Для дружественного визита в греческий военно-морской вуз нас, курсантов, отобрали человек тридцать. Меня и моего тогдашнего товарища Юрку Смирницкого в том числе. Как положено, до полного нашего изнеможения проверяли форму одежды и почти что не дали времени на устранение обнаруженных недостатков. Потом снова мельком осмотрели, одобрили и дали команду спуститься вниз на пирс. Так что волнующий момент первого вступления на берег Греции запомнился нам только тем фактом, что в спину толкали спешащие товарищи. Делегацию возглавил начальник учебного отдела училища, каперанг Воеводин, мужчина суровый и дюже уставной. Говорят, что даже родному сыну он запрещал в увольнении переодеваться в штатскую одежду, а ежели тот артачился, то собственноручно сдавал его в комендатуру. Ему в помощь снарядили еще пару-тройку офицеров, а для усиления и более полного контакта с греками, а также пригляда за нами всеми — военно-морского атташе СССР в Греции, разбитного капитана 3 ранга, по-моему, вообще впервые надевшего мундир.
Минут десять мы курили на пирсе. Наконец подошел автобус с черными тонированными стеклами. Погрузились. Поехали. На улице было тепло, но мы парились в бушлатах, объявленных на этот день формой одежды. Поэтому приятно удивило чудо западной техники — кондиционеры, установленные в машине. Поплутав по узким улочкам, автобус выехал к большим воротам. Особого фурора наше прибытие не произвело. Навстречу вышла только немногочисленная группа офицеров и курсантов. Поздоровались. Сразу выяснилось, что говорить с местными курсантами можно только через атташе. Только он один знал английский язык в форме, доступной для легкого общения, и уж тем более только он говорил по-гречески. Для начала нас провели по территории училища. Впереди офицеры, позади мы в окружении греческих гардемаринов. Ребята пытались вступить в разговор с нами на всех известных им языках, но мы гордо отвечали только на русском, ибо других просто не знали, а технический английский, который нам преподавали в училище, вовсе не подходил для беседы. Нашелся среди нас всего один вундеркинд, более или менее сносно складывающий фразы по-английски, примерно на уровне шестилетнего кокни с лондонских окраин. Все остальные школьный курс помнили в объеме трех-пяти слов, чего, как понимаете, для полноценного обмена мнениями по международным вопросам явно не хватало. Поэтому с обеих сторон объяснялись языком жестов, а мы еще прибегали к матерщине. Матерились много. Ну как, к примеру, руками показать человеку, что такое нашивки на погонах? К Юрке прилепился один шустрый грек, судя по цифрам на плече, тоже первокурсник, и постоянно тыча пальцем в его два галуна старшины 2 статьи на погонах, делал удивленное лицо и пожимал плечами. Это после мы узнали, что его интерес вполне законен. У греческих курсантов не было званий, и их очень удивляла неодинаковость вида наших погон. А тогда я был благодарен судьбе, что он пристал не ко мне, а к Юрке, и тот, мучительно роясь в памяти, пытался извлечь из своего скудного словарного запаса английского языка подходящие слова для пояснения. Наконец Юрка выдохся и пояснил коротко и просто:
— Я… Бл… Ну, в общем. I many people!!!
И продемонстрировал двумя руками ошеломленному греку жест, во всем цивилизованном мире обозначающий половой акт. Грек объяснение понял и воспринял адекватно. Но от Юрки не отстал, теперь уже указывая на мои три полоски на погонах. Воодушевленный возникшим контактом, Юрка уже спокойно и доброжелательно пояснил надоедливому греку:
— А он! Вот же блин!!! Понимаешь, он. Ё… твою мать. He many, many, many, many people!!!
И несколько раз интенсивно повторил движение руками. Грек многозначительно покачал головой, и до конца нашего визита посматривал на меня с видом глубокого уважения. Так, коротая время в светских беседах, мы продвигались по территории училища. Само по себе оно не особо впечатляло. Совсем небольшое, правда, очень ухоженное. Невысокие здания после нашей копии Смольного казались просто игрушечными. Но спортзал поразил. Огромный бассейн, масса тренажеров, футбольное поле с ровнейшим газоном, шикарные душевые. Такое нам и не снилось. О чем говорить! Планомерно загнивающий капитализм. Постепенно мы обошли все училище, причем маршрут движения был четко ограничен, и при вольной или невольной попытке уклониться от трассы сопровождающие курсанты вежливо, но твердо указывали «правильный» путь. Ничего странного никто в этом не видел, все военные во всем мире абсолютно одинаково зашорены. Ведь и у нас был свой прогулочный «БАМ» для особо важных гостей. Наконец блуждания закончились, и мы оказались в большой университетской аудитории.
Вышел греческий офицер и полчаса воодушевленно рассказывал об училище. Жаль только, совсем непонятно. После него выступил наш веселый атташе и минуты за две перетолмачил выступление грека уже на русский язык. Так как говорил он в стиле очень короткого изложения, то лично я узнал совсем немного. Что училище — единственное в стране, что обучаются здесь не только греки, но и иностранцы, что всего курсантов 240 человек, да и все, пожалуй. Затем, блестя лысиной, на кафедру взгромоздился Воеводин и произнес ответную пламенную речь о дружбе и сотрудничестве, причем нас, вероятно по соображениям секретности, он называл непонятным термином «будущие инженеры-мотористы». Военные секреты страны — вещь, конечно, важная, но, слушая «вражьих» кадетов, мы сразу пришли к выводу, что они прекрасно знают, на кого мы учимся. Единственные знакомые слова, услышанные из их уст, касались ядерной энергии и подводных лодок. Выполнив необходимые любезные формальности, наше начальство решило, что программа посещения подошла к концу и пора собираться по домам. Но не тут-то было. Воспитанные греки пригласили всех в курсантскую столовую на званый обед. Только вот столовая у них называлась по-другому — курсантский ресторан.
Это действительно оказался ресторан. Причем прекрасный, на порядок выше любого подобного заведения Советского Союза. В большом стеклянном зале стояло два стола. При первом же взгляде на них меня охватило чувство, балансирующее между паникой, ужасом и детской беспомощностью перед приближающимся наводнением. Мама родная! Чего только не было на этих столах! Горы тарелок, неимоверное количество вилок, ножей и прочих блестящих железок неизвестного назначения, батареи бокалов, стопок, фужеров и других, совершенно незнакомых мне сосудов. Четким строем, прямо-таки по ранжиру выстроились бутылки всех видов и размеров. Походными шатрами вздымались белоснежные салфетки. Но ведь самое страшное было то, что хитрые буржуи на столе перед каждым местом выставили аккуратные таблички, поясняющие, какой национальности едок должен опустить задницу на этот стул. И мы, представители могучей державы, стали терять монолитность рядов. Нас сажали, перемежая через одного с греками! Полная катастрофа! Нет плеча товарища! Не видна грудь четвертого человека! Повернув голову к Юрке, я обнаружил, что у него на лбу написан мистический страх туземца перед незнакомыми предметами. Остальной же наш народ вел себя, на удивление, беспечно, словно каждый день на камбузе нам накрывали таким же образом, а не бросали на столы гнутые алюминиевые ложки и чугунные бачки времен очаковских и покоренья Крыма. Я, насколько возможно, придвинулся к Юрке и прошептал:
— Старик, прикрой меня, я перекину таблички.
Он догадался без лишних слов, о чем идет речь, и мы вдвоем мелкими шажочками, чуть ли не под руку передислоцировались к столу. Замена прошла незамеченной, и, облокотившись о заранее выбранные стулья, мы стали ожидать начала банкета. Теперь мы сидели рядом друг с другом. Мелочь, но приятно. Искоса поглядывая на стол, Юрка и я суммировали совместные знания и пытались разобраться в предназначении разложенных предметов.
— Так, эта вилка, видишь, двухзубая, это для рыбы. Я читал.
— А на фига столько ножей? Четыре, нет пять.
— Один столовый, другой, вроде, десертный, а остальные… хрен его знает.
— Труба! Опозоримся.
— Глядим на греков и делаем, как они. Один к одному.
— А салфетку куда? За ворот или на колени?
— Давай не дергаться. Делаем вид, что сыты по горло. От подозрительных блюд отказываемся.
Пока мы перешептывались, наше командование узрело на столах батареи бутылок и всполошилось. Алкоголь — яд! Особенно для неокрепших юношеских организмов. После серии пламенных жестикуляций и более точного их перевода нашим атташе к столам бросились официанты. Через минуту из горячительных напитков осталось только шампанское и то в очень небольшом количестве. Пока производились эти манипуляции в зале шел оживленный обмен сувенирами. Мы раздавали привезенные с собой открытки с изображением города-героя Севастополя, значки с Лениным и прочими символами страны и флота. Греки несли все подряд, от парадных эполет до неизвестных нам предметов одежды. Лично у меня до сих пор хранится гюйс, а проще сказать, форменный воротник греческого курсанта непонятной конструкции, завязывающийся на спине. Странно, но больше всего грекам нравились значки с изображением вождя революции. Они с огромной радостью брали их и даже прикалывали к мундирам, правда, с изнанки.
