«Пригодится, рассуждали мы, если обстановка не разрядится. Но как-то не верилось, что из этой учебной оперативной готовности флот 21 июня перейдёт на готовность № 1 без всяких условностей мирного времени и получит приказание отражать врага всеми силами, если он нападёт. Об этой роковой ночи с 21 на 22 июня полезно вспомнить. Она показала огромное влияние на дальнейшие действия Балтийского флота в обороне Ленинграда.
Когда около 18 часов в субботу 21 июня 1941 г. заместитель начальника Главного морского штаба контр-адмирал В.А. Алафузов (начальник Главморштаба К.С. Исаков был в командировке) докладывал обстановку на морских театрах, то наше особое внимание было привлечено к Балтике. Теперь уже не только немецкие самолёты появлялись в воздухе, но и “неизвестные” корабли неоднократно обнаруживались то тут, то там. Вечером произошёл, личный разговор по телефону с командующим флотом В.Ф. Трибуцем. Его тревожило необычное оживление немецких кораблей, и он вместе со своим штабом находился уже на командном пункте. Беспокоило это, конечно, и меня, но официально я ещё не мог дать приказа о применении оружия, кроме распоряжения “быть начеку”».
Здесь Кузнецов специально оговаривается: он действительно до официального разрешения от главы правительства Сталина не мог дать команду применять оружие по нарушителям границы.
«У моряков есть такой сигнал: “Держать канат по силе ветра”. Так вот “быть начеку” — нечто похожее на этот сигнал: приказ отдан и в то же время никакие директивы высшего начальства не нарушены. Нельзя отрицать, что в этом разговоре было и зерно полезного, что так пригодилось несколькими часами позднее. Были у меня в это время разговоры и с командующими другими флотами, но Балтика постоянно не выходила из головы. Мы понимали, что здесь особенно нельзя прозевать и позволить застигнуть себя врасплох.
Позволю себе рассказать о любопытном разговоре, возникшем у меня с нашим военно-морским атташе в Берлине М.А. Воронцовым. После его телеграммы о возможности войны и подробного письменного доклада начальнику Главного морского штаба Воронцов был вызван в Москву. Прибыл он около 18 часов 21 июня. В 21 час был назначен его доклад мне. Он подробно в течение 40–45 минут докладывал мне свои соображения. “Так что — это война” — спросил я его. “Да, это война”, — ответил Воронцов. Несколько минут прошло в молчании, потом пришли к заключению, что нужно переходить на оперативную готовность № 1. Однако сомнения и колебания отняли у нас известное время, и приведение флотов в готовность номер 1 состоялось уже после вызова меня в 23 часа к маршалу С.К. Тимошенко».
В сообщении военно-морского атташе в Берлине, капитана 1-го ранга МА Воронцова от 17 июня сообщалось о точной дате и о времени нападения Германии на СССР — 3.00 22 июня. Воронцов тут же был отозван в Москву на доклад, и в официальных мемуарах Кузнецов пишет, что тот прибыл к нему не в 21.00, а в 20.00 21 июня: «Нарком обороны и Генеральный штаб из наших оперсводок знают, что флоты приведены в повышенную готовность.
Генеральный штаб по своей линии таких мер не принимает, и нам не говорят ни слова. В 20.00 пришёл М.А. Воронцов, только что прибывший из Берлина.
В тот вечер Михаил Александрович минут пятьдесят рассказывал мне о том, что делается в Германии. Повторил: нападения надо ждать с часу на час.
— Так что же всё это означает? — спросил я его в упор.
— Это война! — ответил он без колебаний…» Воронцов прибыл в Москву к 18 часам 21 июня и,
скорее всего, явился в Разведуправление (РУ) ГШ, где его заслушали Жуков и Тимошенко. И Кузнецов указывает в официальных мемуарах, что в это время, после 18.00, «оставшись один, я позвонил Наркому обороны. — Нарком выехал, — сказали мне. Начальника Генерального штаба тоже не оказалось на месте».
Согласно «Журналам посещения Кремля», видно, что нарком ВМФ Кузнецов был сам в Кремле с 19 часов вечера вместе с наркомом обороны Тимошенко:
«6. Кузнецов 19.05–20.15
7. Тимошенко 19.05–20.15
8. Сафонов 19.05–20.15
9. Тимошенко 20.50–22.20
10. Жуков 20.50–22.20
11. Будённый 20.50–22.20
12. Мехлис 21.55–22.20…»
Они вышли в 20.15, и затем Тимошенко уже с Жуковым прибыли к Сталину и пробыли у него с 20.50 до 22.20, составляя «Директиву № 1» в западные округа. Адмирал Н.Г. Кузнецов (по крайней мере, во всех изданиях этих «Журналов» именно адмирала указывают как посетителя кабинета Сталина в эти часы) мог принять Воронцова именно к 21.00.
Однако вернёмся к ранним воспоминаниям адмирала…
«Был душный вечер. В сумерках прошёл короткий проливной дождь, мало освеживший воздух. Везде чувствовался предвыходной день. Кое-где играла музыка, и люди безмятежно проводили время, не подозревая об опасности. Однако в эти часы немецкие части уже заняли свои исходные позиции для нападения на нашу Родину. Около Таллинна противником ставились мины, а подводные лодки вышли на позиции у входа в Финский залив и Ирбенский пролив. Немецкие части уже получили приказы о наступлении, и шли самые последние приготовления для нападения на Советский Союз. Танки стояли, очевидно, с прогретыми моторами, а самолёты подвешивали бомбы, чтобы через несколько часов совершить вероломный акт нападения. В кабинете наркома обороны тяжёлые гардины едва шевелились ветерком через открытые окна: было душно. Со мной был В.А. Алафузов. Когда вошли в кабинет, нарком в расстёгнутом кителе ходил по кабинету и что-то диктовал. За столом сидел начальник Генерального штаба Г.К. Жуков и, не отрываясь, продолжал писать телеграмму. Несколько листов большого блокнота лежали слева от него: значит, прошло уже много времени, как они вернулись из Кремля (мы знали, что в 18 часов оба они вызывались туда) и готовили указания округам».
Судя по всему, Жуков в кабинете Сталина написал текст «Директивы № 1» в свою рабочую тетрадь (рабочий блокнот), с которого он в кабинете Тимошенко, под его диктовку, переписывал текст на бланки шифровального отдела ГШ В поздних, официальных, воспоминаниях Кузнецов написал, что Жуков писал текст в блокнот для радиограмм: «Перед ним лежало несколько заполненных листов большого блокнота для радиограмм», что несколько неверно — в ГШ Жуков мог, скорее, в данном случае использовать шифроблокнот…
«Возможно нападение немецко-фашистских войск”, — начал разговор С.К. Тимошенко. По его словам, приказание привести войска в состояние боевой готовности для отражения ожидающегося вражеского нападения было им получено лично от И.В. Сталина, который к тому времени уже располагал, видимо, соответствующей достоверной информацией. При этом С.К. Тимошенко показал нам телеграмму, только что написанную Г.К. Жуковым. Мы с В.А. Алафузовым прочитали её. Она была адресована округам, а из неё молено было сделать только один вывод — как можно скорее, не теряя ни минуты, отдать приказ о переводе флотов на оперативную готовность номер 1.
Особенно меня беспокоило положение Балтийского флота, находящегося в опасной близости от врага. Хотя все флоты были уже два дня и больше в готовности № 2 и по устному приказанию давно находились “начеку”, но только теперь наступил момент поставить точку над J”. Вот когда пригодилась длительная и временами, казалось, ненужная тренировка в быстром переходе с одной готовности на другую.
Не теряя времени, В.Л. Алафузов бегом (именно бегом) отправился в штаб, чтобы дать экстренную радиограмму с одним условным сигналом или коротким приказом, по которому завертится вся машина. Ещё несколько вопросов к наркому обороны: какие у него последние данные, можно ли без предупреждения открывать огонь по нападающему, и я также отправился к себе. Множество фактов говорило за то, что гитлеровцы скоро нападут, и всё же не верилось или не хотелось верить, что через несколько часов свершится непоправимое».
Вот тут адмирал и показал самое главное: он задал наркому обороны самый важный в этой ситуации вопрос: какие у него последние данные от Сталина по поводу того, «можно ли без предупреждения открывать огонь по нападающему»?! Ведь в ситуации, когда нападение становится практически неизбежным, именно вопрос о том, как и когда открывать огонь по нападающим, и является наиболее важным. Это просто обязаны старшие начальники разъяснить тем, кто находится на границе, сообщая им, что нападение произойдет в считанные часы!
