С другой стороны, московское население одновременно переживало чувства ненависти к врагу. Лица, приезжавшие с полей недавних битв и из селений, в которых побывали фашисты, привозили неслыханные рассказы. Побитые и позорно отогнанные от Москвы, фашисты искали удовлетворения в мести. Они вымещали свою злобу не так даже, как известные в истории вандалы и каннибалы. Такой расправы с людьми, топавшими им в руки, какую допускали дикие ватаги разбойников и воров, фашистам недостаточно. Им мало убить людей. Обозленные поражениями их армии, они пустились вымещать свои звериные чувства на мирном, ни в чем неповинном населении, на беззащитных и безоружных стариках, женщинах, детях, младенцах и особенно на тяжело раненных красноармейцах.
Возможность заколоть и пристрелить беззащитных их не удовлетворяет. Им нужно садическое наслаждение страданиями их жертв. Они наслаждаются чужими страданиями, они упиваются от восхищения и восторга при виде мучений и пыток, до которых никогда не доходили мучители христиан в древнем Риме. Отрубить руки, ноги, выколоть глаза, бросить младенца в снег или взрослого без одежды на мороз, — это издевательство и мучительство недостаточны современному варвару. Он кладет нагую женщину или младенца в снег, садится около своей жертвы и по часам наблюдает, через сколько минут немеют и отмерзают члены замерзающего тела, как долго остается у него сознание, когда, наконец, он коченеет и умирает.
Чем объяснить эти неслыханные надругательства над людьми? «Цивилизованный» фашист не просто убивает людей, а во имя своей каннибальской науки исследует процессы всех видов умерщвления. Но и это не предел фашистского надругательства над людьми.
Мучения и издевательства над пленными красноармейцами не поддаются словесному описанию. Колесования и истязания христианских мучеников первых трех веков нашей эры превзойдены современными безбожными мучителями, и древние Диоклетианы и Нероны, ославленные в истории христианской Церкви, меркнут перед бесстыдной звериной кровожадностью фашистского фюрера.
Православное население с сугубой болью прислушивалось к рассказам о разрушении фашистскими бандами православных храмов, о поругании православных святынь, о разорении священных мест и памятников святой старины, об истреблении всего, что свято и дорого русскому сердцу. Разрушения и надругательства в храмах Калинина, Солнечногорска, Волоколамска, Можайска, Вереи, Боровска, опустошения и уничтожения древних и современных святынь в монастырях и селах Московской области, где погибли от руки фашистов и памятники живописи и зодчества, ценимые мировым искусством и теперь безвозвратно утраченные и ничем не заменимые, — оплакивались в Москве и подымали бурю гнева против лютого врага.
Православные москвичи в эту годину тяжких испытаний переполняли свои храмы. Службы Православной Церкви как нельзя более отвечали настроениям православных. В 1942 году Православная Церковь праздновала самую раннюю Пасху. В соответствии с такой ранней Пасхой подготовительные церковные службы начались также весьма рано, тотчас за окончанием рождественских праздников. Едва начался новый 1942 год, как Православная Церковь вступила в этот цикл своих священнослужений.
В дни Великого поста Православная Церковь дает много пищи мятущейся в противоречиях душе человека и прежде всего призывает отказаться от самообольщения личными достоинствами, воображаемой безгрешностью и обязывает начинать всегда с покаяния. Церковные молитвы «Господи и владыко живота моего» и «Покаяния отверзи ми двери» усиленно читаются и поются за великопостными службами. В эти же самые дни и за этими службами Православная Церковь побуждает верующих отнюдь не забывать о священных своих обязанностях перед родиной, призывает ненавидеть врагов отчизны и благословляет каждого верного сына родины на ратные подвиги. Великим постом Церковь поет: «На реках Вавилонских мы сидели и плакали…» и прибывает: «Дочь Вавилона окаянная, блажен, кто разобьет твоих младенцев о камень».
В нынешнем, как и в прошлом, году московские храмы были переполнены богомольцами, особенно говеющими в Великий пост. Все стремились исповедаться и причаститься. Желающих говеть было так много, что священники вынуждены были причащать и за преждеосвященными литургиями по средам и пятницам. В обычные же дни для причастия, особенно в некоторые субботы, причастников в больших вместительных храмах собиралось так много, что служба начиналась в 6 часов 30 минут утра и оканчивалась в 4–5 часов дня.
Вопрос о полуночных службах остро стоял во всех православных приходах Москвы. Если службы под пятницу и субботу Страстной недели допускали некоторый компромисс при установлении времени их совершения, то пасхальная служба, в самую полночь Светлого Воскресения, потеряла бы все свое очарование при изменении времени ее совершения и могла вовлечь богомольцев в невольное правонарушение при невозможности всем желающим вместиться в стенах храма.
Предстоятель московской Православной Церкви, энергичный, зрелый и спокойный муж, — Николай Ярушевич, митрополит Киевский и Галицкий, — в отсутствии Митрополита Московского и Коломенского управляющий Православной московской Церковью, поставил вопрос об единообразном установлении срока пасхальной службы во всех московских православных храмах. Подошла последняя перед Пасхой Страстная неделя, наступили последние ее дни. Митрополит Николай по собственной инициативе предупредил приходы, чтобы они приняли все меры к строжайшему соблюдению всех правил поведения, установленных для ночного времени. Православные москвичи, живущие в осадных условиях, остро переживали неуверенность в традиционной торжественности полуночной службы.
Вдруг в 6 часов утра в субботу 4 апреля утреннее радио неожиданно для всех началось сообщением распоряжения коменданта Москвы, разрешающего свободное движение в Москве в ночь на пятое апреля. Митрополит Николай немедленно оповестил православные приходы о единообразном традиционном праздновании Воскресения Христа в пасхальную полночь.
Восторгам православных москвичей, удовлетворенных в самых заветных своих ожиданиях, не было конца. Все единодушно благодарили советскую власть, так просто и так любовно пошедшую навстречу православному народу и удовлетворившую общее пожелание. Успокоенные и удовлетворенные православные москвичи стали готовиться к празднику.
В 7 часов вечера, в субботу, в прозрачные весенние сумерки, я пошел к своему приходскому храму. Еще вдали от храма мое внимание привлек поток людей с однообразными узелками в руках. Это были небольшие свертки, тщательно и не туго завязанные в белоснежные салфетки и скатерти. Мудрено было не узнать куличей и насох. Поравнявшуюся со мной старушку, несшую свой узелок на обеих согнутых руках, решаюсь спросить:
— В церковь идете, бабушка?
— Да, вот иду в церковь, освящать пасху, — ответила она. — Слышал, какое распоряжение вышло? Дай Бог здоровья советской власти! Идите, говорит, по городу смело, делайте на пасху все что полагается, вам никто не помешает.
Длиннейшая очередь стоит на тротуаре и огибает церковь. Идут попарно. Прикладываются к плащанице. Протискиваюсь в храм. Перед алтарем и у стен плотные ряды тех самых узелков. Только они теперь развязаны, открыты и украшены горящими церковными свечами. Много света. В узелках можно разглядеть белые куличи, украшенные цветами, осыпанные сахаром или убранные крендельками из того же теста. Рядом, в некоторых узелках, стоят также украшенные пасхи и лежат крашеные яйца. Везде те же разговоры и те же благодарности советской власти по поводу распоряжения коменданта.
Не спеша и не торопясь, богомольцы заполняют Богоявленский кафедральный собор в Елохове, на Бауманской площади. Большая вместимость и грандиозные иконостасы и стенные иконописные росписи точно созданы для торжественных богослужений. Богомольцы все прибывают. Приближается час пасхальной службы. Загораются электрические лампы. С ними соревнуются бесчисленные свечи и лампады, потом загорелись чистым электрическим светом все церковные канделябры и люстры. Собор во всем своем блеске. Блестят золотом и красками иконостасы и иконы, все кругом утопает в цветах, придающих живую пестроту однотонности металла и дерева. Все детали искусно сочетаются во взаимном дополнении одна с другой и обнаруживают волшебника-мастера, с необыкновенным старанием и умением создавшего оригинальный ансамбль для торжественной службы.
Стоя в соборе в эти великие минуты, невольно вспоминаешь о. Николая Колчицкого, соборного настоятеля, создателя и вдохновителя этой соборной красоты, заботливого устроителя незабываемых служб в великие церковные праздники. Все проходило слаженно, стройно, без единого диссонанса и в возгласах и поведении диакона, и в пении клира, хора и чтецов. Богомольцы, переполнившие сейчас собор, — это все духовные дети о. Николая. Он умел и их привлечь к деятельному участию в подготовке праздничных торжеств. Общими усилиями создавалось то великолепие, в каком собор встречает и сегодня Пасху.
