Брайан Кастнер - Долгая прогулка

С декабря 1999-го по сентябрь 2007 года я служил в военно-воздушных силах Соединенных Штатов. В августе 2001 года наше подразделение дислоцировалось в Саудовской Аравии, в декабре 2005-го — под городом Балад в центральной части Ирака, а в мае 2006-го — на севере Ирака под Киркуком. Эта книга повествует о событиях указанного периода и о том, что произошло после.

Все, о чем я рассказываю в книге, должно восприниматься как происходившее в действительности. Во всяком случае, события отражены в ней настолько достоверно, насколько может быть достоверным рассказ человека, страдающего провалами памяти вследствие контузии. Я ничего не приукрашивал — ни по моральным соображениям, ни для того, чтобы сгладить неловкость. Я старался представить события в реальном свете, хотя реальность и объективность порой не имеют почти ничего общего.

Первое, что вам нужно обо мне знать: я — Безумец. Я не всегда им был. До того дня, когда стал Безумцем, я был в порядке. Во всяком случае, я так думал. Теперь я так не думаю.

Мое Безумие — это ощущение. Это самое мерзкое ощущение, какое мне приходилось испытывать. И оно никогда не проходит.

Когда тебя охватывает Безумие, ты мысленно составляешь список людей, которым решился об этом сказать. В моем списке их совсем немного. Открывшись одному близкому другу, мы не спешим открыться другому. Можно все рассказать Джимбо, Джону и Грегу, но ничего не сказать другим товарищам по команде. Рассказать жене, но ничего не сказать матери. Мы делимся только с теми, кто нас наверняка поймет.

Теперь вот я делюсь с вами. Рассказываю вам о том, что меня — сам не знаю почему — охватило Безумие.

Еще вам нужно знать, что я понятия не имею, как выйти из этого состояния. Как с ним совладать. И как ему сопротивляться. Безумие одерживает надо мной верх.

Поэтому я бегаю — совершаю пробежки каждый день, иногда два раза в день. Я выбегаю на улицу из своего тихого дома в пригороде и бегу мимо липких сточных канав, разливов машинного масла и луж глубиною по щиколотку, где в кровавой жиже плавает всякий мусор, — их я вижу повсюду: на дорогах, тротуарах, порогах домов и магазинов. Я бегу сквозь клубы пыли, принесенные ветром из пустыни или поднятые винтом вертолета. Я пробегаю мимо истошно вопящих женщин, которые никогда не замолкают, — их вопли и сейчас стоят у меня в ушах. Нужно было заставить их замолчать, покуда я еще мог это сделать. Я стараюсь бежать как можно быстрее и как можно дольше, и мои ноги отбивают яростный ритм, когда я бегу по шоссе вдоль реки неподалеку от моего дома.

Я бегаю в самые жаркие часы, в послеобеденный зной, и чувствую, как жар раскалившегося под летним солнцем черного асфальта проникает сквозь подошвы ботинок и обжигает ступни. Я ускоряю бег, но Безумие не отступает. Оно становится невыносимым. Пот струится по моему раскрасневшемуся лицу, заливая глаза. У Албица кожа белая как мел, и застывшая кровь покрывает тело с головы до ног. У Кермита к тому времени, когда его наконец нашли и положили в ящик, вся кожа посинела. А у Джефа, кажется, вообще не осталось кожи — даже матери показать было нечего.

Я бегаю каждый день по дороге и вдоль реки, что слева от меня. Иногда вид на реку загораживают деревья, кроны которых раскачиваются под ярким солнцем от легкого ветерка с воды. За пять миль отсюда у меня разболелось колено. Гнилые зубы вот-вот выпадут. В горле спазм. Левый глаз подергивается. Взрывная волна осыпала мою голову градом бетонной крошки, порвала барабанные перепонки, вывела из строя робота и забрызгала вездеход расплавленной сталью. Я тянусь к автомату.

Я бегу по дороге, что идет мимо моего дома, под гул дизелей армейских вездеходов «Хамви», в лучах багрового солнца, встающего над плоской пустыней. Безумие переполняет меня, разрывая грудную клетку, но изнемогающие от усталости легкие и сердце протестуют и умеряют его пыл. Безумие не отступает, но бег заставляет все тело пронзительно кричать — каждая его часть норовит перекричать другие.

Ступня лежит в коробке. А почему бы ей там не быть? Куда еще девать ногу? Она в коробке.

Я не хочу останавливаться. Адреналин накапливался в моем теле весь день и наконец получил выход. Сейчас он закипит и начнет переливаться через край. Ноги плохо слушаются меня, руки трясутся, но я продолжаю энергично размахивать ими. Безумие снова наполняет мои легкие и сердце, распирая грудную клетку. Глаз подергивается. Снова ускоряю бег.

Перед глазами все плывет, кружится голова. Вертолеты и пыль постепенно растворяются в воздухе. Я кладу автомат на землю и скидываю бронежилет. Пот течет, смывая грязь, по рукам Албица, по лицу Рики, донимает Кермита, Джефа и… кого там еще? Мое колено вопит громче тех женщин. Прерывистое дыхание сотрясает ребра. А я все бегу, бегу, бегу, стараясь отсечь в голове «тогда» от «сейчас».

Транспортный самолет С-130 «Геркулес» приземлился в Киркуке перед самым наступлением темноты. На исходе долгого утомительного дня к трапу подъехали два грузовых пикапа марки «тойота-хайлюкс», за рулем которых сидели усталые ребята — мы приехали их сменить. По правде говоря, они были бы рады встретить нас в любое время суток, даже среди ночи, поскольку наше прибытие означало, что они могут лететь домой. Лететь к женам, детям, сексу, выпивке и возможности долго спать по утрам. Туда, где в тебя никто не стреляет. Туда, откуда мы только что прибыли.

Наша передовая оперативная база (ПОБ) окружена стеной, поэтому тут можно водить маленькие «хайлюксы» с механической коробкой передач, не опасаясь, что кто-то попытается тебя убить. Этот клочок чужой земли напоминает о доме — ведь дома мы привыкли садиться за руль каждый день. Садишься в пикап и едешь себе спокойно с нормальной скоростью по правой стороне дороги, и никто в тебя не стреляет. Живи и радуйся!

Свалив в кузова пикапов мешки со снаряжением, мы подъехали к ангару, стоящему с западной стороны от взлетной полосы. Этому сооружению высотой в три этажа, когда-то использовавшемуся для иных целей, суждено было стать нашим домом до конца командировки. Через приоткрытые взрывостойкие ворота ангара, изготовленные во Франции, мы вошли в просторное помещение, защищенное от атак с воздуха бетонным арочным перекрытием 60-сантиметровой толщины.

Внутри находились два алюминиевых прицепа, отделанные клееной фанерой офисные помещения, стол оперативных дежурных, а также пара палаток, в которых хранилось пыльное оборудование. Словом, все наше хозяйство, укрытое от налетов бетонным сводом.

Ночью я лежал на койке в новом своем жилище с его нехитрой обстановкой — кровать, стол, дорожный сундучок и полка — и тупо смотрел в потолок. Я закрыл глаза и увидел свой закуток в Баладе. Открыл глаза — и снова оказался в Киркуке. Опять закрыл глаза — и почувствовал, как запахло соляркой от гудящего генератора, дохлыми мышами в мышеловках и плесенью от брезентового полога нашей палатки в Баладе. Опять открыл — и опять Киркук: обитый листовым металлом потолок моего бокса.

Я вернулся. Я все еще здесь. Я никуда не уезжал. Не прошло и года, как я снова в Ираке. Не прошло и минуты, как я снова в Ираке.

Вернуться было необходимо. На этот раз я не ударю в грязь лицом.

Я лежу в постели, надутый, как воздушный шар: воздух распирает мне грудь. Безумие наполняет меня до краев в темноте спальни, где я одиноко лежу рядом со спящей женой. Моя рука снова онемела, левый глаз подергивается, когда я пытаюсь его закрыть. Все сильнее ноет спина — начавшись где-то внизу, боль перемещается в область левой лопатки. Сердце бьется громко, сильно, неровно. Вот оно замерло. Вот забилось снова. Удары учащаются. Сердце снова замирает. А теперь снова начинает биться. Чем чаще оно замирает, тем сильнее Безумие овладевает мной, неистовствуя как штормовое море.

Я сажусь на кровати, спускаю ноги на пол и просто стараюсь глубоко дышать. Чувствую покалывание в губах и сильное головокружение. Не так давно жена обнаружила меня лежащим на полу лицом вниз со ссадиной на лбу в том месте, где я, падая, ударился об угол комода. Я снова ложусь, чтобы это не повторилось.

Сердце бешено колотится, потом замирает, потом издает булькающие звуки. У меня ноет верхняя челюсть, и я проверяю, не шатается ли зуб. Снова дернулось веко. И еще раз.

Ощущение Безумия нарастает. Оно не отпускает меня, не кончается, облегчение не наступает.

Моя грудная клетка легка как перышко, — будто ее наполнили гелием. Тяжелой гранитной плитой потолок придавливает меня к кровати.

Что, черт возьми, со мной происходит?