Их намеревались послать в Афганистан. Про крайней мере, первый слушок был такой. Потом — что в Ирак. Потом — вообще никуда. Они могли остаться в Форт-Райли и просидеть там всю войну. Понадобились неожиданные повороты судьбы, чтобы батальон, который вознамерился выиграть войну, получил такую возможность.
В 2003 году, когда война началась, батальона даже не было в природе: он существовал только в каком-то проекте, возникшем в ходе бесконечной внутриармейской реорганизации. В 2005 году, когда батальон появился, у него даже не было названия. Боевая единица — так он фигурировал. Новенький батальон внутри новенькой бригады, снаряжение — только то, что было у самого Козларича, личный состав — только он один.
И особенно невыгодным для Козларича было место, где батальон должен был базироваться: Форт-Райли, справедливо или нет, считали одним из малоприятных закоулков армии. Козларич, которому вскоре должно было исполниться сорок, окончил Уэст-Пойнт.[2] Он стал рейнджером,[3] и этот опыт, видимо, имел определяющее значение для его армейской жизни. Он участвовал в операции «Буря в пустыне» в 1991 году. Он был в Афганистане на начальной стадии операции «Несокрушимая свобода». Он дважды побывал на боевых заданиях в Ираке, восемьдесят один раз прыгал с парашютом, приземляясь в горах или лесу, неделями жил в дикой местности. Но Форт-Райли казался ему самым глухим местом из всех, где он был. С самого начала он чувствовал себя там чужаком, и это ощущение только усилилось в дни перед «большой волной», когда в Форт-Райли стекались репортеры поговорить с военными и их никогда не направляли к нему. Даже если им нужны были офицеры, его фамилия не упоминалась. Даже если им нужны были именно командиры батальонов, его фамилия не упоминалась. Даже если им нужны были командиры пехотных батальонов, которых там имелось всего два, — то же самое.
Ему было свойственно нечто такое, чего армия, даже повышая его в звании, не хотела принимать. Это не был гладкий, штампованный офицер без сучка и задоринки. Что-то в нем было от черной кости, низовое, мгновенно к нему располагающее, и его окружало какое-то силовое поле, которое он порой излучал мощно, волнами. И если армия чего-то в нем не принимала, то было и в армии то, чего не принимал он, — твердо заявляя, к примеру, что категорически не желает должности в Пентагоне, поскольку такие должности часто достаются подхалимам, а не настоящим солдатам, а он солдат до мозга костей. Эту его установку иные из друзей считали благородной, другие глупой — оба этих качества вошли в состав его сложной души. Он добр — и эгоистичен. Человечен — и поглощен собой. Росший сначала в Монтане, потом на севере тихоокеанского побережья, он сперва был худым мальчонкой с торчащими ушами, но со временем методично превратил себя в мужчину, который делал больше всех отжиманий и быстрее всех бегал милю, в мужчину, для которого каждый день жизни был волевым актом. Он горд своим брюшным прессом и своей безукоризненной способностью запоминать имена, даты, одобрительные и пренебрежительные отзывы. У него четкий и изящный почерк, почти каллиграфический. Он каждое воскресенье посещает мессу, молится перед едой и крестится всякий раз, когда садится в вертолет. Он любит начать со слов: «Дайте-ка я вам скажу кое-что» — и затем сказать тебе кое-что. Он может быть искренним, чем привлекает к себе людей, и резко-прямолинейным, чем порой их отталкивает. Однажды, когда журналист спросил его о проведенном им расследовании смерти Пата Тиллмана, профессионального футболиста, ставшего рейнджером в полку Козларича и погибшего в Афганистане от «дружественного огня», он предположил, что родным Тиллмана, наверное, потому так трудно примириться с его гибелью, что им не помогает в этом религия: «Когда ты скончался, ты вроде как переходишь в лучшую жизнь, так или нет? Ну а если ты атеист и ни во что не веришь, вот ты умер, и куда тебе податься? Некуда. Ты пища для червяков», — сказал он. Да, резкий человек, прямолинейный. И не слишком тактичный, пожалуй. Порой грубый. «Гребаная жара» — таков был его излюбленный отзыв о погоде.
Но самое важное то, что он по своей глубинной сути был лидером. Когда вокруг него были люди, они хотели знать, что он думает, и, если он что-то им приказывал, они, пусть даже это было для них опасно, делали это не из боязни нарушить дисциплину, а потому, что не хотели его подводить. «Спросите кого угодно, — сказал майор Брент Каммингз, его заместитель. — Это такая динамичная личность, что люди охотно идут за ним». Или, по словам другого его подчиненного, «он такой, что за ним даже в ад полезешь. Из настоящих вожаков». Это увидела даже большая, раздутая, пронизанная политиканством армейская система, и в 2005 году Козларича назначили командиром батальона, а в 2006 году он узнал, что его подразделению присвоен номер 2-16, некогда принадлежавший другому батальону. Полностью: второй батальон шестнадцатого пехотного полка четвертой пехотной бригадной боевой группы в составе первой пехотной дивизии.
— Ни хрена себе! Прозвище знаешь какое? — сказал Брент Каммингз, услышав эту новость от Козларича. — «Рейнджеры».
Козларич засмеялся и сделал вид, что курит победную сигару.
— Судьба, — сказал он.
Он и правда так считал. Он верил в судьбу, в Бога, в предназначение, в Иисуса Христа и в то, что на все есть свои причины, хотя порой смысл происходящего не открывался ему с ходу. Взять, например, последние недели 2006 года, когда ему наконец сообщили задание: батальон должен отправиться в Западный Ирак обеспечивать безопасность снабжения. Он был ошарашен. Ему, пехотному офицеру во главе пехотного батальона, поручалось во время главной войны его жизни двенадцать унылых месяцев сопровождать колонны грузовиков с топливом и продовольствием среди унылого плоского безлюдья Западного Ирака? В чем, недоумевал Козларич, может быть смысл такого поворота судьбы? В том, чтобы он знал свое место? Чтобы почувствовал себя неудачником? Ибо именно так он чувствовал себя 10 января 2007 года, когда с сознанием долга включил телевизор, чтобы послушать Джорджа У. Буша, который, переживая углубляющийся спад популярности, объявил в этот день о новой стратегии в Ираке.
Неудачник слушал неудачника: 10 января трудно было охарактеризовать Буша иначе. Рейтинг поддержки составлял 33 процента — самая пока что низкая цифра за весь период его правления, и, когда он в тот вечер начал говорить, по крайней мере те 67 процентов, что не одобряли его деятельность, вероятно, услышали в его голосе не столько решимость, сколько отчаяние, ибо практически по любым меркам военная кампания, которую он вел, была на грани провала. Стратегия установления прочного мира провалилась. Стратегия разгрома терроризма провалилась. Стратегия распространения демократии на Ближнем и Среднем Востоке провалилась. Стратегия демократизации хотя бы самого Ирака провалилась. В большинстве своем американцы, которые, согласно опросам, устали от войны и хотели вернуть войска домой, переживали текущий момент как трагедию и впереди видели только утраты.
То, о чем объявил тогда Буш, звучало как вызов, если не как прямая глупость. Вместо уменьшения численности войск в Ираке он решил ее увеличить — в конечном итоге прибавка составила 30 тысяч. «Подавляющее большинство — пять бригад — будут размещены в Багдаде, — сказал он и продолжил: — Перед нашими войсками будет поставлена четкая задача: помогать иракцам зачищать городские районы и поддерживать в них безопасность, содействовать им в защите местного населения и способствовать тому, чтобы иракские силы, которые останутся после нашего ухода, могли обеспечивать в Багдаде необходимую ему безопасность».
Такова была суть новой стратегии. Это была стратегия борьбы с повстанческими движениями, которую Белый дом вначале назвал «новый путь вперед», но которая вскоре стала известна как «большая волна».
Итак, «большая волна». С точки зрения большинства американцев, эта волна должна была бросить посылаемые подкрепления в пекло войны на ее трагической стадии, но, когда Буш кончил говорить, когда начали циркулировать слухи о том, что это за пять бригад, когда их номера стали звучать публично, когда было официально объявлено, что одна из бригад отправится из Форт-Райли, штат Канзас, Козларич увидел происходящее в другом свете.
Командир батальона в гуще войны: вот кем ему суждено быть. Стратегические неудачи, смена общественных настроений, политические веяния — все это, сказавшись в самый подходящий момент, привело к тому, что он и его солдаты не будут охранять грузовики с продовольствием. Они отправятся в Багдад. Увидев наконец смысл, Козларич закрыл глаза и возблагодарил Бога.
Три недели спустя, когда до отбытия оставались считаные дни, когда его правая ладонь побаливала от бесчисленных рукопожатий с людьми, которые не спешили ее отпускать и так смотрели ему в глаза, словно пытались навеки запечатлеть в памяти облик Ральфа Козларича, он сидел дома за столом и заполнял анкету под названием «Памятка семье на случай особых обстоятельств».
