На выезде из Кабула на КПП афганцы попытались произвести досмотр наших машин… Долматов приказал не стрелять без его команды. Офицер, высокий и сухощавый молодой парень с ухоженными усами, сначала подошел к кабине нашего грузовика и о чем-то заговорил с водителем… Потом лейтенант подошел к заднему борту грузовика и попытался отогнуть прихваченный веревкой край брезентового тента.
Послышался голос вышедшего из кабины переводчика, который, видимо, говорил офицеру, что в кузове только ящики — личные вещи советских специалистов. Лейтенант, однако, развязал веревку, оттянул тент, поставил левую ногу на буксировочный крюк грузовика, а правой рукой ухватился за борт.
Вот на правую кисть руки лейтенанта и поставил ногу в тяжелом спецназовском ботинке Долматов. Афганец поднял глаза и увидел глядящий ему прямо в лоб автоматный ствол. Лейтенант сделал выбор. Несколько секунд постоял у грузовика, а потом, ходульно передвигая ноги, пыля, пошел прочь, что-то злобно крикнул солдатам у шлагбаума и махнул рукой. До Баграма оставалось около семидесяти километров, и мы доехали за полтора часа с небольшим, без особых приключений.
Огромный транспортный Ан-12 с эмблемами “Аэрофлота” ждал нас. Бойцы спецназа заняли круговую оборону, рампа полностью открылась, и наш грузовик медленно заехал по направляющим прямо в самолет. После взлета я вытянул из ножен штык-нож и вскрыл ящики. Все трое были живы, только совершенно мокрые».
Министров тайно перевезли в Болгарию и спрятали на вилле у Черного моря. Чтобы сбить афганцев со следа, КГБ распространил слухи, что они нашли убежище в Иране. Гулябзой впоследствии утверждал, что не покидал Афганистан и никогда не путешествовал в ящике. Все советские участники операции настаивали, что дело было именно так{82}.[11]
Теперь советское правительство все больше тревожили донесения КГБ, что Амин склоняется на сторону американцев. Эти подозрения имели под собой почву. Двадцать седьмого сентября Амин заявил Брюсу Амштутцу, американскому поверенному в делах, что надеется на улучшение отношений.
Новый министр иностранных дел Шах Вали повторил примерно то же самое в беседе с Дэвидом Ньюсомом, заместителем госсекретаря США, в Нью-Йорке. Тридцатого сентября Амштутц доложил в Вашингтоне, что высокопоставленный чиновник афганского МИДа выразил интерес к улучшению отношений с США{83}.
Люди Амина также начали открыто критиковать Советский Союз. Шестого октября, на совещании послов социалистических стран, куда посол СССР приглашен не был, Шах Вали обвинил Советский Союз и конкретно посла Пузанова в участии в попытке покушения на Амина 14 сентября. По утверждению Вали, Пузанов заверил Амина по телефону, что тот может приехать в резиденцию Тараки и что с ним ничего не случится. Вали также отметил, что Пузанов находился там же во время перестрелки.
Обвинения привели Москву в бешенство. Три дня спустя Пузанов и его коллеги передали Амину ноту протеста советского правительства. Реакция Амина, как они докладывали потом, была «наглой и вызывающей. Иногда он с трудом сдерживал ярость». Большую часть встречи он не давал русским вставить ни слова, крича, что Шах Вали лишь повторил слова самого Амина и что его версию могут подтвердить переводчик, работавший с Пузановым, а также другие афганские чиновники.
Русские возразили, что они позвонили ему лишь после перестрелки, чтобы спросить, можно ли с ним повидаться. Тогда Амин успокоился и смягчил тон. Он явно не хотел окончательно портить отношения с русскими, однако наотрез отказался публично отречься от своей версии событий или хотя бы признать, что шок мог повлиять на его восприятие. Партия и народ, по словам Амина, восприняли бы опровержение как знак того, что он поддался давлению Советов.
Когда русские собрались уходить, он попытался извиниться: «Возможно, я говорил сейчас с вами слишком громко и быстро, но, знаете, я вырос в горах, а в горах у нас разговаривают именно так».
На самом деле Амин не собирался ни с кем мириться. Людям из своего окружения он в ярких красках расписывал, как Пузанов соврал ему: «Я с ним не желаю встречаться и разговаривать. Трудно понять, как такой лживый и бестактный человек так долго служит здесь послом». Обо всем этом русские узнали{84}.
Тараки к моменту встречи советских представителей с Амином был уже мертв, хотя Амин не счел нужным известить их об этом. Его убили, и это была интрига, достойная шекспировского «Ричарда III». Ключевую роль в ней сыграл начальник президентской гвардии майор Джандад, который учился в Советском Союзе и неплохо говорил по-русски. Хотя его задачей было защищать президента, к тому моменту он уже перешел на сторону Амина.
Вечером 8 октября Джандад вызвал троих подчиненных: главу контрразведки президентской гвардии лейтенанта Экба-ля, офицера связи капитана Вадуда и начальника политического отдела старшего лейтенанта Рузи.
«Надвигается беда», — начал Джандад. Экбаль подумал, что речь идет о некоем империалистическом заговоре. Но Джандад продолжал: «ЦК и Революционный совет приняли решение, что Hyp Мухаммад Тараки должен быть казнен. Выполнение этого приказа поручено вам». Экбаль заметил: «Насколько мне известно, решения ЦК и Революционного совета находят отражение на бумаге. В связи с этим считаю, что для выполнения этого приказа нам следует располагать соответствующим документом». Джандад заявил: «Не будьте глупцом! Какой еще документ? Состоялся Пленум Центрального комитета, Тараки исключили из Революционного совета и ЦК. Он уже не жилец. Это решение не секретное». Экбаль и Вадуд заметили, что, по слухам, Тараки должны были отправить в СССР. Джандад ответил, что русские отказались его принимать. Тогда офицеры сказали: если Тараки совершил преступление, то об этом должны были сообщить по радио. Джандад заверил, что все так и произойдет — в свое время: «У партии есть секреты, и это не вашего ума дело. Делайте, что приказано». Затем Джандад отправил Экдаля купить девять метров белой хлопковой ткани для савана.
Якуб приказал похоронить Тараки рядом с братом. Экбаль и Рузи после некоторых затруднений нашли могилу, сделали все необходимые приготовления, а потом встретились с Вадудом во дворце.
Когда трое мужчин пришли за Тараки, он был в домашнем халате. Рузи заявил: «Нам приказано доставить вас в другое место». Тараки попытался дать ему немного денег и драгоценности, чтобы тот передал их своей жене. Рузи велел Тараки оставить вещи при себе.
Группа спустилась в маленькую комнату, где стояла ветхая кровать. Тараки вручил офицерам свое партийное удостоверение и часы и попросил передать их Амину. Рузи велел Экбалю связать руки Тараки простыней и приказал тому лечь на кровать. Тараки подчинился. Рузи закрыл рот Тараки и приказал Вадуду связать ему ноги, пока Экбаль сидит на них. Затем Рузи закрыл лицо Тараки подушкой. Когда он убрал ее, Тараки был мертв. Все это заняло около пятнадцати минут. Не тратя времени на саван, они завернули тело Тараки в одеяло, перенесли в свой «Лендровер» и отвезли на кладбище. Докладывая об этом Джандаду, они плакали[12].
Вечером власти объявили: Тараки скончался после «непродолжительной тяжелой болезни»{85}.
Настроения Москвы меняются
Убийство Тараки явилось поворотным пунктом. Брежнев принял эту новость особенно тяжело. Он обещал защитить Тараки: «Какой же это подонок — Амин: задушить человека, с которым вместе делал революцию… Разве можно верить моему слову, если все мои заверения в поддержке и защите остаются словами?»{86},[13] Андропов, подавленный неспособностью своего ведомства контролировать события, теперь намеревался заменить Амина на политика посговорчивее.
Но эта катастрофа стала не только личным провалом. Несмотря на то, что к афганским военным и гражданским организациям была прикомандирована масса советников, несмотря на всю экономическую, военную и политическую помощь, которую выделил Советский Союз, правительство СССР и его представители в Кабуле оказались бессильны повлиять на ситуацию в столице Афганистана, они выглядели беспомощными. Их человека, Тараки, переиграли, и он заплатил за это жизнью. Советское влияние в Кабуле практически сошло на нет. Амин, победивший в борьбе за власть, вел дела ужасно и с удивительной жестокостью. Едва ли СССР мог оставить этот вызов без внимания. Одной из главных движущих сил советской политики в следующие три месяца стало намерение поквитаться за унижение и восстановить контроль над ситуацией.
Настроение Москвы изменилось, и смещение Амина — при необходимости военным путем — теперь казалось вполне вероятным. В срочном порядке подняли прежние чрезвычайные планы. Главного военного советника в Кабуле генерал-лейтенанта Горелова вызвали в Москву в сентябре для обсуждения ситуации, а потом в октябре — на встречу с Огарковым, Устиновым, Андроповым, Громыко и Пономаревым. Во время второго визита Горелова сопровождал генерал-майор Василий Заплатин, который с 1978 года работал советником начальника главного политуправления афганской армии. Горелов охарактеризовал Амина как человека волевого, трудолюбивого работника, исключительно умелого организатора и, по собственному утверждению, друга Советского Союза. Амин, по словам Горелова, действительно был хитрым, лживым и склонным беспощадно подавлять любую оппозицию. Но и Горелов, и Заплатин полагали, что советские власти смогли бы работать с Амином. Что касается афганской армии, то она, по мнению Горелова, была способна справиться с мятежниками, хотя и не дотягивала до современных стандартов. На вопрос о том, будет ли афганская армия сражаться с советской армией, он ответил, что никогда, и эта оценка оказалась верной. Но истинный смысл этого вопроса Горелов понял только потом.
