Уже на первом общем собрании матросов на крейсере, помимо местных российских эмигрантов, от всех революционных партий пожаловали сразу два члена британского парламента и лейбористские лидеры. Во все дни стоянки в Англии матросов с «Аскольда» весьма плотно опекала и Британская социалистическая партия. Вечерами матросов зазывали в интернациональный клуб Глазго, где наряду с доступными девицами и дешевым пивом распространялась революционная литература, выступали бесчисленные ораторы. Так как аскольдовцы английского не понимали, для дорогих гостей приглашались агитаторы со знанием русского языка. Там же «под пиво и девочек» записывали в любую партию, куда только душа пожелает. Многие матросы тут же позаписывались в эсеры, анархисты и социал-демократы. Матросы С.С. Сидоров и уже хорошо нам известный по «тулонскому делу» П.Г. Князев записались в большевики. Что и говорить, забота о революционизации наших матросов была в Англии поставлена весьма профессионально.
Привлекалась команда «Аскольда» и для участия в демократических демонстрациях в Шотландии. Так, к примеру, 13 мая 1917 года аскольдовцы всей командой гуляли под красным флагом по улицам Глазго. Затем матросы «Аскольда» были на митинге, на котором было объявлено требование об освобождении Г.В. Чичерина и других большевиков, арестованных за антивоенную пропаганду в Англии. Кто такой Чичерин, матросы с «Аскольда» вряд и знали, но голосовали и требовали…
После митинга матросы снова ходили по городу в колоннах демонстрантов. В тот день матросам русского крейсера от британских социалистов было вручено два красных знамени с надписями на русском и английском языках: «Долой войну» и «Мир без аннексий и контрибуций». Первое знамя — дар рабочих Глазго пролетариату Петрограда. Второе знамя — дар Лидской конференции Петроградскому Совету. Помимо этого, команде крейсера был вручен и подарок от социалистических организаций Глазго — ведерный серебряный самовар. Этот самовар и сегодня хранится в фондах ЦВВМ, правда, без верхней крышки, которую потеряли в смутные революционные годы. А вечером на борт крейсера прибыли представители английских властей, которые через переводчика доходчиво объяснили построенной команде, что Чичерин — это германский шпион и, забрав оба подаренных социалистами знамени, покинули «Аскольд».
В это время на крейсере происходит чрезвычайное происшествие — внезапно погибает один из матросов. Причем причины его внезапной гибели были весьма таинственными. Во время стоянки «Аскольда» в Плимуте там внезапно застрелился гальванер Вороваев (у Крестьянинова он упоминается как Воробьев). О самоубийстве матроса «Аскольда» по политическим причинам упоминает уже знакомый нам бывший аскольдовец С. Сидоров в своей книге «Не хотим быть битыми». С. Сидоров считает Вороваева (Воробьева) провокатором, а самоубийство гальванера объяснял тем, что Вороваев пошел на это из-за подозрений в свой адрес При этом Сидоров достаточно прозрачно намекает, что самоубийца имел самое непосредственное отношение к событиям в Тулоне. Здесь тоже многое непонятно. Если Вороваев был «шкурой», которая выдала заговорщиков, то для чего ему стреляться из-за возникших подозрений? Так поступить мог только тот, кто был ложно обвинен. Логичнее предположить, что, если Вороваев был предателем, то он вовсе не покончил жизнь самоубийством, а был убит друзьями и единомышленниками заговорщиков. При этом не следует исключить и то, что обвинения в адрес гальванера были необоснованными и, будучи не в силах доказать обратное, Вороваев и решился на трагический шаг.
В.Я. Крестьянинов и С.В. Молодцов в книге «Крейсер «Аскольд» пишут: «После проведенных обысков на корабле воцарилась атмосфера подозрительности и недоверия. Достаточно было быть на хорошем счету у кого-нибудь из офицеров, чтобы попасть в шпионы и провокаторы. Так, Быстроумов очень ценил старшего гальванера С. Воробьева, который был прекрасным специалистом. Старший офицер приказал ему заниматься чисткой оптических приборов в своей каюте. Это дало повод считать Воробьева шпионом Позднее, когда крейсер стоял в Англии, Воробьев застрелился, оставив письмо команде». В другое время изучением обстоятельств убийства или самоубийства матроса Вороваева (Воробьева), думается, занялись бы более внимательно, но только не в марте 1917 года.
Впрочем, и Вороваев (Воробьев) не стал последней жертвой тулонской трагедии…
* * *
Крейсер «Аскольд» еще стоял у стенки причала в Глазго, и команда пила пиво в местных портовых пабах, а в Петербурге и Кронштадте и Ревеле в адрес новых революционных органов власти начали поступать как коллективные, так и индивидуальные заявления с требованием пересмотра «тулонского дела» от бывших аскольдовцев.
Наиболее авторитетным надо признать обращение бывших аскольдовцы в количестве 60 человек за подписями матросов Лепилина, Тимофеева и Мальцева из числа списанных с крейсера и оказавшихся во 2-м Балтийском флотском экипаже после постановления Временного правительства о реабилитации осужденных за политические преступления в царское время. Эти аскольдовцы требовали привлечения к ответственности офицеров крейсера за их участие в провокации и злоупотреблениях во время ремонта крейсера.
Но почему вообще бывшие аскольдовцы вдруг подняли вопрос о «тулонском деле», неужели у них не было никаких других забот в это время, неужели они так переживали за расстрелянных диверсантов?
И забот у матросов после Февральской революции хватало, и к расстрелянным диверсантам они никаких особых чувств не питали. Вопрос о «тулонском деле» был поднят совсем по иной причине. И поднимали «тулонское дело» бывшие аскольдовцы вовсе не из-за чувства сострадания к расстрелянным, а исключительно из чувства личной мести Кетлинскому, который вначале списал их с корабля, а потом одним росчерком пера пресек вольготную жизнь в тыловом Архангельске. Кстати, именно по этой причине ни один из участвовавших в казни своих сослуживцев матросов расстрельной команды никогда впоследствии не был далее морально осужден своими товарищами.
Отметим, что списывая матросов в Россию. Кетлинский изначально никаких материалов, их порочащих, в Архангельск не отправил. Мы не можем сказать, было ли это следствием спешки, в которой происходила отправка, или же новый командир не послал бумаги о прегрешениях матросов вполне сознательно. Но факт остается фактом.
По этой причине по прибытию аскольдовцев в Архангельск местное начальство отнеслось к ним вначале хорошо. Еще бы, у них в распоряжении появились опытные матросы, прошедшие три океана и участвовавшие в Дарданелльской операции! И вскоре на крейсер начали поступать письма с сообщениями, что многих из списанных матросов отпустили на побывку домой. Списанные матросы хвастались тем, о чем остальная команда даже мечтать не могла. Эти письма сразу же вызвали роптание команды. Матросов понять было можно, худшие уже дома с девками гуляют, а они все еще по морям мотаются! Назревал новый конфликт. Чтобы предупредить его, Кетлинский объявил команде, что несколько списанных матросов действительно были отправлены домой на побывку по ошибке, но он немедленно примет соответствующие меры и впредь этого более не повторится. Одновременно Кетлинский отправил в Архангельск бумагу, в которой разъяснил, что списанные с «Аскольда» матросы являются штрафованными и никаких видов поощрения к ним применяться не может. Кроме этого, Кетлинский потребовал наложения на отправленных матросов ограничений и цензуры писем. После этого списанных матросов раскассировали, частично отправив на фронт под Пинск, а частично — на Чудскую флотилию. Когда об этом узнали на «Аскольде», ситуация в низах сразу улучшилась, матросы успокоились. Однако именно своей принципиальностью относительно списанных аскольдовцев Кетлинский сразу же нажил себе много врагов, которые, сидя в пинских болотах, теперь только и мечтали, как свести с ним счеты.
Однако, начиная снова раскручивать «тулонское дело» даже после происшедшей революции, матросы «Аскольда» оказались в достаточно щекотливом положении. Так как суд вынес обвинительный приговор четверым матросам за конкретное преступление — попытку подрыва боевого корабля с одновременным уничтожением его команды по заданию германской разведки, то требовать, чтобы расстрелянные диверсанты были реабилитированы, аскольдовцы просто так не могли. Их никогда не поддержали бы ни матросские массы, ни Временное правительство. Мировая война продолжалась, немцы были по-прежнему врагами и их пособники, соответственно, тоже.
Выход из создавшейся ситуации был один — заявить, что никакого подкупа немцами четверых расстрелянных не было, а диверсия была сымитирована самими офицерами корабля с целью списания наиболее сознательной и революционной части команды в Россию. Помимо этого, декларация подлости контрреволюционеров офицеров наглядно демонстрировала и революционность самих списанных матросов. Еще бы, пока в 1916 году весь Балтийский флот выполнял приказы царя, они на «Аскольде» уже вовсю бузили, и были что ни на есть первыми революционными моряками Объявление о своей революционности с 1916 года прибавляло и авторитет, и уважение окружающих, как следствие этого бывшие аскольдовцы легко избирались в различные комитеты и комиссии, где уже можно было не заниматься обычной службой, а заседать и начальствовать. Вот, собственно, и вся подоплека послереволюционного возвращения к «тулонскому делу». Возможно, кому-то она покажется примитивно прозаической, но, к сожалению, из таких прозаических мелочей состоит и вся наша жизнь.
