Так прошло несколько лет. За это время, используя отпуска Николая и даже неожиданно воспылавшую любовью к внучке маму, Ксюша умудрилась закончить свой вуз, получить диплом и в очередной раз испортить отношения с мужем. Тот, побродив по морям, даже в не самом напряженном режиме, неожиданно пришел к некоторым житейско-философским выводам, в соответствии с которыми начал снова менять свою жизнь. Во-первых, получать морское денежное довольствие ему понравилось, а вот ходить в море турбинистом не очень. И Николай сделал выбор в пользу второго. Он ушел с корабля и плавсостава и перевелся на ПРЗ, где у него сразу образовалась масса свободного времени и практически восьмичасовой рабочий день. И это практически сразу сказалось на семейном бюджете, на что ему незамедлительно и едко попеняла Ксюша, подтверждая этим еще один вывод Николая, что он нужен жене только как нянька или донор, и никто более. А если учесть, что частота их отношений в постели имела амплитуду схожую с прямой линией, то сам по себе родился третий вывод: а на фига такая жизнь нужна, да и женщин вокруг навалом. Пару раз Николай, крепко поддав, пытался серьезно поговорить с Ксюшей, но она, забирая дочь, уходила к Юльке. Тогда, в один из вечеров, собрав сумку, он просто ушел, сообщив на прощанье, что все было здорово, только вот подустал быть таким мужем и отцом.
Для Ксюши это было как гром среди ясного неба. Конечно, она понимала, что их семейные отношения очень далеки от идеальных, и вина за это по большому счету лежит на ней, но чтобы вот так. Тем не менее Ксюша, трезво смотрящая на ситуацию, слезу пускать не стала, а сразу осознала, что времени на обдумывание и осмысление причин произошедшего у нее нет.
Надо кормить дочь и себя. И хотя пьяненький Николай, уходя, заверил ее, что девочка не останется без средств к существованию, никаких гарантий его заявление не давало.
И она вновь пошла работать. Диплом о высшем образовании у нее был, но по специальности она бы и так никогда не работала, а потому при помощи одной Юлькиной знакомой устроилась в штаб флотилии простым делопроизводителем, что являлось немного выше, чем секретарь, но ниже, чем самый маленький бухгалтер. Повзрослевшую дочку она оставляла соседке с первого этажа, бабушке, вывезенной неженатым сыном из полыхнувшего войной Приднестровья, женщине отзывчивой и доброй, и как все старые люди, привыкшие всю жизнь работать, она страдала от вынужденного безделья. Та готова была возиться с Дашей бесконечно, да и бесплатно, но Ксюша твердо знала, что платить надо, и ежедневно рассчитывалась с бабушкой, несмотря на ее явное нежелание брать деньги. Теперь линия Ксюшиной жизни в очередной раз преломилась и превратилась в бесконечное курсирование по одному заданному маршруту. Дом-работа — магазин-дом. Ни о какой личной жизни она даже не вспоминала, ограничиваясь парой банок пива с соседкой по выходным и ночным просмотром очередных западных видеошедевров класса «В». Как ни странно, возникшие трудности никак не отразились на ее поведении. Она не захандрила и не впала в моральный ступор, как это происходило на ее месте со многими представительницми слабого пола. Как с соседкой, так и с сослуживицами, она оставалась такой же веселой, улыбчивой и хотя немного по-житейски циничной женщиной, но незлобивой и весьма приятной в общении.
Через несколько месяцев работы в штабе она познакомилась с капитаном 1 ранга Борисом Воробьевым. Все старшие штабные офицеры, хотя и оставались нормальными людьми со своими слабостями и пристрастиями, все же, на Ксюшин глаз, носили на себе какую-то одинаковую печать «берегового братства», а этот офицер, забредший к ним с какими-то бумажками, неуловимо и в то же время разительно отличался от большинства тех, кого Ксюша привыкла видеть в штабе. Это был мужчина лет сорока, светловолосый, с уже заметным брюшком, что его не портило, а, наоборот, делало каким-то своим, свойским. Он не был красив в общепринятом понимании, а был просто добрым и обаятельным человеком, облик и поведение которого никак не ассоциировались с требующей большой твердости и жесткости должностью командира атомохода. И хотя Ксюша знала, что Воробьев — один из самых опытных командиров во флотилии, она никак не могла его представить стоящим на пирсе перед строем и матерящимся во весь голос на нерадивых подчиненных. Вот чего в нем было с избытком, по сравнению с другими, так это любви к своей форме. Никогда с самого первого дня знакомства с Воробьевым Ксюша не видела его в помятых брюках, нечищеных туфлях или несвежей рубашке. Он как-то сразу понравился Ксюше, не только своим заразительным оптимизмом и бесконечным уморительным перешучиванием всех и вся, но и тем, что с самого начала отнесся к ней как к абсолютно равной. Это было необычно и очень приятно. Взрослый, солидный и успешный офицер, старше ее вдвое, разговаривал с ней не как с молоденькой симпатичной куколкой, а как со зрелым взрослым человеком, мнение которого ему важно и интересно. И еще он не пялился на ее грудь.
Воробьев стал забегать в их женскую богадельню чаще, и хотя он заходил всегда ненадолго, оказиями попадая в штаб флотилии и был со всеми одинаково вежлив и галантен, Ксюша всей своей женской интуицией чувствовала, что он здесь из-за нее. И хотя она пока не могла понять, как к этому относиться, само это ощущение приятно ее волновало.
Женщины рассказывали, что семья у Воробьева есть, но жена уехала еще пять лет назад обратно в Ленинград, как только их сыну исполнилось шестнадцать лет, заявив мужу, что она должна быть с сыном, когда тот будет поступать и в дальнейшем учиться в институте. Квартира у семьи Воробьевых там была, полученная по наследству от ее родителей, и теперь его жена уже пять лет не показывалась в Гаджиево, и он виделся с семьей только в отпусках. Что собой представляет такая семейная жизнь, Ксюша примерно знала, а все штабные и незамужние дамы вздыхали по этому веселому и неунывающему офицеру, который, как ни удивительно, в махровой аморалке ни разу замечен не был, несмотря на такие располагающие к этому семейные обстоятельства.
А Воробьев тем временем при каждом своем заходе в штаб все чаще старался незаметно и ненавязчиво сделать что-то, пусть мелкое, но приятное Ксюше. Иногда она находила в ящике своего стола коробку хороших конфет, иногда там же появлялась бутылка хорошего вина, а пару раз в ящике оказывался даже букет свежих роз, что для зимнего Гаджиево было просто фантастикой. Скрыть это подчас было трудно, и каждый раз дамы усиленно гадали, кто же так привечает Ксюшу. Она тоже делала недоуменный вид, хотя в глубине души была на все сто процентов уверена в том, что это дело рук Воробьева. Это продолжалось довольно долго, и все мало-помалу привыкли к подаркам неизвестного воздыхателя и практически перестали обращать на это внимание. И сама Ксюша тоже привыкла к этому, благо ритму ее жизни это не мешало и не заставляло думать о чем-то другом, кроме дочери. А потом это все вдруг прекратилось. И визиты Воробьева в штаб, и мелкие, но приятные подарки. И неожиданно для себя самой Ксюша разволновалась. Она так привыкла к этим знакам внимания, что без них появилось ничем не заполненная пустота. Ксюша, понервничав несколько дней, решила все же выяснить, где Воробьев. Оказалось, что его корабль ушел на боевую службу, и ждать их обратно надо месяца через три. И снова помимо своей воли Ксюша теперь уже разозлилась, хотя и не могла понять, почему ее просто бесит тот факт, что она узнала об уходе Воробьева в море не от него самого.
Злость прошла быстро. И эти месяцы пролетели для Ксюши тоже очень быстро. Она вообще умела отключаться от всего ненужного, и дни, делимые на работу и дочку, пролетали стрелой, не оставляя в памяти ничего такого, что можно было бы потом вспоминать. Она не вспоминала и о Воробьеве, хотя бы потому, что и вспоминать-то было по большому счету нечего, кроме ничего не значащих фраз, улыбок и милых презентов в столе. Но однажды, придя на работу, она открыв стол, нашла огромную россыпь шоколадок, поверху которых лежала записка: «Не нашел роз… пришлось просто подсластить Вам сегодняшний день». И она поняла, что Воробьев вернулся. И ей сразу стало страшно. Она и боялась, и хотела этой еще даже не родившейся связи. Она хотела этого мужчину, хотя бы потому, что он был единственным в ее жизни, кто делал ей приятное и ничего не просил взамен. И боялась, потому что, начнись эти отношения, они неминуемо рано или поздно станут явными для всех, и эти старые штабные каперанги, воспитанные на основе кодекса строителей коммунизма, запросто вышибут ее с работы за моральное разложение. Когда же он завалился к ним, весь такой большой и шумный, она только натянуто улыбалась, ничем не показывая своего отношения к его возвращению. Воробьев этим, кажется, не был обескуражен и все так же продолжал шутить со всеми, щедро расплескивая вокруг себя позитивную атмосферу. Но никакого продолжения с его стороны не последовало.
