюр:
«Он [Наполеон — Авт.] спрашивал Раппа, верит ли он в победу? „Без сомнения, — ответил Рапп, — но только в кровавую!“
— Знаю, — возразил Наполеон. — Но ведь у меня 80 000 человек, и я с 60 000 вступлю в Москву. Там присоединятся к нам отсталые и маршевые батальоны, тогда мы будем еще сильнее, чем перед битвой!
По-видимому, в эти расчеты не входили ни кавалерия, ни гвардия, но тут опять им овладело прежнее беспокойство, и он послал посмотреть, что делается у русских? Ему отвечали, что лагерные огни продолжают сиять по-прежнему, а количество подвижных теней, окружающих их, указывает, по-видимому, что тут находится не один арьергард, а целая армия. Присутствие неприятеля на том же месте успокоило императора, и он решил немного отдохнуть.
Однако переход, сделанный им с армией, утомление предшествующих дней и ночей, бесчисленные заботы и напряженное ожидание истощили его силы. На него подействовало охлаждение атмосферы. Его съедали лихорадка, вызванная чрезмерным возбуждением, сухой кашель и сильное недомогание. Ночью он тщетно старался утолить жгучую жажду, мучавшую его. Эта новая болезнь осложнялась у него припадками старого страдания. Со вчерашнего дня он страдал мучительными приступами той ужасной болезни, которая давно уже давала себя чувствовать, а именно — дизурией (затруднением мочеиспускания).
Наконец пробило 5 часов».
26 августа (7 сентября) 1812 года, на рассвете, обе армии стали в ружье. Но еще перед рассветом вдруг грянул случайный пушечный выстрел.
Адъютант Кутузова А. И. Михайловский-Данилевский:
«Перед рассветом, 26-го, первый выстрел был пущен из русского тяжелого орудия, с батареи впереди Семеновского, когда во мраке показалось, что неприятель приближается. Но враги еще не двигались».
Когда ошибка разъяснилась, все смолкло.
Адъютант Кутузова А. И. Михайловский-Данилевский:
«Услышав гул пушки, князь Кутузов, уже давно бодроствавший, не предупредив своей главной квартиры, только что пробудившейся ото сна, поехал один на батарею, за деревнею Горками. Остановившись на возвышении, он обозревал, при свете догоравших бивачных огней, поле битвы и армию, становившуюся в ружье».
Итак, М. И. Кутузов поехал на батарею к деревне Горки. Верхом, как на рисунке Теребенева? Нет, на лошадь Михаил Илларионович уже давно почти не садился из-за своей чрезмерной тучности.
Генерал А. П. Ермолов:
«Не всюду могли проходить большие дрожки, в которых его возили…»
Почти в то же самое время и Наполеон уже скакал к Шевардинскому редуту. Заря занималась, но утренний туман еще не рассеялся…
Прибыв на место, Наполеон первым делом спросил, что делается у русских, и, получив в ответ, что они остались на месте, император обрадовался.
Император Наполеон:
«Наконец, они попались! Идем открывать ворота Москвы!»
Генерал Филипп-Поль де Сегюр:
«Было пять с половиной часов утра, когда Наполеон подъехал к редуту, завоеванному 5 сентября. Там он подождал первых лучей рассвета и первых ружейных выстрелов Понятовского. Взошло солнце, император указал на него своим офицерам и воскликнул: „Вот солнце Аустерлица!“»
Офицер-квартирмейстер Н. Н. Муравьев:
«Слова сии вмиг сделались известными во всей его армии и еще более возбудили легкие французские головы, способные воспламеняться от одного красного слова, кстати сказанного. Он умел управлять пылким народом своим».
После этого было прочитано воззвание Наполеона, в котором говорилось:
«Солдаты!
Вот битва, которой вы так желали! Победа зависит от вас; нам она необходима: она даст нам обильные припасы, хорошие зимние квартиры и скорое возвращение на родину. Ведите себя, как под Аустерлицем, Фридландом, Витебском, Смоленском, чтобы самое отдаленное потомство приводило в пример ваше поведение в этот день. Пусть о вас скажут: он был в этой великой битве под Москвой!»
Так император решил еще больше возбудить настроение войск, уже и без того готовых ринуться в атаку. И слова Наполеона произвели впечатление.
