лодки сюда не ходили, если не считать парома от военно-морской базы на другом берегу бухты Субик.
Всего в нескольких ярдах, фасадами к песчаной полосе, под величественными деревьями стояла пара бамбуковых хижин – с веток им на крыши осыпались мелкие лиловые цветочки. Изнутри одной доносились крики: какая-то парочка занималась любовью – шлюха, предположил матрос Хьюстон, и какой-нибудь моряк. Хьюстон присел на корточки в тени дерева и слушал, пока они не перестали хихикать и громко дышать, а из-под застрехи не подала голос ящерица – сначала прозвучал короткий предупреждающий щебет, а затем резкий, отрывистый гоготок: «гек-ко»; «гек-ко»; «гек-ко»…
Немного погодя мужчина вышел из хижины – стриженый ёжиком, сорокалетний, под животом повязано белое полотенце, в передних зубах – сигарета; он косолапо стоял, одной рукой придерживая полотенце на бёдрах, пошатывался и вглядывался во что-то близкое, но невидимое. Вероятно, какой-то офицер. Вот он взял сигарету большим и указательным пальцем, затянулся и выдохнул туманное облачко дыма, тут же окутавшее ему лицо.
– Очередное задание выполнено.
Открылась входная дверь в соседнюю хижину, оттуда, прикрывая ладонью промежность, выглянула обнажённая филиппинка и сказала:
– Он это делай не любит.
Офицер крикнул:
– Эй, Везунчик!
К двери подошёл какой-то низкорослый азиат, полностью одетый в камуфляжную униформу.
– Ты что же это, не доставил даме удовольствие?
Азиат ответил:
– Могло навлечь неудачу.
– Карма, – сказал офицер.
– Может быть, – произнёс низкорослый.
Хьюстона же офицер спросил:
– Чего, пивка ищешь?
Вообще-то Хьюстон уже должен был находиться в другом месте. Теперь он понял, что опоздал и что мужчина обращается к нему. Свободной рукой офицер сдёрнул полотенце и отшвырнул сигарету. Почти вертикально вниз пустил струю мочи, в клочьях пены которой безвозвратно сгинул окурок, а Хьюстону сказал:
– Увидишь чего сто́ящее, так ты дай знать.
Чувствуя себя дураком, матрос Хьюстон вошёл в клуб. Внутри играли в пинбол и переговаривались две юные филиппинки в ярких цветастых платьях, причём тараторили они так быстро, да ещё и большие вентиляторы так вертелись под потолком, что у Хьюстона едва не подкосились ноги.
Из-за стойки поднялся один из морпехов, по имени Сэм.
– А ну, всем заткнуться! – скомандовал он. Поднял руку – в ней, как оказалось, он держал кухонную лопатку.
– А что я сказал? – не понял Хьюстон.
– Извини. – Сэм махнул головой в сторону радиоточки, сосредотачиваясь на звуке, точно слепой. – Поймали-таки этого типа.
– Так ещё же перед завтраком об этом сказали. Не новость уже.
– Там ещё кое-что о нём выяснилось.
– Ну и ладно, – бросил Хьюстон.
Он выпил воды со льдом и немного послушал радио, но сейчас у него так трещало в голове, что ни слова было не разобрать.
Через некоторое время вошёл офицер в безразмерной гавайской рубашке, а с ним и молодой азиат.
– Поймали его, господин полковник, – сообщил офицеру Сэм. – Парня зовут Освальд.
Полковник спросил:
– Какой такой ещё Освальд? – казалось, будто фамилия убийцы возмутила его не меньше, чем само злодеяние.
– Ёбаный сукин сын, – ответил Сэм.
– Точно, что сукин, – согласился полковник. – Надеюсь, ему там яйца-то отстрелят. Нашпигуют пулями по самую сраку. – Он без всякого смущения смахнул слезу и продолжал: – А Освальд – это имя или фамилия?
Хьюстон про себя отметил, что сперва этот офицер мочился на землю, а теперь – вот он уже и плачет.
Молодому же азиату Сэм сказал:
– Сэр, мы, конечно, чертовски рады гостям. Но вообще-то филиппинская армия здесь не обслуживается.
– Везунчик у нас из Вьетнама, – ответил полковник.
– Из Вьетнама? Ты что, заблудился?
– Нет, не заблудился, – сказал юноша.
– Этот парень, – продолжал полковник, – уже водит реактивные самолёты. Капитан военно-воздушных сил Республики Вьетнам.
Сэм спросил юного капитана:
– Так что, война у вас там или как? Ну, война: бдыщ-бдыщ-тыдыдыщ! – он изобразил обеими руками, будто держит пистолет-пулемёт, и синхронно затряс ими в воздухе. – Да? Нет?
Капитан отвернулся от американца, сформулировал в уме фразу, отработал, повернулся обратно и проговорил:
– Не знаю насчёт войны. Много людей умерло.
– И этого достаточно, – согласился полковник. – Это уже кое-что.
– А здесь чего делаешь?
– Я здесь для подготовки, летать на вертолёте, – сказал капитан.
– На вид-то тебе и на трёхколёсный велик садиться рановато, – усомнился Сэм. – Сколько тебе?
– Двадцать два года.
– Что ж, поставлю, пожалуй, пивка этому косоглазику. «Сан-Мигель» устроит? Да, не против, если буду звать тебя косоглазиком? Дурная привычка.
– Зови его Лаки, Везунчиком, – посоветовал полковник. – Берём, Везунчик! Чем травиться-то будешь?
Парень нахмурился, с таинственным видом сам с собой посовещался и произнёс:
– Мне, если можно, «Лаки Лагер».
– А сигареты какие куришь? – осведомился полковник.
– Если можно, «Лаки Страйк», – ответил он ко всеобщему веселью.
Внезапно Сэм воззрился на молодого матроса Хьюстона, будто только сейчас его узнал, и спросил:
– А где моя винтовка?
С секунду Хьюстон не понимал, о чём идёт речь. Потом его осенило:
– Бля!
– Где она? – судя по всему, Сэма она не так уж прямо интересовала, просто было любопытно.
– Бля, – проговорил матрос Хьюстон. – Ща я за ней сгоняю.
Пришлось возвращаться в джунгли. Стояла ровно такая же жара и ровно такая же сырость. Всё те же самые животные производили те же самые звуки, и положение было ровно столь же ужасно, он был вдали от родного дома, и во флоте ещё служить целых два года, и президент, президент его родной страны по-прежнему мёртв – а вот макака куда-то исчезла. Винтовка Сэма лежала в кустах, там же, где он её оставил, а обезьянки нигде не наблюдалось. Видимо, какой-то зверь утащил.
Хьюстон был готов к тому, что придётся опять её увидеть; так что он испытал облегчение – можно было вернуться в клуб и не мучить себя лицезрением плодов своего поступка. И всё же, без особой тревоги или беспокойства, он понимал: навсегда от подобных картин ему не уберечься.
Матроса Хьюстона один раз повысили в звании, а потом снова понизили. Он мельком видел некоторые из больших столичных городов Юго-Восточной Азии, бродил душными ночами по улицам, на которых дрожали в затхлом бризе огни фонарей, но ни разу не оставался на суше достаточно долго, чтобы разучиться переносить качку, лишь достаточно для того, чтобы сбиться с толку, насмотреться на мешанину лиц и наслушаться страдальческого смеха. Когда срок службы истёк, он завербовался на новый, при этом более всего его завораживала власть вершить собственную судьбу, просто вписав в нужную графу свою фамилию.
У Хьюстона имелось два младших брата. Ближайший к нему по годам, Джеймс, записался в пехоту и был отправлен во Вьетнам, и вот как-то ночью, как раз перед окончанием своего второго срока во флоте,
