На Нюрнбергском процессе Геринг заявил, что Германия проиграла войну, когда проиграла битву за Англию осенью 1940 г. Таким образом, он возложил всю вину за поражение на провал отданной под его командование люфтваффе. Это суждение вынесено им a posteriori. Как, впрочем, и мнение переводчика фюрера, Шмидта, который датировал «начало конца» сентябрем 1939 г., поскольку Гитлер тогда «не сумел поставить предел своим амбициям».
Можно, следовательно, задуматься, какой конец партии и с какими чувствами представляли себе (если представляли) главные действующие лица конфликта, судя по их словам и поступкам.
ГИТЛЕР: ПОБЕДА ИЛИ КАТАСТРОФА
«Если немцы не готовы на любые жертвы ради выживания, пусть погибают», — такого рода заявление, по словам Марлиз Штайнерт, Гитлер впервые сделал в начале зимы 1941–1942 гг.{373} У немцев замерзали паровозы и воронки подачи топлива на заправочных пунктах, а Гитлер приказывал: «Оставайтесь на месте, не отступайте ни на шаг»{374}. Когда Гудериан заметил, что этот приказ повлечет за собой бессмысленные жертвы, Гитлер спросил с иронией, «не думает ли он, что гренадеры Фридриха умирали ради собственного удовольствия».
Через несколько дней Гитлер разжаловал Гудериана. За неделю до этого, 18 декабря 1941 г., он принял отставку маршала фон Бока, командовавшего наступлением на Москву; на следующий день, 19 декабря, снял маршала Браухича с поста главнокомандующего; потом наступил черед командующего группой армий «Север» фон Лееба и маршала Гёпнера, который попал под трибунал.
«Необходимо заставить войска фанатично сопротивляться на позициях», — дал установку фюрер, ставя под сомнение всю армейскую систему и ее руководителей, не способных сражаться в «духе национал-социализма». Гитлер, принявший пост главнокомандующего сухопутными войсками, собирался внушить этот дух лично.
К тому времени фюрер, не принимавший по-настоящему участия в битве за Англию и осмотрительно остававшийся в тени, все еще мог объявлять своей заслугой непрерывную череду побед, порожденных его склонностью к риску, удачно брошенным жребием. Читая мемуары маршала Кейтеля, можно констатировать, что Гитлер оказывал буквально на всех, и в частности на самого Кейтеля, очень ощутимое влияние.
Но провал его стратегии в 1941 г., за которым последовала катастрофа зимы 1941–1942 гг., ослабили абсолютное преклонение немецкого высшего командования перед «стратегическим гением» фюрера. В 1942 г. маршала Листа обвинили в том, что он помешал бронетанковому подразделению СС пойти на Ростов, после того как Йодль не пожелал увидеть тактическое значение черноморских портов. Он доказывал, что атаковать их со стороны горных троп Кавказа практически невозможно. Генералу Гальдеру, одному из своих самых близких соратников, Гитлер ставил в вину то, что он приносит одну лишь негативную информацию: речь шла о рапортах генерала Георга Томаса, главы экономической службы ОКБ (верховного командования вермахта), в которых приводились деморализующие данные о числе танков, выпущенных русскими за Уралом, и об их людских резервах. Гальдера отправили в отставку в октябре 1942 г. вместе с Томасом. По словам того же Гальдера, когда он сообщил о планах русских увеличить ежемесячное производство танков до 1 200 штук (то есть на 25% больше, чем производили немцы), Гитлер якобы подошел к нему с угрожающим видом, потрясая сжатыми кулаками, и заявил, что «борьба с начальником генерального штаба стоит ему половины его душевных сил»{375}.
«Военные — трусы, — втолковывал Гитлер Геббельсу, — они прячутся по щелям, когда речь идет о том, чтобы принять серьезные решения, и вечно ищут, как бы переложить свою ответственность на плечи политиков… Они пытаются оправдаться, сочиняя негативные мемуары. Если все пройдет хорошо, они надеются, что их отчеты канут в лету, а если все обернется плохо, они смогут потом их откопать, чтобы показать, что в свое время предупреждали об опасности» (25 января 1944 г.). К этому презрению у Гитлера скоро добавилась и крайняя подозрительность.
Капитуляция маршала Паулюса под Сталинградом и создание Национального комитета «Свободная Германия» дали Гитлеру серьезные основания для ярости и опасений. Большинство высших военачальников отныне вызывали у него подозрение: будь то Буш, которого Гитлер упрекал за отступление на Березине, или пламенный Роммель — конечно, «великолепный начальник бронетанковых войск», но «которому не хватало гибкости и жизненных сил с момента его возвращения в Европу».
Накануне 6 июня 1944 г. нервное ожидание высадки союзников сопровождалось дилеммой, которую Гитлер должен был разрешить. Не зная, где произойдет высадка — в Па-де-Кале, в Нормандии или в Норвегии, — дезориентированное англо-американской операцией по дезинформации «Фортитьюд» (Fortitude), немецкое верховное командование колебалось между двумя вариантами действий: фон Рундштедт считал, что нужно сохранить сильный резерв на достаточном удалении от берега, дабы иметь возможность ударить по нападающим, где бы те ни высадились; Роммель, напротив, полагал необходимым разместить войска как можно ближе к берегу, прямо за Атлантическим валом, поскольку ввиду воздушного превосходства союзников силы, размещенные в глубине, никогда не смогли бы ни пробиться к месту атаки, ни сыграть отведенной им роли.
Фюрер выбрал решение тут же отбросить нападающих, но предоставил Роммелю всего три бронетанковых дивизии, оставив остальные в резерве. Обманутые «Фортитьюд» немцы думали, что высадка в Нормандии — лишь диверсия, а самое главное произойдет в другом месте. Таким образом, выигранное время позволило Эйзенхауэру и Монтгомери закрепиться. Плохие погодные условия вызвали, конечно, некоторую задержку графика, но вместе с тем ввели в заблуждение и немцев. В ночь высадки союзников Роммеля вызвали в ставку фюрера — тот на чем свет стоит ругался на флот из-за переданной им информации.
Моменты раздражения или крайнего напряжения то и дело сменялись у Гитлера проблесками оптимизма и уверенности. И хотя английские бомбардировки затронули базу в Пенемюнде (известную прежде всего своим ракетным полигоном, созданным в 1937 г.), а высадка союзников завершилась успешно, Гитлер все же ожидал спасения от «Фау-1»: 2 400 этих ракет было сброшено на Англию в июне. Позднее, во время остановки немецкого наступления на Арденны в декабре, Гитлер точно так же рассчитывал на «Фау-2». Он не терял веры в изобретательский гений немецкой расы.
А между тем, положение на фронтах все ухудшалось.
17 июня Гитлер даже слушать не захотел Роммеля, говорившего ему в присутствии фон Рундштедта, что враг располагает огромным превосходством в воздухе и, следовательно, стоило бы подумать о том, чтобы положить войне конец. «Беспокойтесь не о военной ситуации, а о вашем наступательном фронте», — ответил ему Гитлер. Как только развернулось советское наступление, фюрер отобрал командование у Кейтеля и передал фон Клюге. Тот поначалу осудил пессимизм Роммеля, а затем, единожды побывав на месте боевых действий, понял его обоснованность. Повторно объяснив перед Клюге, для передачи фюреру, причины своего беспокойства, Роммель сказал тогда своему адъютанту, генералу Шпайделю: «Если фюрер не сделает из этого выводы, то надо будет действовать». Что бы это могло значить?{376}
Гитлер предчувствовал заговор.
Экономическим руководителям, которых привел к нему Альберт Шпеер, он заявил 29 июня 1944 г. (когда американцы в конце концов захватили Шербур): «Эта война — не только война солдат, но прежде всего — война техников… Мы вступили в нее с определенным преимуществом, поскольку смогли создать себе арсенал… Противник догнал нас во многих областях и воспользовался нашим опытом. Отчасти именно этим объясняются жестокие провалы… Американские инженеры в большинстве своем немецкого происхождения, в них течет немецкая кровь Швабии. Это те же силы, что работают у нас [sic], и было бы грустно, если бы они не пришли к тем же результатам». Еще он добавил: «Не думайте, что, раз мы потерпели поражение, нас загонят в угол вплоть до капитуляции… Возможно, об этом шла бы речь в 1939 г., когда наши противники стояли на берегу Рейна. Сегодня это было бы смешно. Судьба войны не решится за один день, потеря одного из плацдармов вроде Шербура не играет никакой роли… Мы никогда не должны позволить повториться 1918 году. Пока я или кто-либо из моей гвардии живы, любой, кто подумает о капитуляции, будет уничтожен. Германию никогда не побеждал внешний враг, только сами немцы. А ведь тех, кто ее победил, сегодня и след простыл».
Правда, после покушения 20 июля фюрер уточнил свою позицию и сделал более четкое заключение: «В 1918 году армия была предана тылом; сегодня тылу угрожает предательство армии».
Оказалось, что немецкое верховное командование целыми штабами состояло в заговоре или знало о нем, но не доносило о его существовании.
