Члены посольства считали себя молодыми и красивыми мужчинами и потому убоялись показываться на глаза туземным ловеласам, без туземной же свиты, напоминающей народу о палке, тюрьме и палаче! Наша миссия, впрочем, могла утешать себя мыслию, подсказанною тем же Куш-беги, что-де смотреть все равно нечего — кругом одна глина, а «наше войско не обучено и дурно вооружено, смотреть ученье, может быть, составляет тамашу для узбеков, но для русских будет забавно и неприятно».
Этих доводов было достаточно, чтобы погасить пыл любознательности, столь свойственный туристам и наша миссия засела в четырех стенах, выезжая только официальным образом.
На торжественной аудиенции, когда эмир предложил обычные подарки, наш полковник настоял, не смотря на протесты членов миссии, чтобы все они облеклись в пожалованные халаты и, в таком наряде, проехались по городу. Пусть, говорит, народ знает, как нас принял эмир!
Рассказывают даже, что один из юнейших членов миссии г. Б — в, на прощальной аудиенции, так низко наклонился над поданнной ему рукой эмира, что со стороны могло казаться, что дело не ограничилось одним поклоном и пожатием руки. Сам Б — в, однакоже, упорно отвергал всякое подозрение в излишнем подобострастии.
Все это, конечно, должно было возбудить самые разнообразные толки в среди представителей русской интеллигенции в крае. Легко себе представить, что общее впечатление было не весьма благоприятно для миссии.
Совершенно иначе поступил, в подобном случае, другой полковник, посланный в 1871 г. для выражения эмиру соболезнования по случаю смерти его любимого сына Тюря-Джана. Далекий от всякой политики и дипломатических тонкостей, посол этот отказался, на отрез, надеть халат и объяснил бухарцам, что русскому офицеру неприлично да и нельзя покрывать, данную ему Белым Царем, одежду — ничем иным, кроме форменного же плаща.
Бухарцы сослались было, на то, что даже генерал Струве и тот делал уступку и надевал халат. На это им отвечено, что Струве не военный и что ему это можно. Бухарцы больше и не настаивали.
Мы слышали, что г. Вейнберг, заменивший г. Струве — придерживался во время первой поездки своей в Кокан последней же системы, т. е. в халат не облачался и на основании того же довода.
Вопрос о том: облачаться в парчевые ризы или нет, может показаться пустяками, о которых не стоит и говорить, но если на это смотреть глазами азиятцев — а иначе смотреть мы и не имеем права, — то это будет далеко не пустяки.
Халат здесь — награда, это своего рода орден. Конечно, было бы весьма странно если-бы кто нибудь стал ходатайствовать о разрешении «принять халат и носить по установлению», но тем не менее мы знаем пример такого разрешения: военному губернатору Семирченской области генералу Колпаковскому, за помощь, оказанную им китайцам, спасавшимся к нам от таранчей и дунганов, китайский император пожаловал почетный халат с драконами, высшую награду, какой только может удостоиться простой смертный. На принятие этой награды испрошено было Высочайшее разрешение.
Если признать жалованный халат наградою, то придется признать за ханами и право награждать русских чиновников и тогда церемония облачения будет иметь смысл. Если смотреть на халат как на простой подарок, то облачение, конечно, не нужно — достаточно перекинуть его через руку или передать тотчас слуге — факт принятия подарка будет на лицо.
Считая халат наградою — мы увеличиваем значение дающего и умаляем значение принимающего. Считая же это простым подарком — мы ставим и того и другого в отношения равных. Нам нет никакой надобности возвышать значение ханов на счет представителей русского имени. Ханы должны привыкнуть смотреть на себя, как на «временно исправляющих должность» занимающих свой пост до тех пор, пока это угодно туркестанскому генерал-губернатору.
То что на наш взгляд кажется обыкновенно пустяками, то, в глазах азиятца, имеет зачастую весьма важное значение. Какой-нибудь бухарский дипломат превозносится своими до седьмого неба за самую ничтожную уловку, которая бы, однако-же, придала ему кажущееся преимущество перед русским. Самый утонченный этикет, о котором русскому простодушию не придет и в голову — расставляется вокруг него как тенета. Один неверный шаг — и азиятец торжествует: он перехитрил, взял верх!
Расскажу, для примера, хоть такой случай: на границу нашей территории выслан офицер для встречи бухарского посла... азиятский этикет требует, чтобы при встрече с начальником, или со старшим, или вообще с уважаемым лицом — подчиненный, младший или готовый к услугам непременно слезал с лошади и пропускал мимо себя «большого человека». Равные должны слезть одновременно. Наш офицер знал этот обычай и потому при встрече с послом, когда тот вынул уже ногу из стремени и собирался слезть на руки своих слуг — офицер сделал то-же самое и соскочил с коня. Бухарец только того и ждал и преспокойно уселся опять на седле, точно и не думал слезать, а только поправлялся! Офицер очутился не совсем в ловком положении, но делать было нечего: пришлось снести торжествующее взгляды и улыбки, которыми так и сияли лица всей бухарской миссии.
В 1869 году в Петербурге сошлись: коканский посланник Мирза-Хаким и кашгарский Мирза-Шади. Осматривая вместе разные достопримечательности Петербурга — эти послы никак не могли поладить с корридорами, лестницами и дверьми. Надобно сказать, что Якуб-бек кашгарский был генералом коканских войск и потому Худояр-хан никак не хочет допустить мысли, что теперь Якуб-бек не только равен ему по званию, во еще и вполне независим... Поэтому и представитель коканского хана — Мирза-Хаким старался игнорировать кашгарского посла, не замечал его присутствия и, так сказать, осматривал все сам по себе. Мирза-Шади держался той же системы, но ни тому, ни другому это вполне не удавалось, в особенности когда дело доходило до дверей, лестниц и корридоров. Кто первый войдет, кому идти впереди? вот роковые вопросы, стоившие гамлетовского «быть или не быть». Оба посла так мало расположены были уступить в этом, так торопились опередить друг друга, что однажды, при мне, завязли в дверях, где была отворена только одна половина и где впору было пройдти одному Мирзе-Шади в его меховом халате, запущенном в широчайшие кожаные штаны!
Нам русским все это казалось весьма забавным, а для бедных послов это был вопрос государственной важности.
Очутись в подобном положении европейские дипломаты — они бы, конечно, постарались казнить друг друга самою утонченною предупредительностью — Азия смотрит на это иначе. — Волей неволей мы и сами должны принимать в соображение азиятские понятия — не для того, чтобы им придерживаться, а для того, чтобы не попасть впросак, с излишнею утонченностью и вежливостью, которые легко могут быть перетолкованы, как заискивание и раболепство.
Кого, как и где встретить, как принять, как проводить — это целая наука для восточного человека: к одному он выйдет за ворота, подержит стремя, отведет коня под навес, другого встретит на пороге, придерживаясь за живот и кланяясь чуть не в пояс, для третьего только привстанет с ковра, четвертому только кивнет головой, пятого вовсе не заметит.
В этом лабиринте оттенков легко заблудиться и наделать промахов: почтить излишним вниманием человека неважного, а какую-нибудь «особу» — оскорбить каким-нибудь пустяком, ускользнувшим из виду.
Выйдти из такого затруднения можно только одним способом: не делать, в своих приемах, слишком резких отличий и всех принимать, по возможности, одинаково.
Азиятцы более уважают того, кто скуп на любезности, чем того, который без разбора расточает их направо и налево.
В заключение настоящей главы я считаю уместным указать несколько образчиков того, как смотрели на обязанности посланника наши деды и отцы.
В 1620 году к Иман-Кули-хану бухарскому послан был дворянин Иван Данилов Хохлов {89}. — В наказе послу, между прочим, предписывалось: что если для допущения к хану с него будут требовать каких-нибудь пошлин, то отнюдь их не давать, а выехать обратно; если хан пригласит к столу, то принять это приглашение не иначе, как под условием, чтобы притом других чужестранных послов не было {90}, а если будут, то чтобы они сидели ниже нашего. — Хохлов благополучно доехал до Самарканда и здесь был принят ханом. При входе во двор, один из придворных хотел взять из рук Хохлова царскую грамоту — но посол не дал ее. Сказав хану приветствие и поклон от русского царя и видя, что хан не встает при имени и поклоне царском — посол заметил ему, что в подобных случаях, из уважения к имени Его Царского Величества, все государи обыкновенно встают. — Хан тотчас извинился, оправдываясь тем, что русских послов у них давно уже не было, и что он заслушался государевой речи, а потому и забыл встать; причем уверял, что это произошло ненарочно и не из неприязни или неуважения.
