Ее имя стало нарицательным для профессиональной шпионки. Шула как-то читала некролог другой женщины, которую пресса тоже называла «Матой Хари». Ее звали Иоланда Хармор, она руководила шпионской сетью в Каире и умерла в Израиле в 1959 году.
В своей холодной камере Шула думала о том, что все четырнадцать лет работала вслепую. Она никогда не знала, окажутся ли полезными добытые ею материалы. Не знала, кто она сама — надежный и ценный агент или всего лишь слабая женщина. А теперь вдруг ее стали называть Матой Хари.
В подвалах Мухабарата сразу начался кошмар. Заключенную систематически избивали и пытали. При первых жестоких побоях Шула вскрикнула, но потом замолчала. Она решила, что не сдастся и не доставит своим мучителям удовольствия видеть, как она падает духом. Больше она не кричала, только кусала губы до крови. Напротив нее на деревянном табурете сидел ее палач по прозвищу Толстяк Сэмми и, казалось, наслаждался ее страданиями. Но она вспоминала слова своего дедушки: «Шула, ты единственная в своем роде. Ты всегда встаешь на ноги!»
Ее положение немного улучшилось только после того, как Пьер Жмайель, занявший пост министра внутренних дел в ливанском правительстве, пришел в тюрьму и распорядился, чтобы ее перестали пытать. Тигр тоже нанес неожиданный визит и заставил тюремщиков обеспечить Шулу кошерной едой.
Но даже когда допросы закончились, надзирательницы продолжали избивать ее, а заключенные-арабки держались от нее подальше. «Я была единственной еврейкой среди двух тысяч женщин-заключенных, и мне хотелось доказать всему миру, что я гордая женщина и не сдамся».
Ицхак и его сестры делали все возможное, чтобы спасти мать. Они надеялись, что благодаря семейным деньгам и связям Шулы удастся смягчить приговор. По совету адвокатов она призналась только в том, что помогала переправлять евреев в Израиль; это не считалось тяжким преступлением. Но ей предъявили обвинение в государственной измене — а это означало смертный приговор.
Ее адвокаты пытались перехитрить обвинение. Они заявили, что, несмотря на ливанский паспорт, Шула — гражданка Аргентины, поскольку там родилась. Таким образом, ее нельзя обвинить в измене стране, которая ей не родина. Военный суд согласился изменить обвинение с государственной измены на шпионаж.
Процесс начался 5 ноября 1962 года в военном суде Бейрута. Шула предстала перед судом, как всегда, с макияжем и идеальной прической, в красивом, но скромном платье. По пути к скамье подсудимых она успела обменяться парой слов с Ицхаком и Арлетт, которые шепотом пообещали, что все будет хорошо. Она и сама поверила, что правильные взятки нужным людям позволят ей отделаться легким приговором. Но в перерыве перед оглашением вердикта полицейский сказал ей: «Ваш сын просил передать, что обещанного невозможно добиться».
И действительно, приговор был страшным. Председатель военного суда провозгласил: «Шула Коэн! Суд признал вас виновной в шпионаже в пользу врагов нашей страны — сионистов и приговаривает вас к смертной казни через повешение».
Муж Шулы был приговорен к десяти годам лишения свободы. Услышав приговор Юсуфу, Шула потеряла сознание. Когда она пришла в себя, ее повели прочь из зала суда. Проходя мимо Ицхака, она молча бросила на него взгляд, как будто желая сказать: «Неужели это все, что вы смогли для меня сделать?» Этот взгляд, по словам Ицхака, преследовал его всю оставшуюся жизнь.
Шула не сдавалась до последнего. Когда она, приговоренная к смерти, вернулась в женскую тюрьму в Санайе, надзиратель ехидно заметил: «Ну что, Шула, теперь-то солнце для тебя зашло?»
Его слова напомнили ей детство в Иерусалиме, когда отец возвращался домой с работы и просил мать включить весь свет в доме, а мать всегда отвечала одними и теми же словами. Шула вспомнила эти слова и прошептала: «Не включайте свет, еще не стемнело».
После этих слов ее отвели в камеру дожидаться казни.
4. Марсель Нинио. Лучше смерть, чем пытки
Марсель хотела умереть.
Кошмар для нее начался в ночь на 25 июля 1954 года, когда полицейские ворвались в ее квартиру и потащили ее в штаб каирского Мухабарата. Марсель, деликатную и тихую 24-летнюю брюнетку, затолкали в комнатушку без окон, где на нее накинулись несколько мужчин и принялись жестоко избивать. Они забрасывали ее вопросами о бомбах, именах и адресах, не прекращая осыпать ударами и пощечинами. Марсель оцепенела от боли и ничего не отвечала. Тогда мучители стали бить ее кулаками в заднюю часть шеи, хлестать по пяткам, вырывать волосы, выдирать ногти из окровавленных пальцев. Все это сопровождалось гадкими ругательствами и угрозами. Девушка потеряла сознание, ее привели в чувство и продолжили допрос. Она снова потеряла сознание, и снова были пытки. Наконец мучители ушли, и она погрузилась в судорожный сон на каменных плитах.
На мгновение, лежа на грязном полу, она подумала: «Боже, я никогда больше не увижу свою кровать». Мучители потащили ее в тюремный фургон и отвезли в отделение Мухабарата в Александрии, а там снова начались избиения и пытки.
«Я больше этого не вынесу, — сказала себе несчастная девушка. — Я хочу, чтобы этот кошмар кончился, я не хочу жить!» В тот момент, когда ее мучитель потянулся за своими адскими инструментами, разложенными на столе у стены, Марсель ринулась к открытому окну и, прыгнув со второго этажа, упала на вымощенный камнем двор.
Она очнулась в тюремной больнице. Она разбилась, но не насмерть. Врачи сказали, что ее привезли без сознания, со сломанными ногами, руками и тазом, переломами ребер, внутренним кровотечением и сотрясением мозга. Ей загипсовали половину тела и повесили на ноги утяжелители, чтобы уменьшить давление на раздробленный таз. Врачи и большинство медсестер, принадлежавшие к коптскому меньшинству, относились к ней с пониманием и искренним состраданием. Но Марсель все равно пришлось три месяца неподвижно пролежать на койке, изнемогая от боли.
За это время она часто вспоминала свою жизнь и события, которые привели ее к такому финалу. Марсель Виктория Нинио появилась на свет в Каире в еврейской семье, ее отец был родом из Болгарии, а мать — из Турции. Дома с родителями она говорила на ладино, древнем испанском диалекте евреев-сефардов, а в школе — на французском. В католической женской школе Святой Клары монахини обучали ее английскому языку. Вне дома она общалась на арабском.
Ее отец придерживался традиций и по субботам водил семью в синагогу. Он умер, когда Марсель было десять лет, и она росла с двумя единокровными братьями, сыновьями ее отца от предыдущего брака. Она всей душой прониклась сионизмом и присоединилась к «Ха-шомер ха-цаир» («Молодой страж»), сионистской левой молодежной организации. Ее
