Но зато их немало и погибло в эту ночь. Кажется, единственное место из отчета адмирала Того, которому я никак не могу поверить, это то, где он утверждает, что за всю ночь с японской стороны погибло всего лишь три миноносца.
До сих пор я говорил о бое, не упоминая о том, что происходило на самом "Ушакове".
Как я уже рассказывал, первая стычка с неприятельскими крейсерами, окончившаяся так быстро и удачно, подняла дух команды и привела всех в самое приподнятое настроение.
Я помню, как покойный Миклуха, когда вынесли на бак вино, громким голосом поздравил команду с праздником и сказал: "помни же, братцы, что я на вас надеюсь и уверен, что каждый исполнит честно свой долг", на что послышался такой веселый ответ "рады стараться". Как-то радостно становилось на душе, видя бодрость духа наших матросов.
Хотя все пушки были заряжены и стояли в полной готовности ежеминутно начать бой, команда все же до 2 часов дня, то есть до столкновения с главными силами японцев, имела отдых.
С началом боя "Ушаков" остался концевым в линии броненосцев, так как шедшие сзади нас крейсера повернули вправо для защиты транспортов. Непомерная длина линии нашего кильватера принесла нам в бою огромный вред.
Ведь у нас было 12 броненосцев, расстояние между ними должно было соблюдаться в 2 кабельтова, так что длина колонны вышла не менее 3 миль, а то и больше. Управление же в бою таким длинным строем, конечно, затруднительно, равно как и его маневрирование.Командиры были в очень большой степени заняты соблюдением назначенных расстояний, что при постоянных переменах в направлении и скорости, оказалось очень не легким. Все это мы испытали и на своем "Ушакове".
Ясно, что такие условия не могли способствовать успешной стрельбе, а кроме того, мы очень часто на поворотах представляли выгодную для неприятеля цель, когда хвост эскадры шел в направлении, противоположном голове. А так как еще и ход наш был очень малый (9-10 узлов), то такое невыгодное положение продолжалось достаточно долго, чтобы дать неприятелю хорошую пристрелку, а наши корабли лишить возможности сосредоточенно стрелять.
Японцы же, прекрасно сознавая свои преимущества и обладая ^быстроходными и по большей части однотипными кораблями, ходили кильватерными колоннами не более шести судов и бой вели почти исключительно на прямых курсах, делая повороты лишь при выходе из сферы нашего огня.
Промежуток же между кораблями они держали не два кабельтова, как было у нас, а четыре, что давало их командирам значительно большую свободу действий при управлении. По этому поводу артиллерийский офицер японского крейсера "Ивате" спрашивал: зачем наша эскадра шла такой сомкнутой колонной и тем давала им большие преимущества при стрельбе? Но что можно было ответить на этот вопрос, когда на каждом шагу в этот ужасный день приходилось наталкиваться на мысль: "зачем и почему делалось то или иное?"
Вели бой японцы исключительно при полном отсутствии инициативы с нашей стороны, мы же, как тихоходы, только и принимали их условия. Все время японцы занимали выгодное положение, причем преимущественно располагали свои силы таким образом, что когда отряд японских эскадренных броненосцев, обойдя полным ходом наши суда и обстреляв их метким прицельным огнем, проходил дальше и скрывался в тумане, то отряд их не менее сильных броненосных крейсеров уже открывал по нам огонь с другой стороны. Лишь в самый первый момент встречи эскадр и начала боя отряд адмирала Того, шедший нам навстречу, стал, описывая петлю, ворочить на сближающийся с нами курс и находился в это время кабельтовых в 45-50 от наших головных кораблей.
Но его броненосцы шли и поворачивали так быстро, что пристреляться к ним было очень трудно, особенно из конца колонны. Хотя возможно и то, что именно в это время "Миказа" наиболее страдал от огня нашего "Осляби", шедшего головным левой колонны, и потому именно он и подвергся такому убийственному ответному расстрелу всех броненосцев. Серый боевой цвет японских кораблей, их труб и мачт до такой степени был мало приметен при царившей тогда туманности, что верное расстояние до них получить было почти невозможно.
Мы же, окрашенные точно для парадного смотра, с желтыми трубами, заключенными между черными бортами внизу и черными же козырьками сверху, по словам самих японцев, стали весьма удобной мишенью как для определения расстояний, так и для пристрелки. Но был момент, когда казалось, что главные силы Того разошлись с нашими, закрытыми мглою и дымом.
В виду того, что для башенных командиров очень трудно не ошибиться в назначенном противнике, я с согласия командира указал в башни как главную их цель шедшие концевыми в линии неприятельских броненосцев "Ниссин" и "Касуга". Их вид, совершенно отличный от прочих судов, давал возможность не терять их в прицеле, а то обстоятельство, что они, подобно ,г Ушакову", были концевыми, позволило нам производить свои выстрелы в верном направлении. Корректировать же падение снарядов по дальности не представляло никакой возможности.
Не перечисляя всех наших курсов и взаимных положений вражеских эскадр (а их за время боя было очень много, и очасто и быстро менялись), скажу лишь, что до 4 часов дня дела на "Ушакове" обстояли благополучно. Хотя мы до этого времени и не представляли еще собой специальной цели для меткого огня японцев, которые избивали наши корабли строго систематично, начиная с головного, но часто, особенно во время поворотов, мы попадали под их жестокий обстрел. Над головой проносилось и вокруг падало много снарядов, но нас они еще не задевали.
На одном из японских кораблей во время боя.
Замечательно характерен и своеобразен звук летящего снаряда. Тут слышится и свист, и какое-то шипение, напоминающее собой громыхание отдаленного поезда. Во всяком случае это звук необычный и, пока к нему не привыкнешь, очень неприятный. Про разрыв же снаряда над головой или поблизости около борта и говорить нечего-эффект получается потрясающий и ужасный.
Но вот после 4 часов, как раз в то время, когда мы проходили мимо подвергшегося расстрелу броненосца "Александр IIIй , в нас сразу попали один за другим два снаряда большого калибра. Одним из них пробило борт в носовой части броненосца, и все носовое отделение жилой палубы оказалось заполненным водой.
Через несколько минут другой снаряд ударил в борт против носовой башни, проник в кубрик и там своим разрывом вывел из строя 8 человек. Трое из них были страшно истерзаны и убиты на месте, четвертый чуть позже скончался, четверо же других оказались тяжело ранены. Эту пробоину, несмотря на значительные ее размеры, удалось заделать изнутри, заняться же исправлением обеих пробоин было нельзя, не прекращая стрельбы из носовой башни и не стопоря машин.
Спустившись после 5 часов вечера на несколько минут вниз, я прошел в кают-компанию, где на полу, прикрытые брезентом, лежали, вытянув окостеневшие ноги, четыре покойника, а раненые сидели и лежали на диванах. Тут же на носилках, весь залитый кровью, лежал смертельно раненный осколком в горло матрос, и с его тихими стонами сливалось какое-то глухое, страшное рокотание в перебитой гортани.
С непонятным теперь и возможным только среди боя и сопровождающей его атмосферы смерти спокойствием и с каким-то тупым равнодушием смотрел я на эти трупы, на стонущих, страдающих раненых, на куски мозга, прилипшие к изголовью носилок. Сознание того, что каждую минуту сам можешь превратиться в такую же кровавую массу, повергло в состояние отупения. Странным кажется теперь и то чувство спокойного равнодушия, которое испытывалось все время боя, в течение многих часов, проведенных на открытом мостике среди свиста и грохота снарядов.
Ощущение страха, которое случалось часто испытывать в жизни, здесь абсолютно не имело места, и лишь с течением времени все существо охватывалось сознанием сильнейшей физической усталости и апатии.
В боевой рубке за весь день мне ни разу не пришлось побывать, так как там находилось много народу, да кроме того, и управлять башнями из нее не было никакой возможности. Телефон не действовал с самого начала боя, говорить же под несмолкаемую канонаду выстрелов при помощи переговорных труб было бесполезно. Переходя же с одной стороны мостика на другую, мне было удобно следить за неприятелем и передавать распоряжения лично в носовую башню, а в кормовую через бывшего при мне ординарцем молодца-комендора Чернова. С большим уважением вспоминаю я сейчас о поведении этого человека во время боя. С полнейшим самообладанием и невозмутимостью бегал он, исполняя мои поручения по открытому мостику и спардеку, и не только ни малейшего страха не было заметно на его простенькой физиономии, но, напротив, он был весел и оживлен.
Но чье положение было хуже всех» так это офицеров и сигнальщиков, определявших расстояние у дальномеров.У нас на "Ушакове" стояли две дальномерные станции, и место задней было выбрано очень неудачно, почему мы разрешили в бою пользоваться лишь носовыми дальномерами, установленными на площадке над крышей боевой рубки. Из-за совершенно открытого и возвышенного расположения дальномеров, с разрешения командира, я сказал мичманам С-ну и Т-зе, чтобы они чередовались у них, дабы не подвергаться лишней опасности. Но мичмана поспорили между собой за честь быть первым под огнем и, не сговорившись, пошли на площадку оба и вдвоем провели там все время боев как 14-го, так и 15-го мая.
