Я приезжал с моим коллегой, специалистом из отдела оперативной техники [5], примерно в восемь часов утра, с полным набором фотоаппаратуры на пограничный КПП в Мариенборне, который находился в области ответственности разведпункта на территории ГДР. Пограничники на КПП уже были заранее проинформированы командованием пограничного округа о нашем прибытии. После вежливой беседы мы устанавливали в специально подготовленной для нас комнате нашу аппаратуру. Так как мой опыт в обращении с фототехникой ограничивался ее ношением, я после нашего прибытия мог еще часок побездельничать, пока мой коллега занимался установкой и налаживанием фотоаппаратуры.
При фотокопировании персональных документов западных граждан, которые пересекали границу между ФРГ и ГДР в Мариенборне, мы опирались на инструкции главного управления, где были определены главные направления такого вида деятельности. Так, личные документы западных граждан должны были соответствовать следующим критериям:
— Возраст владельца (владелицы) должен был быть между 25 и 45 годами;
— Дата выдачи документов по возможности не должна была быть старше, чем один или два года. Идеальными были документы, выданные в текущем году.
— Важны были, прежде всего, документы нового образца;
— По возможности в документах не должно было быть въездных виз социалистических стран.
Иногда мы перед командировками на пограничный пункт Мариенборн получали указания, что мы должны сконцентрировать наше внимание на документах граждан, которые проживали в конкретных областях ФРГ или странах — членах Европейского сообщества.
Отношение пограничников ГДР на пропускном пункте к нам как к представителям советской спецслужбы, они точно не знали, какую именно службу мы представляли, особенно ощутимо изменилось с осени 1989 года. Во время последних посещений КПП поведение пограничников было преувеличенно холодным и отстраненным. Но, как казалось мне тогда, это поведение вызывалось отнюдь не их просыпающимся сознанием, а распоряжениями министерства внутренних дел ГДР.
Как я узнал из бесед с коллегами из отдела оперативной техники, переснятые нами личные документы западных граждан использовались в одном из отделений главного управления в Москве как прототипы при изготовлении фальшивок. Как рассказывал мне один из моих тогдашних коллег, некий капитан Орлов, который сам служил в этом отделе, эти фальшивки по качеству были лучше оригиналов и считались «пригодными для прохождения контроля в аэропортах», т. е. обладали наивысшей ступенью надежности при проведении проверок различного вида.
Раз я уже коснулся темы «Личные документы», то хотел бы рассказать также об обеспечении ими сотрудников разведпункта. Для меня тогда это выглядело так, как будто количество личных документов, которыми располагали сотрудники ГРУ, относилось к правилам хорошего тона среди сотрудников. Чаще всего у моих тогдашних коллег были:
— удостоверения личности офицера Советской Армии;
— специальные документы разведуправления Вюнсдорфа, с подписью командующего Западной группы войск, у которых было приблизительно следующее содержание: «Предъявитель данного документа обладает чрезвычайными полномочиями для выполнения специальных заданий для штаба ЗГВ. Представители всех советских учреждений и организаций, а также органы власти ГДР, должны оказывать предъявителю этого документа всяческую необходимую помощь и поддержку».
Текст этот был написан по — русски и по — немецки. Однако в начале 1990 года из‑за быстрого и резкого сокращения сотрудничества с властями ГДР эти документы у сотрудников разведчастей ГРУ были изъяты.
— вид на жительство в ГДР, оформленный на вымышленное имя;
— гражданское удостоверение, оформленное на настоящее имя. Зато все другие сведения в этом документе были фальшивыми. На территории бывшей ГДР только гражданские служащие ЗГВ обычно располагают такими документами. Как раз такой документ имел при себе один из оперативных офицеров магдебургского разведпункта ГРУ, когда служащие БКА арестовали его 18.11.91 при встрече с агентом.
Все направления деятельности всех разведывательных инстанций ГРУ и военных миссий ежегодно оценивались главным управлением в Москве по четырехзначной шкале. Наивысшей оценкой в этой шкале была оценка «ценный». Ставили такую оценку очень редко и только за сведения, которые были действительно чрезвычайно важного значения. За два года моей командировки в Магдебурге наш разведпункт получил оценку «ценно» только восемь раз. Четыре раза из них ее получали за полные комплекты личных документов западных граждан, добытые подполковником Савиным.
Как почти все в деятельности разведпунктов ГРУ и военных миссий, выставление оценок главным управлением тоже не обходилось без некоторого мошенничества. Так, например, некий капитан Боев до 1987 года занимал должность аналитика в магдебургском разведпункте. Его тесть занимал влиятельную должность в одном из отделов главного управления в Москве, который занимался обработкой технических сведений из агентурных источников. Жена Боева после своих частых поездок в Москву привозила своему мужу еще не проанализированные сведения из отдела ее отца, которые Боев потом после соответствующей обработки по официальным каналам снова через Вюнсдорф отправлял назад в Москву. Потому не стоит удивляться, что за время своего пребывания в Магдебурге с 1982 по 1987 годы Боев двадцать раз получил оценку «ценно». Чтобы картина была полнее, нужно сказать, что я за всю мою командировку с 1988 по 1990 годы только один раз получил оценку «ценно», причем за информацию, полученную от коллег из командования округа пограничных войск ГДР.
Следующей оценкой на шкале главного управления была оценка «представляет интерес» (ПИ). ПИ была в большинстве случаев самой распространенной оценкой, получение которой не требовало особых трудов. Мне удавалось получать до тридцати ПИ каждый год. Так как мне не тяжело было составлять информационные донесения, которые главное управление оценивало как ПИ, и так как за ПИ получали благодарность, я довольно быстро смекнул, как можно было бы лучше всего обходиться с этим. Так я очень быстро начал использовать, например, мою сноровку при составлении информационных документов и составлять их для моих коллег в обмен на собранный ими информационный материал. Ситуация была такова, что у большинства оперативных офицеров, в годовые планы которых тоже были включены анализ и составление информационных документов, к сожалению, были, как правило, проблемы с определенными аспектами информационной работы. Под проблемами оперативников я понимаю, прежде всего, что не каждый из них в жестких условиях работы с агентами был также готов отдавать множество сил и времени бумажной работе. Если, к примеру, у одного оперативного офицера был материал для трех информационных донесений, я составлял для него из этого материала одно информационное донесение, получая в награду за это информационный материал на два других донесения.
Тогда я очень гордился тем, что мог без труда составлять по одному информационному донесению в день, хотя ежемесячный план предусматривал в целом только шесть. Первое время, когда я заметил собственные способности, я как молодой бог составлял их не меньше, чем по десять в месяц. Позже, после ряда событий, с которыми я столкнулся против своей воли, я оставил такие испытания силы.
Следующая оценка на шкале главного управления, если идти сверху вниз, была «не представляет интерес» (НПИ). Получать НПИ означало утратить всяческое расположение со стороны главного управления, командования разведпункта и т. д. Но НПИ было игрушкой по сравнению с оценкой «оценке не подлежит» (ОНП), стоявшей в самом низу на «судейской шкале», как шутили сотрудники разведчастей ГРУ. ОНП значило, что с тем, кто получил эту оценку, теоретически покончено на остаток года. Я имею в виду, что каких бы результатов в будущем не достиг офицер, получивший ОНП, он все равно на весь оставшийся год обречен был носить клеймо самого плохого сотрудника и терпеть придирки.
О том, как происходило непосредственное оценивание информационных документов в ответственном за это отделе информационного центра в Москве, могло бы свидетельствовать описание некоего Курушина, который в мое время занимал должность оперативного офицера в магдебургском разведпункте ГРУ. После дальнейшего отправления информационного документа и подшивания третьего или четвертого сопроводительного формуляра в папку — регистратор с секретными документами никто больше не интересовался дальнейшей процедурой обработки самого информационного документа. Между тем второй экземпляр поступал в аналитический отдел разведуправления в Вюнсдорфе, где он пропадал на полках архива КРЦ. Первый экземпляр информационного документа приземлялся на письменном столе одного из информационных отделов центра в Москве. Курушин, который перед поступлением в Академию Советской Армии несколько лет служил в аналитическом отделе, описывал процесс обработки и оценки так. Как правило, оценка на двести процентов зависела от настроения проверяющего, спал ли он хорошо или плохо. Когда я сегодня вспоминаю о тех рассказах, то еще до сих пор могу представить следующую картину:
