Слушатели кавалерийских курсов в Ленинграде. 1924–1925 годы. Впервом ряду сидят: И. Х. Баграмян (первый справа), А. И. Еременко (третий справа); второй ряд: Г. К. Жуков (первый справа), К. К. Рокоссовский (пятый справа)
Подтверждая это свое мнение, Иван Христофорович рассказал:
— В 1924 году меня направили на учебу в Высшую кавалерийскую школу Красной Армии. Она находилась в Ленинграде. Из двухсот слушателей была выделена группа из 25 человек, более старших по званиям, в основном командиров полков. В нее вошли многие в будущем крупные военачальники: Жуков, Рокоссовский, Еременко и другие. Мы были молодые и, вполне естественно, кроме учебы нам хотелось иногда и развлечься, и погулять, что мы и делали: уходили в город, иногда ужинали в ресторане, иногда ходили в театры. Жуков редко принимал участие в наших походах, он сидел над книгами, исследованиями операций Первой мировой войны и других войн, а еще чаще разворачивал большие карты и, читая книги или какие-нибудь тактические разработки, буквально ползал по картам, потому что карты были большие, они не умещались на столе, он их стелил на пол и вот, передвигаясь на четвереньках, что-то там выглядывал, высматривал и потом сидел, размышляя, нахмурив свой могучий, широкий лоб. И случалось нередко так: мы возвращались после очередной вылазки, а он все еще сидел на полу, уткнувшись в эти свои карты…
У Жукова был не только талант, но и тяга к военному искусству. Бывает иногда и так: у человека есть талант, но он его не ощущает, не развивает, не живет тем делом, талант к которому подарила ему природа. У Жукова его природное дарование сочеталось со страстной любовью к военной профессии. Иногда у человека, даже увлеченного своим делом, бывает, как мы сегодня говорим, еще и какое-то хобби. У Жукова все было сконцентрировано и устремлено на ратное дело. Оно было и страстью, и увлечением, смыслом всей его жизни.
Я полностью разделял мнение Ивана Христофоровича и даже рассказал некоторые неизвестные ему подробности того Пленума. Я их знал потому, что, работая над книгой о Жукове, читал в архивах многие подлинные документы и полную стенограмму самого Пленума. Мне кажется, следует посвятить читателей в суть этого, как говорит маршал, «неприличного» дела.
И в том, что Хрущев — мастер интриг, Баграмян тоже прав. На XX съезде Хрущев без включения в повестку дня провернул вопрос о культе личности. Октябрьский пленум 1957 года проводился с повесткой дня: «Об улучшении партийно-политической работы в Советской Армии и Флоте». А в действительности на пленуме произошла расправа над маршалом Жуковым. Я долго не мог ознакомиться со стенограммой этого пленума. Она ни разу не публиковалась, была засекречена. Обнаружил я экземпляр стенограммы в общем отделе ЦК КПСС. Дали мне с ней ознакомиться, как члену ЦК, выделили комнату, предупредили: нельзя выносить и снимать копии с текста.
Рассказывая об этом Ивану Христофоровичу, я признался:
— Но я же разведчик, конечно, сделал для себя фотокопии.
Маршал одобрительно улыбнулся. Я сказал:
— Вы были на этом Пленуме, знаете лучше меня все, что там происходило.
Дальше я поделился с Иваном Христофоровичем своим мнением по поводу некоторых выступлений на Пленуме.
— Суслов в основном докладе говорил о многом, но главное обвинение сводилось к тому, что Жуков игнорирует Центральный Комитет. Жуков без ведома ЦК принял решение организовать школу диверсантов в две с лишним тысячи слушателей…
Хрущев по поводу этой школы бросил реплику: «Неизвестно, зачем было собирать этих диверсантов без ведома ЦК. Разве это мыслимое дело? И это делает министр обороны с его характером. Ведь у Берии тоже была диверсионная группа, и перед тем, как его арестовали, Берия вызвал группу головорезов, они были в Москве, и если бы его не разоблачили, то неизвестно, чьи головы полетели бы».
Баграмян махнул рукой:
— Обвинения Жукова в заговоре и создании силы с целью захвата власти было явным вымыслом. О ее создании Генштабом был издан официальный приказ, обеспечением занимались соответствующие управления: оружием, обмундированием, питанием, транспортом, средствами связи, жильем и автопарками, то есть все, кому полагалось этим заниматься по служебным обязанностям. Это была не школа диверсантов, а дивизия особого назначения, которая формировалась в Коврове. Ее командиром был назначен генерал Мамсуров.
— Иван Христофорович, хочу спросить вас о том, что меня больше всего удивляет — о выступлениях наших маршалов. Я подробно изучил стенограмму. Обдумывал и взвешивал каждое выступление, оценивал отношение к Жукову каждого выступающего не только с точки зрения обязательной поддержки желания Первого секретаря (а оно, конечно же, всем было понятно), но и с учетом фактора времени — все это говорилось после XX съезда, который якобы восстанавливал в партии, в стране ленинские нормы принципиальности, правдивости и честности. И каждый из выступающих, если он того захотел бы, мог высказать свое мнение насчет Жукова, даже если оно не совпадало с официальным. Но никто — ни один из выступивших на Пленуме военачальников не поддержал, не защитил маршала! Что это? Опасение попасть в число его единомышленников? А может быть, мстительность, ведь некоторые из ораторов терпели несправедливость и оскорбления со стороны Жукова. Вот дилемма: или все крупнейшие военачальники, обвинявшие Жукова, были нечестные, непорядочные люди, или они говорили правду, и Жуков действительно виноват. Давняя мудрая военная поговорка гласит: «Не может быть такое, когда весь строй идет не в ногу, а кто-то один в ногу». И еще такая ирония: «Все самое плохое скажут о вас друзья».
Значит, Жукова развенчали, осудили и отстранили от должности министра обороны правильно? Военачальники, конечно же, были людьми порядочными, они говорили честно, и Жуков был виноват в том, в чем его обвиняли: грубость, несправедливость, порой чрезмерная требовательность, унижение и даже оскорбление некоторых старших офицеров и генералов. И сам Жуков в заключительном слове признал это.
Иван Христофорович сказал:
— Жуков не признал, и никто из боевых товарищей его не обвинял в намерении захватить власть. Только Хрущев особенно нажимал на это обвинение. Я понимал все неприличие этой затеи Хрущева и на Пленуме не выступил. Ну, а другие выступали по инерции. Генеральный секретарь, он же Верховный Главнокомандующий, дал указание, и его надо было выполнять. Маршалы — люди дисциплинированные.
Порученец маршала генерал Корнеев мне рассказывал:
— После Пленума было указание ЦК обсудить его материалы на партийных собраниях во всех учреждениях и организациях. Провел такое собрание и Баграмян в академии. Он не мог не выполнить это указание ЦК. Но никаких резких обвинений Жукову не высказал. В общих словах пересказал о работе пленума. Об этом кто-то из его недоброжелателей «проинформировал» вышестоящие органы, и к Ивану Христофоровичу кое-кто наверху стал относиться с прохладцей…
Напомню, Пленум проходил в конце октября, через несколько дней — 7 ноября, праздник Октябрьской революции. У меня был список, по которому я готовил к праздничным дням поздравления от Баграмяна его друзьям и начальникам.
В этот раз я подготовил всем, в том числе и Жукову. Представляя поздравления на подпись маршалу, я положил на стол последней открытку для Жукова и ждал, как отреагирует Иван Христофорович. Он сказал:
— Правильно, сейчас Георгию Константиновичу особенно приятно будет получить такое поздравление и добрые пожелания.
Как мне стало известно позднее, Жукову не прислал поздравления никто из выступавших на Пленуме. Опальный! И вдруг теплые, добрые слова от Баграмяна. Жуков всегда относился к Ивану Христофоровичу с большим уважением, а после этого случая их дружба стала еще крепче.
На празднование 20-летия Победы Жукова впервые после опалы пригласили на прием в Кремль. Когда он вошел в зал, где собирались гости до застолья, все вдруг притихли и устремили взоры в сторону Жукова. Он прошел через весь зал и подошел к Баграмяну, пожал ему руку, обнял и тепло поздравил. Ни к кому другому Жуков не подошел!
Они дружили семьями, встречались в дни праздников. Баграмян был на похоронах жены Жукова, Галины Александровны.
Жуков подарил Баграмяну свою книгу «Воспоминания и размышления» с автографом:
«Дорогому другу Ивану Христофоровичу Баграмяну, о былом и незабываемом.
С уважением и любовью 19.4.1969 года Г. Жуков».
Я видел у многих военачальников и читателей книги Жукова с его автографами, но таких теплых слов не встречал.
Вот короткие строки друга о друге.
Жуков о Баграмяне:
«Я давно знаю Ивана Христофоровича. Он один из наших талантливых и опытных военачальников, блестяще знающий штабную работу. В годы войны нечасто мы встречались, но о его ратных делах мне все было известно. Его великолепные организаторские способности проявились еще в очень сложной обстановке начала войны. Он очень вдумчивый, знающий свое дело военачальник, спокойный, уравновешенный, трудолюбивый, грамотный.
