Все зависит от обстоятельств. Жизнь богаче нашего воображения, и невозможно в наставлениях и инструкциях по стрельбе предусмотреть все ситуации. Нигде не написано, как должен действовать танк в затопленном туннеле метро. Никто не написал правил и для ведения артиллерийского огня с верхних этажей домов.
– Вместе… раз! – приглушенным голосом командовал молодой поручник. – Внимание, теперь вверх – и… раз!
Двадцать артиллеристов, как муравьи, облепили небольшой предмет. С трудом подняли они на плечи гаубичное орудие.
– Вы начинайте с правой ноги, а вы – с левой, – показал он солдатам в обоих рядах. – Вперед… марш! Раз, два, раз, два…
Неуклюжая человеческая сороконожка медленно двинулась со двора в подъезд и поползла вверх по лестнице.
– Раз, два, раз, два. – Голос поручника звучал все громче.
Эту сцену наблюдал командир бригады гаубиц. Он обернулся, услышав шаги и громкий голос неподалеку, докладывавший:
– Гражданин полковник, штурмовая группа к атаке готова.
– Потише там! – крикнул артиллерист.
– Здравствуй! – поздоровался с ним командир полка. – Что ты на моих кричишь?
– Чтобы не орали. Фрицы на той стороне улицы, а артиллеристы пушку поднимают. Им нужно, чтобы все было спокойно.
– Высоко?
– Всю батарею на шестой этаж.
– Ударим с воздуха, с земли и из-под земли.
– Вот уж не думал, что буду иметь огневую позицию на чердаке.
– А думал ты, что довезешь свои хлопушки до рейхстага на одну треть радиуса действия гаубиц?
– Он виден оттуда, – показал артиллерист в сторону шестого этажа, – а подальше, справа, Колонна Победы и Бранденбургские ворота. От пожаров светло. Хочешь посмотреть?
– Проведи.
Когда они вошли в подъезд, дорогу им преградил сержант в каске, бросавшей тень на его лицо.
– Гражданин полковник, штурмовая группа сержанта Шавелло…
– Готова к атаке, – докончил командир полка. – Это я знаю, но вот одиннадцать давно прошло – и ничего. Тишина… Санитарка, подойдите поближе, – рассмотрел он в тени фигуру Маруси. – Этот ваш парень всегда такой медлительный? Кто первым сказал, что любит?
Секунду длилось молчание, подчеркнутое близкой очередью из автомата, а потом Огонек честно ответила:
– Я.
– Я так и думал.
– Но на них можно положиться, – быстро добавила девушка. – Экипаж сделает все и, может быть, даже больше, если только через воду…
– Посмотрим.
Огонек и Шавелло вернулись в комнату на первом этаже с замурованными со стороны улицы окнами, в которой собралась штурмовая группа. Лица у всех затенены касками, за поясом – гранаты. Два солдата с огнеметом, одетые в стальные полупанцири и асбестовые капюшоны, сидели далеко в стороне от остальных.
– Что это вы сбоку? – обратился к ним сержант.
– Подальше от курильщиков.
В другом углу, около Зубрыка, Вихуры и Лажевского, младший Шавелло приготовил удобное место, уложив валики от дивана к стене.
– И почему это так? – Огонек заговорила с Константином, как только они уселись. – Нет никого – сердце болит; а когда есть кто – еще сильнее болит.
– Потому что свет устроен глупо, – заявил Вихура.
– На то и сердце, чтобы иногда болело, – ответил Константин.
– Сколько времени? – забеспокоилась Огонек.
– Без пятнадцати двенадцать, – поспешил с ответом Юзек.
– Через четверть часа полночь, – дополнил Зубрык.
– Должны бы уже…
– Что должны, то сделают, – резко перебил девушку Лажевский и, взглянув на нее, добавил: – Ну что ты? Совсем как моя сестра. – Он внезапно замолчал и отвернулся, потому что воспоминание причинило ему боль.
– Самый близкий на свете, – вытирая слезы, прошептала Маруся Константину. – Если целым выйдет из-под земли, я в свою деревню не вернусь, останусь с ним навсегда. Только бы…
– Нет причин нервничать, – произнес Шавелло и сменил тему разговора, чтобы быстрее шло время: – Вот мы с Юзефом тоже в Старе-Свенцаны не вернемся. Судьба, как говорится, историческая. Были на одной границе, а теперь на другой надо селиться. Его пять, мои пять и еще пять за Крест Храбрых. Всего вместе пятнадцать гектаров под пашню, а если бы еще мельницу, хотя бы небольшую… Только такой воды, как у нас, и леса такого нигде на свете больше нет.
На лестничной клетке затопали сапоги бегущих солдат. Вихура выскочил посмотреть.
– Привет, жестянщик, – придержал он за руку одного с катушкой кабеля за спиной. – Куда?
– Пусти, – рванулся телефонист, но, увидев капральские нашивки, сказал: – На крышу тянем, для Старика.
Он бросился вверх по лестнице и успел как раз вовремя, чтобы не получить нагоняя от командира отделения.
– Осталась одна минута, – говорил в это время командир полка, глядя на часы. – Сложные маневры редко удаются. – Он слегка вздохнул.
– Бригада, – приказал в трубку полковник-артиллерист, – доложить о готовности.
В телефонной трубке слышалось журчание отвечающего ему голоса, а рядом пехотинец, глядя в бинокль, говорил:
– Трудно, конечно, но должны начинать сами.
В кругу стекол с черточками и крестиками делений в тысячных долях он видел освещенные блеском пожара руины домов и остатки станционного строения. От большой вывески сохранилась лишь часть, с четкими черными буквами на белом фоне. Два или три раза он перечитал эту покалеченную надпись: «Метро».
Итак, они не дошли. И нельзя предъявить им за это никаких претензий. Он ведь знал, что план составлялся в расчете на невероятность. Пора уже открывать огонь. Артиллерист напрасно тянет.
Черные прямоугольники станционных выходов вдруг осветились, разрыв изверг из них клубы пыли и дыма, как из кратера вулкана.
– Дошли, – радостно прошептал он.
На наблюдательный пункт долетел протяжный грохот разрыва, и пришлось кричать во весь голос:
– Начинай!
– Бригада, залпом, огонь! – приказал артиллерист в трубку.
Раздались звучные выстрелы, будто падали на железные весы картофелины из разорванного мешка, а минуту спустя площадь вокруг вокзала покрылась вспышками и раскаты разрывов переросли в непрерывный гул.
На первом этаже не видели вспышки, но, как только дрогнула земля и в лучах светильника закружилась пыль, все бросились к окнам. Вихура и младший Шавелло принялись торопливо долбить ломами потрескавшиеся кирпичи. Не прошло и минуты, как они бросили свой инструмент и, тяжело дыша, отступили к стене. Замурованные еще минуту назад, окна стали теперь воротами для атаки штурмовой группы.
Солдаты стояли тесно прижавшись друг к другу, с оружием в руках, готовые по первому знаку броситься вперед.
Зубрык вытирал потное лицо и шею полотенцем, которое достал из кармана.
– Есть? – спросил он Вихуру, дополняя слова жестом.
Капрал достал из кармана плоскую фляжку и протянул ему, не поворачивая головы. Фельдшер дрожащими пальцами открутил пробку.
– Что делать, черт возьми, – признался он, – если я не люблю выстрелов, просто не выношу их. – Запрокинув назад голову, он отхлебнул из фляжки порядочное количество содержимого.
Старший Шавелло был среди них самым спокойным и только вполголоса читал молитву:
– Пресвятая дева, отец небесный, позволь сегодня о милосердии просить…
Лажевский, стоя у самого отверстия, докуривал папиросу, прятал огонек в ладонь и с сочувствием смотрел на сержанта.
Маруся со своего места в конце шеренги протиснулась вперед, чтобы спросить подхорунжего:
– Сначала был взрыв, а артиллерия потом?
– Потом.
– Значит, начали наши.
– Наши, Огонек, наши. Хотел бы я быть там, – сказал Даниель, а про себя подумал, что радоваться еще рано, что по взрыву еще не отличишь своих от чужих, что этот взрыв мог быть последним звуком в жизни экипажа «Рыжего».
– Так оно и было, паненка, – объяснял Юзек. – Как только блеснуло, дядя сказал: «Рыжий»…
Не раздумывая много, Огонек, преисполненная радости, поцеловала младшего Шавелло в щеку и закричала:
– Наши дошли, дошли!
У Юзека от счастья закружилась голова, он покраснел и, поскольку цветов нигде поблизости не было, выбрал одну из гранат, висевших у него на поясе.
– Панна Марыся, – он протянул гранату девушке, – возьмите, паненка. Из всех, что у меня есть, эта самая лучшая.
Огонек взвесила в руке гранату и приветливо улыбнулась.
– К атаке приготовсь! – напевно, с виленским выговором приказал сержант Шавелло.
В то время когда артиллеристы гаубичной бригады вносили на шестой этаж свои разобранные на части 122-миллиметровые орудия – самые тяжелые грузы, с которыми им когда-либо приходилось иметь дело, Янек Кос переживал самые трудные минуты в своей жизни. Бечевка, привязанная к ошейнику Шарика, все еще не ослабевала, очевидно случилось что-то непредвиденное. Овчарка могла запутаться или потерять сознание, а взрыватель продолжал действовать – и ничто уже не могло предотвратить взрыв. Взрыв наступит так же неотвратимо, как ночь после дня или день после ночи.
