На этом переходе командир стал вести себя все хуже и хуже, а когда ждали боя и атаки, он ежедневно напивался почти “до положения риз”, что, по моему мнению, рекомендовало его не совсем лестно для его храбрости.
Наконец даже наш спокойный старший офицер не выдержал и заявил ему, что он немедленно доложит Адмиралу о его безобразном поведении и потребует его смены.
Командир просил прощения, стих и перестал пить, так что мы вздохнули спокойней. Во всяком случае же, если ночью случилась бы атака и в это время командир был бы не трезв, было решено, что его арестуем и в командование вступит старший офицер».
Полная недоброкачественность
Закончим пока цитаты из воспоминаний лейтенанта Витгефта. Сказанного уже вполне достаточно для прояснения вопроса. Мы видим, что капитан 1-го ранга Озеров обладал некоторыми весьма специфическими чертами характера, мало уместными для боевого командира.
Скрыть их при двухмесячной стоянке на Мадагаскаре вряд ли представлялось возможным, так как стоящая на одном рейде и общавшаяся в одном и том же поселке на берегу эскадра представляла собой большую коммунальную квартиру.
Есть все основания предполагать, что командир «Сисоя» мог не раз и не два получать суровые «отеческие вразумления» от сурового Адмирала. Одного напоминания о них во время перехода Индийского океана со стороны офицеров броненосца оказалось достаточно, чтобы командир обрел на время человеческий вид. Вместе с тем воспоминания лейтенанта Витгефта с несомненностью свидетельствуют, что вопросу сохранения своей жизни капитан 1-го ранга Озеров придавал весомое значение. Напоминая этим командира броненосца береговой обороны «Адмирал Сенявин» капитана 1-го ранга С.И. Григорьева, о котором еще будет отдельный разговор.
Между тем именно по показаниям капитана 1-го ранга Озерова Следственной Комиссии до сих пор судят об отношениях между Адмиралом и командирами судов эскадры. Показания же каперанга М.В. Озерова таковы:
«Бывавшие время от времени у Начальника эскадры собрания флагманов и командиров, кажется, за всю стоянку у Мадагаскара не более 3–4 раз, носили характер или указаний о неправильности действия каких-либо судов за предыдущее время или расспросов и инструкций по хозяйственной части эскадры и последние — преимущественно. Что же касается до боевых движений, то их совсем никогда не обсуждали, а если что-либо вскользь и затрагивалось, то в виде категорических подтверждений приказаний устных или письменных, бывших или будущих. Вопрос о недостаточности практических стрельб, насколько помню, только раз немного и дебатировался после каких-то кому-то замечаний о плохой стрельбе, но злосчастное “Нет более снарядов” все сковывало, и рекомендовались наводки и стрельба стволами.
Помню, что протоколов таких собраний не велось, так как, во-первых, каких-либо обсуждений коллегиальных вопросов никогда не было, а, во-вторых, они не давались к подписи присутствовавшим. Тон же этих собраний вообще был таков, что с них торопились уехать и не было желания их посещать.
Не мне судить самого себя или, тем более, моих коллег, из коих большая часть покоится на дне морском, но надо было понимать полную нашу недоброкачественность при виде такого надменного и презрительного обращения как председателя собраний, так даже его штаба, которое не только отнимало желание какого-либо вопроса, совета, обсуждения, парализовало инициативу, но рождало сердечную тоску о благополучном окончании собрания.
Неприличное обращение с именем командира судна царило всегда и за глаза, и в глаза, и устно, и письменно. По эскадре ходили данные тому или другому командиру очень непристойные имена. Все это привело к тому, что командиры судов замкнулись у себя и почти не ездили друг к другу, чтобы поделиться волнующими их мыслями. Офицерство невольно шло также.
Эскадра ни дружбы, ни сплоченности не имела»{155}.
Вот так. Ни дружбы, ни сплоченности!
К несчастью, как уже было отмечено, мы уже никогда не прочтем показаний об Адмирале ни командира «Суворова» Василия Васильевича Игнациуса, ни капитана 1-го ранга Николая Михайловича Бухвостова, ни других павших 14 мая 1905 года за Веру, Царя и Отечество командиров судов 1-го и 2-го броненосных отрядов 2-й Тихоокеанской эскадры. Но, даже опираясь на приведенные выше данные, есть все основания прийти к выводу о том, что их мнения о своем Адмирале существенно бы отличались от такового капитана 1-го ранга Озерова.
Круче этих показаний только показания предателя Небогатова, встретившегося со 2-й эскадрой за две декады до боя и обвинявшего адмирала Рожественского в частности и в том, что тот не дал ему пообщаться с командирами эскадры. Так что, по собственным показаниям, Небогатое мнений погибших в бою командиров знать и не мог.
Ну и для полноты картины следует сказать, что свою порцию камней в своего Командующего бросил, разумеется, и капитан 1-го ранга Добротворский, инспирировавший побег крейсерского отряда в Манилу.
Все сходится.
3.3. Крейсера и миноносцы
Не утомляя больше читателя тактико-техническими данными остальных кораблей 2-й эскадры — ясно, в общем, что ловить там нечего, — приведем выборочно сохранившиеся мнения об адмирале Рожественском командиров кораблей 2-й эскадры из крейсерского и миноносного отрядов.
«Аврора»
Вот что занес в свой походный дневник командир лучшего в эскадре по боевой подготовке и дисциплине крейсера «Аврора» капитан 1-го ранга Евгений Романович Егорьев 16 и 17 апреля 1905 года: «Шестнадцатого апреля объявлен приказ Адмирала об усиленной бдительности, так как можно было предполагать, что японцы, если таковые в действительности имеются в окрестности рейда Ван-Фонг, зная, что у нас ночью будет праздноваться праздник Святой Пасхи, воспользуются этим для минной атаки.
Капитан 1-го ранга Евгений Романович ЕгорьевВ Святую ночь все стояли с потушенными огнями, усиленная вахта офицеров и команда зорко следили за горизонтом. В это время из жилой палубы, где наша походная церковь, доносились молитвы священника и трогательные для всякого русского возгласы “Христос Воскресе”.
Японского нападения в эту ночь не было, нам дали спокойно разговеться[178]. Семнадцатого апреля все суда обменялись поздравительными визитными карточками.
Наш Адмирал на катере прошел мимо всех судов и здоровался с командами. Все заметили, что он в последнее время сильно похудел и выглядит нездоровым, что, впрочем, нисколько не удивительно, принимая во внимание ту громадную энергию, которую он расходовал почти годичный срок, приготовляя свою эскадру к настоящему походу, и за длинный период самого похода.
Да поможет Господь Бог ему в дальнейшем, да сохранит Он ему силу для довершения подвига, которого от него ожидают Царь и вся Россия. Мы, служащие в его эскадре, верим в его способности, в его счастье и этой верой собираемся победить врага»{156}.
Евгений Романович Егорьев был смертельно ранен в боевой рубке «Авроры» 14 мая 1905 года и скончался не приходя в сознание.
Как единодушно мнение, что под командованием капитана 1-го ранга Юнга ни при каких обстоятельствах не сдался бы «Орел», так единодушно и мнение, что будь командир жив, «Аврора» бы в Манилу не ушла!
Вообще, про «Аврору» уместнее сказать, что она не ушла, а была уведена в Манилу. И среди «манильцев» ее экипаж в наибольшей степени сохранил дух боевого ядра 2-й эскадры — дух адмирала Рожественского. В значительной мере его передают записки о походе и бое судового врача Владимира Семеновича Кравченко — участника еще китайского похода 1900 года, близкие по тону и по сути к запискам командира крейсера. Так, говоря о причинах поражения нашей эскадры, Кравченко пишет:
«Мы были разбиты превосходством одного артиллерийского огня противника и по качеству и по количеству. Это и есть главная причина поражения; все остальные бледнеют перед нею.
Серебряная закладная доска крейсера 1-го ранга «Аврора» Командующему эскадрой адмиралу З.П. Рожественскому многое ставят в вину: выбор пути, недостаточность совещаний, игнорирование командиров, плохую разведку, пожары на наших судах, перегрузку их, присутствие транспортов, печальную роль миноносцев и т.п.
