Если в Италии, как в Германии и Японии, поражение армии обострило и ускорило разлад власти с военными, против которых дуче не прекращал метать громы и молнии, то в СССР военный корпус как таковой подвергался разгрому дважды: сначала вследствие революции и гражданской войны, потом в результате сталинских чисток. Последние продолжались даже в час поражения в 1941 г., однако отношения между партией и советской армией стали улучшаться, как только сократилась, а затем свелась на нет роль политкомиссаров. Из глав государств только Сталин и Гитлер в полной мере участвовали в работе своего генерального штаба. Правда, с той разницей, что Сталин учился, выражая свое мнение, которое при Сталинграде было услышано, тогда как Гитлер старался навязать свой авторитет.
США и Великобритания не ведали подобных конфликтов (лишь Трумэн, разжаловавший готового бомбардировать коммунистический Китай генерала Макартура, познает их во время Корейской войны в 1951 г.). В этих двух демократиях военные следовали приказам своих правительств и всегда более или менее присоединялись к их идейным спорам, дилеммам и выборам: отдать приоритет Атлантике или Тихому океану, наступать на Западе или в Средиземноморье, высаживаться малыми или большими «клещами» (Прованс или Адриатика против Нормандии).
Черчиллю и Рузвельту приходилось главным образом разрешать соперничество между армейскими командующими и влиять на их настроения. Рузвельт не мог обойтись без генерала Маршалла, которого Черчилль терпеть не мог. При этом Черчилль прекрасно уживался с Эйзенхауэром, которого совсем не ценил как военачальника Паттон. Последний считал Брэдли «середнячком», а Монтгомери «букашкой». Монтгомери же, в свою очередь, думал, что надо отобрать у Айка (прозвище Эйзенхауэра) командование армиями и т. д.
Из сопоставления поведения главных лиц этой войны на различных стадиях ее истории вытекают и другие выводы. Например, совершенно четко видна главная цель Сталина — расширить Советский Союз до границ былой царской империи. В переговорах с Риббентропом о заключении советско-германского пакта последний успех Союза, достигнутый измором, — возвращение Литвы вдобавок к двум другим прибалтийским государствам и восточной части Польши, которая рассматривалась как белорусская и частично украинская земля (что, по сути, соответствовало заключениям лорда Керзона, пограничного арбитра после Первой мировой войны). Важной установкой советской внешней политики стал отказ от всяких попыток предлагавшегося Риббентропом расширения к «теплым и открытым морям», как, впрочем, и к Британской Индии (Гитлер же, наоборот, хоть и не имел на этот счет четкого плана, принял у себя индийца Чандру Боса со всеми полагающимися почестями).
В 1945 г. Сталин потребовал вернуть Сахалин и Курилы, потерянные в 1905 г., а также права на Порт-Артур и китайскую железную дорогу. Когда Мацуока в 1941 г. предложил Молотову выкупить северную часть Сахалина, последний принял это за шутку. Рузвельт причислил к зоне влияния СССР Внешнюю Монголию, которую Советы со временем медленно абсорбировали, потому что совместная оккупация Японии вряд ли заинтересовала бы Сталина. Начиная с Ялтинской конференции, Сталин рассчитывал на братскую партию в Японии, так же как и на братские партии в Восточной Европе, где, как он думал, после войны триумфально победит социализм. Что касается робких попыток прибалтийских стран, Украины и даже Белоруссии обрести независимость, то они осуждались им как «противоречащие ходу истории» и, следовательно, «контрреволюционные».
Рузвельт, как уже говорилось, больше стремился поставить под вопрос легитимность французской и британской империй, чем анализировать легитимность империи советской, даже вне зависимости от природы режима. Он охотно сделал из Сталина временного союзника против Черчилля и де Голля. Рузвельт подозревал, что Черчилля в первую очередь заботит послевоенное устройство мира, а уж потом необходимость разбить сначала немцев. Он был не так уж далек от истины, судя по страху Черчилля перед захватом Советским Союзом Центральной Европы. Кстати, в 1946 г., уже во времена Трумэна, США не преминули прийти на смену англичанам в Греции, и Черчилль громогласно хвалил Трумэна за бдительность относительно коммунистической угрозы, проявляемую со времен Потсдама. Разумеется, Черчилль неоднократно повторял, что воевал не для того, чтобы конец войны стал концом Британской империи. Де Голль думал об американской политике то же самое, зная, что Рузвельт еще с 1943 г. замышлял убрать французов из Индокитая.
Антиимпериалистическая политика Рузвельта выглядела бы убедительнее, если бы он не попытался наложить руку на нефть Аравии — своего рода способ подменить собой британский колониализм. Еще один шаг в этом направлении будет сделан позже, в 1956 г., когда США и СССР объединятся, чтобы выдавить французов и британцев из Суэца.
Добавлю также, что негодование Рузвельта по поводу «несчастной участи темнокожих» относилось к неграм Африки, а вовсе не к нефам, индейцам или мексиканцам США. Один лишь Советский Союз смел на это указывать, но еще очень тихо и робко, поскольку в то время сильно нуждался в американской помощи.
Избранный мною подход к изучению каждого кризиса, дилеммы или решения — «созыв» всех действующих лиц конфликта — позволил изменить значительную часть обоснований, которые воспроизводятся в хрестоматийных исторических трудах.
Выясняется, что еще до войны предъявление Гитлером своих требований являлось не чем иным, как притворством, блефом: их удовлетворение только разъяряло его еще сильнее. Например, в Мюнхене Гитлер сожалел о том, что вынужден вести переговоры. «Новому Мюнхену не бывать!» — скажет он потом во время кризиса в Данциге. По сути, для него сам способ достижения желаемого значил гораздо больше возможных приобретений, а необходимость войны была делом веры: только она могла доказать превосходство немецкой расы. В 1939 г. народ к его идее присоединился без особого пыла, однако судите сами, как режим с тех пор сумел этот пыл разжечь.
Параллельно с невероятно трусливой политикой французских руководителей, которой Гитлер не понимал, Великобритания тоже шла на уступки, пока не «лопнула струна». И после вторжения Гитлера в Польшу объявила Германии войну с намерением ее «починить». Черчилль один выступал против этого, как и ожидалось, но с отвагой, безусловно не оцененной по достоинству.
Если говорить об СССР, то применение вышеуказанного метода помогает уяснить, что предпосылки пакта с Германией и политика, проводимая Сталиным вплоть до разрыва, определялись уверенностью Сталина, что Франция устоит, если разразится война, и Гитлера — что Англия из войны выйдет. Оба ошиблись, и последствия этой ошибки потрясли и Сталина и Гитлера.
Вместе с тем обстоятельства усилили недоверие Рузвельта к Франции — стране, которой он раньше искренне восхищался. Отчасти (но только отчасти) де Голль испытал на себе последствия конца этой любви.
Во время этого исследования меня больше всего изумляло то, как плохо участники Второй мировой войны знали своего врага.
Безусловно, наиболее поразительно абсолютное неведение немцев, и в частности Гитлера, о происходившем в СССР: в основном оно объяснялось расистскими идеями фюрера и его презрением к славянам. Недооценка русского гения — ошибка, которую Муссолини безуспешно пытался исправить, — дорого стоила вермахту, насквозь пропитанному ценностями прусской армии, подкрепленными победами 1939–1940 гг.
Интернационалистская сеть, сплетенная советским режимом, напротив, с избытком, практически изо дня в день информировала Кремль о том, что происходило в Германии и в других странах. Специальный посланник Рузвельта чрезвычайно удивился, обнаружив, что Советы знают все (практически так же хорошо, как и он) о военных запасах в США.
Точно так же, как советский режим оставался непрозрачным для Германии, политическая жизнь Японии была непонятна американцам. Они не ведали о подводных камнях политики японских руководителей и считали Хирохито просто никудышным императором, тряпкой. Этот миф продолжал существовать и в годы «холодной войны».
Конечно, последние наблюдения не имеют прямого отношения к главному предмету моего исследования — перерастанию войны в паранойю тотального уничтожения, от Освенцима до Хиросимы, и личной роли в этом главных фигур Второй мировой войны, которая по мере развития исторического знания несколько релятивизировалась.
КИНОДОКУМЕНТЫ Кинохроника и киносборники
Франция:
Французская хроника (в оккупированной зоне — за исключением июня—августа 1940) Pathé Journal Le Journal Gaumont Éclair Journal
Великобритания:
