Персоны мы были важные, и нам дали в сопровождение худого, высокого, остриженного «ежиком» парня, очень похожего на солиста английской группы «Clash». Коммерческие дела шли у нас не важно, так как хорваты покупать ничего не хотели, и мы после десяти бункеров сели передохнуть и поговорить с хорватами о жизни. Меня же это не занимало, и я со своим проводником-панком пошел посмотреть «бункера». Ничего продать опять не удалось, и я, выпив стакан водки, решил вернуться. Ходить в темноте по камням было опасно, а под утро, мусульмане любили пострелять, так что нужно было торопиться. На обратном пути мой проводник рассказал, что работал в Москве и риторически передал привет каким-то своим московским подругам, не дав при этом ни адреса, ни телефона. Дойдя до своих попутчиков, я передохнул, и мы отправились в обратный путь. Надо отметить, что в темноте Шаренац видел лучше нас и спотыкался меньше. Мы вымотались страшно, а рюкзак с консервами буквально отрывал плечи. Что-то застопорило тогда в моей голове: понять не могу, почему я эти консервы тогда не оставил у хорватов? Но все-таки коммерческий успех пришел ко мне, правда, не через мое умение.
Связист Бане тогда в очередной раз собрался жениться, что, видимо, облегчало ему доступ в дом его предполагавшейся невесты. Заодно он договорился со своими так и не состоявшимися родственниками и продал им все из нашего дома, вместе с моими консервами. В сделке принял участие и Зоран, так что я им открыл дом, где я остался один, позволив вынести как печь и мебель, так и старый ковер с дыркой посередине. Сделка состоялась, и я получил за них 150 марок. Правда, между Зораном и Бане были какие-то размолвки, так как Бане, похоже, обоих нас обманул с деньгами, но меня это не интересовало, потому что я уже не впервые видел подобные картины. Вскоре поручик Оташевич снова предложил идти в разведку, но неожиданно все изменилось. Пришел приказ срочно отправляться под Округлицу, сербское село на противоположной стороне выступа под Олово, где была прорвана линия фронта. Нам на помощь дали танк, который стоял рядом. Я сел на броню этого танка, остальные разместились в грузовике, и все мы двинулись. На месте нас ждал командир, который нас разместил в двух «бункерах» через ложбину. Впереди была большая гора, с одной стороны лысая, а с другой, покрытая невысокими деревьями и кустарниками. По ее верху и шла взятая противником сербская линия, состоящая из нескольких отдельных бункеров. Из рассказов мы узнали, что неприятельская группа напала на один из «бункеров», одного бойца убили, другого взяли в плен. А по радио сербы слышали, что пленному выкололи глаза и отправили в свою тюрьму. Остальные же бойцы просто сбежали со своих позиций.
Противник всерьез заниматься обороной позиций не хотел, но перестрелка была слышна. Наша группа, спустившись, пошла прямо в лоб на захваченные позиции. Впереди шел местный командир, которому уже сообщили, что гора свободна. Мы гурьбой шли за ним. Меня утешало одно, что всех сразу враг перебить не сможет. На эту же гору с правой стороны поднималось еще одно подразделение.
Слава Богу, потерь мы тогда не понесли. Гору взяли без боя, но Чуба, со своими больными почками, мог загнуться и без стрельбы, и я старался не отходить от него.
Мы вернулись на базу. В Хайде, однако, нас ждал сюрприз. Сторожевое место перед нашими домами сгорело вместе с сараем. Ясно, что это была работа кого-то из «касиндольцев», которые постоянно требовали от Чубы, чтобы он разрешил им проводить свою смену в доме, а не на позиции. Меня это вывело из равновесия, последней каплей было то, что ящик, полученный нами с ручными гранатами, был разобран «касиндольцами».
Ручные гранаты мне были особенно дороги, и я пошел разбираться с командиром «касиндольцев». Здесь уже я припомнил и их нежелание подчиняться Чубе, участвовать в акциях и все остальное. С моей стороны было все: и автоматные очереди, и «кулачный бой», и хватание за грудки, видимо нервы мои сдали. Сейчас, по прошествии времени, думаю, что я тогда мог кого-нибудь застрелить, и не дай Бог, если бы кто-то из них сделал только лишнее движение. Потом я возвратился в дом, а с их стороны пришла делегация для переговоров, но форма была выбрана резкая, так что мне пришлось запустить одному делегату стаканом в голову и пройтись матом по их адресу и всей их родне, сказав, что так воевать нельзя. Не знаю, насколько мое объяснение было для них доступно, но расстались мы хорошо, и больше недоразумений между нами не возникало. Хотя в лучшую сторону они не изменились, и я это понял, к сожалению, лишь после войны. Как мне рассказывал Драган Н., в Белграде «касиндольцы» не спали всю ночь и выставили караул вокруг дома, что они не очень хотели делать в отношении мусульман.
Когда на следующий день на смену к нам приехало новое пополнение, некоторые из них жали мне руку, а все остальные мило улыбались. Сев в грузовики, мы отправились по домам, и на этом наша акция под Олово была закончена.
Глава 6. Становление 3-го Русского добровольческого отряда
В декабре 1993 года наш 3-й РДО стал действительно организованной силой, заставляющей уважать и считаться с собой как друзей, так и врагов. Приказом воеводы командиром у нас был поставлен Шкрабов. Он умел принимать быстрые решения в бою, был собран, умел вести себя и с русскими, и с сербами. Особенно здесь необходимо было ладить в местной восточной среде, где переплетались на балканской почве влияния западного и исламского миров. В общем-то, здесь наш отряд фактически был никому не нужен, тем более и управлять им в таких условиях было сложно. Вокруг нас много всякого вертелось, и Шкрабов умел приспосабливаться к местным условиям и в то же время сохранить хоть относительную боеспособность отряда. В отряд же прибывали разные люди, каждый со своими целями, с разными характерами и воспитанием. Конечно, заслуги Шкрабова в том, что у воеводы собрались русские добровольцы, не было. Они прибывали в район Еврейского гробля только потому, что слышали о пребывании здесь русских. Воевали они только потому, что держались вместе, а поддержки извне у них не было ни какой.
Среди русских собрались обычные ребята, порой не представляющие истинных задач и целей этой войны. Фактически, многие сюда приехали учиться воевать, но в силу особенностей местной войны случалось им учить воевать других. Уже в конце 1993 года новые русские добровольцы были способны воевать почти в любом местном «интервентном» или «специальном» формировании. Ведь сюда приехали русские, внутренне готовые к риску, порой даже стремившиеся к нему. Многие уже имели боевой опыт или же службу в каких-то вооруженных структурах. Был у нас, конечно, и определенный идеологический мотив, но делать из русских добровольцев новых «крестоносцев» или же сербский вариант «Рэмбо» все же неразумно. Просто одни люди, попав в боевой коллектив, окруженный боевой славой, пытались доказать свою ценность, тогда как другие же ломались, а иные пытались ловко спрятаться за чужую спину. Я лично поехал на войну без всякой цели, кроме той, чтобы стать хорошим воином. Хотя, конечно, мусульмане у меня вызывали давнее раздражение, как и у многих из нас, и в какой-то мере в этом мы могли найти параллели с нашим Отечеством.
Правда, тогда же, в декабре 1993 года, произошел один незначительный инцидент, несколько подпортивший нам предпраздничное настроение и давший пищу для размышлений о нашем месте и роли в местной среде. Коля «Узбек» и Витя Десятов поехали как-то в Луковицу по каким-то своим делам на трофейной «Ладе». Вообще-то, на «Ладе» ездили Очкарик и Коля по очереди, в зависимости от того, кто из них нашел горючее — вещь весьма дефицитную. Борис и Валера тогда тоже успели где-то найти старую колымагу, которую, правда, Борис через пару месяцев успешно сжег на пути между Пале и Яхориной, чтобы она не досталась «врагам» — сербской милиции. Водительских прав никто из наших водителей, кроме Очкарика, не имел, но милиционеры тогда, надо тоже заметить, за определенным исключением, проблем не устраивали, узнавая, что речь идет о русских добровольцах. Но это распространялось не только на нас, но и на родственников, и на знакомых, и на людей со связями, и просто на людей с большими пистолетами. Однако в тот раз у Коли возник какой-то конфликт с остановившим его военным полицейскими. Не помню точно, что произошло, но Коля был избит толпой этих блюстителей порядка, что в духе местных обычаев, а затем и Коля, и Витя оказались в военной тюрьме. Таких случаев хватало здесь. Заварушку вполне можно было устроить, но Коля этого не захотел, да и оставаться в отряде он все равно не собирался. Другое дело, что командование бригады тогда не посчитало нужным оповестить Шкрабова об аресте ребят, хотя в боевых акциях это командование нередко суетилось перед нами, но и наши заслуги не забывало приписывать себе.
