Корабль шел на юго–запад, и мне подумалось, что он действительно еще не вышел на траверз Севастополя.
— Да вот, товарищи, скоро повернем на север, а там уже и Севастополь…
И вдруг тишину ночи разорвала сирена «Абхазии», объявили боевую тревогу. Вскоре показались фашистские бомбардировщики. Они шли прямо на корабль, и тут Же с эсминцев заполыхали зенитки. И когда стервятники уже почти повисли над нашим судном, заговорили зенитки и крупнокалиберные пулеметы «Абхазии».
Было видно, как от самолетов отделились черные сигары бомб. Казалось, каждая из них непременно упадет на палубу, неся с собой разрушение и смерть. Но корабль внезапно свернул в сторону, и черные бомбы упали в воду. По бокам, спереди и сзади корабля росли, как деревья, столбы воды. Все, кто был на палубе, напряженно следили за борьбой жизни и смерти. Снаряды наших зениток взрывались около пикирующих стервятников. Вдруг один из них задымил и, охваченный пламенем, резко пошел к воде. На ровной глади моря от него остался лишь дым.
Оставшиеся два стервятника поднялись выше, отклонились от нашего курса и скрылись за облаками. Мой сосед, наблюдавший все время за боем, тяжело вздохнув, сказал:
— Ну, сейчас пронесло! А что дальше будет, побачимо…
Я перешел в носовую часть «Абхазии», глянул за борт и заметил выше ватерлинии большую вмятину. Осыпавшаяся краска и окалина на обнаженном металле свидетельствовали, что это старая метка, что корабль уже не раз был в подобных боевых переплетах.
С горечью ложатся на бумагу эти строки. «Абхазия» благополучно закончила этот рискованный рейс, а через несколько дней, возвращаясь из Севастополя в Новороссийск, попала в более тяжелую ситуацию, чем описанная мной, и погибла.
Во второй половине дня транспорт под острым углом повернул на север. На следующее утро в туманной дымке показался берег, и мы вошли в Северную бухту.
Разгрузка людей прошла в боевом темпе, и сразу же колонна добровольцев направилась в город. После обеда кубанцы попали в Карантинную бухту, где размещалось командование Приморской армии.
Пока полковник Н. И. Крылов (кто–то назвал его начальником штаба) — высокий, с мужественным лицом человек — рассматривал и изучал переданный ему тяжелый пакет, мы наблюдали, как над городом вели воздушный бой фашистские и краснозвездные самолеты. Не нужно было быть военным, чтобы предвидеть исход боя: на наших глазах загорелся «мессершмитт», затем он перевернулся, камнем пошел вниз и вскоре скрылся в морских волнах у входа в Северную бухту. Второй, взятый в кольцо «ястребками», вынужден был идти на посадку.
— Любую половину берите, товарищ Рындин, — сказал, улыбаясь, Крылов. — Одна останется здесь, другую поведете в Инкерман, для пополнения 25‑й Чапаевской дивизии. Вот лейтенант, проводник ваш… Всего хорошего, — полковник пожал мне руку, затем, козырнув, торопливо пошел к стоявшей недалеко группе офицеров.
В городе уже были видны приметы войны: разбитые здания, обгорелые деревья, у железнодорожного вокзала, на путях — бесформенная груда железа от обгоревшего «юнкерса»…
— Пойдем по более скрытой дороге, — сказал проводник. — По Лабораторной балке, она глубокая и не так заметна.
Лейтенант был уже обстрелянным воином. В одном из боев его ранило, и он временно попал в связные.
Среднего роста, худощавый, с загорелым лицом, он шел отработанным армейским шагом, кратко и деловито отвечая на мои вопросы. Вдруг, не поднимая головы, лейтенант крикнул:
— Ложись! — схватил меня за рукав и бросил в кювет.
В воздухе внезапно появился «меСсершмитт». На бреющем полете он просвистел над нашими головами, не переставая стрелять из пулемета. Люди рассыпались по обочинам. Самолет сделал разворот и снова, стреляя по колонне, промчался над головами бойцов.
— Это хорошо, что не бомбили, а то бы наделали делов, — будничным тоном сказал лейтенант и скомандовал: — Становись!
В Инкерманскую долину спустились, когда уже начало смеркаться. Но и тут не обошлось без команды «Ложись!» — неожиданно над самой дорогой взорвались один за другим вражеские снаряды.
Мы были переданы с рук на руки связному из 25‑й Чапаевской дивизии. В темноте было трудно его рассмотреть, но вскоре мы уже знали о его лейтенантском звании и о том, что зовут его Николай Сергеевич.
— Разместимся в штольне, — заметил он. — Там и заночуем. До. рога–то грязная, ночь, лес — будем людей мучить… А утром доберемся до передовой.
Штольнями оказались тыловые склады дивизии.
— В самом деле, — рассказывал сопровождавший нас начальник склада лейтенант Васильев. — Штольни всегда людям служили: когда–то монахи выпиливали здесь целые плиты — «кирпичи», которые шли на постройку монастырей, церквей, целых городов… В общем, монахи жили — не тужили и нам вот оставили — конца не видно штольне, в некоторых проложены узкоколейки, когда–то винкомбинат свою продукцию здесь хранил. Теперь здесь устроены швейные, механические и прочие мастерские, даже располагается наш медсанбат…
Когда люди разместились на отдых, начальник склада посоветовал:
— Ложитесь на мою кровать, а я найду себе другое место, — он показал на прибранную постель в отгороженном углу.
Однако отдых был коротким: буквально через несколько минут прозвучала команда «Подъем!».
Лейтенант, коснувшись моего плеча, доложил:
— Товарищ комиссар, поступил приказ: немедленно доставить людей на передовую.
Взводные, выделенные еще в Карантинной бухте, строили колонну. В небе в разных местах плыли пронизанные размытыми лучами прожекторов облака. Где–то в горах постреливали автоматы, и казалось, что передовая находится где–то тут, рядом, в нескольких шагах от места нашего привала.
Лейтенант сказал:
— Сейчас перейдем мост через Черную речку, а там пойдет Симферопольское шоссе.
Действительно, свернув с шоссе, мы сразу попали в низкорослый дубовый лес. Под ногами чавкала разбитая грунтовая дорога.
— Еще две недели назад здесь шел бой, — словоохотливо рассказывал лейтенант. — Фрицы нажали, выбили нас с наших позиций… Я как раз был дежурным по полку, ну и почему–то задержался на КП. Фашисты окружили, кричат: «Рус, сдавайся…» У меня был запас автоматных дисков. Нет, думаю, не сдамся и поливаю фрицев из автомата. И вы знаете, выдержал, а тут наши снова нажали. Да… Ну вот и передовая.
Колонну вывели на прогалину. Между деревьями сквозь ночной полумрак угадывались блиндажи. Появились люди. Ко мне подошли трое, видно из начальствующего состава. Я представился.
Это был командир 54‑го стрелкового полка Н. М. Матусевич, комиссар этого же полка Е. А. Мальцев и начальник штаба П. М. Субботин.
Я вытащил из кармана пакет, врученный мне в штабе армии полковником Н. И. Крыловым, и передал его командиру полка.
— Сколько? — беря пакет, спросил он.
— Пятьсот…
— О, спасибо! Танцуем, комиссар, — хлопнул он по спине высокого худого человека.
Начштаба давал указания комбатам: кому и сколько выделить новичков.
В блиндаже командира 54‑го стрелкового полка чувствовался обжитой дух. На столе стояла керосиновая лампа, лежал томик стихов А. С, Пушкина, у стола разместились скамейки, а в глубине — земляные нары.
— Все кубанцы? — повернулся ко мне начальник штаба.
— Да. — Я рассказал о нескольких известных мне добровольцах.
— Ну, тогда мы еще повоюем, — повеселел он. — А вы из резерва? В армии служили?
Я подал свой воинский билет, но его перехватил командир полка.
— С Красной гвардии и до 1927‑го? Так… По должности комиссар полка, звание старший батальонный комиссар. Гарно, — он сурово посмотрел на меня. — Так что же, остаетесь на фронте или вернетесь в Краснодар?
— Остаюсь на фронте, — ответил я. — Это тоже партийная работа…
— Вот это правильно! — воскликнул комиссар. — У нас нет комиссара во втором батальоне, пойдете? — с какой–то опаской спросил он.
— А я ехал на фронт не за званиями!
Майор Матусевич посоветовал комиссару утром доложить политотделу дивизии об оформлении моего назначения и стал рассказывать о Мекензиевых Горах, о расположении полка, но я перебил его, попросив показать расположение наших позиций. Начштаба развернул передо мной карту и начал карандашом водить по многочисленным извилинам.
— Покажите мне противника на местности! — попросил я начальника штаба. Он посмотрел мне в глаза, а затем на командира и комиссара и закончил с удивлением:
— Вы же говорили, что давно не служили в армии…
Комиссар полка, взяв стоявшее в углу древко знамени, снял с него чехол. Я увидел малиновый шелк с кое–где распустившимися нитями и потускневшей золотой бахромой. Ярко–красным полукругом цвели буквы: «Разинскому стрелковому полку 25‑й дивизии имени В. И. Чапаева от ВЦИК».
