— Ты со всем этим дерьмом выглядишь, как долбаный вьючный мул, — сказал он мне.
На самом деле я шёл налегке. На дневные патрули мы брали немного дополнительных боеприпасов, потому что, случись нам попасть в неприятности, рядом не будет никого, кто нам сможет помочь. Однако, поскольку мы уходили всего лишь на пять-шесть часов, мы не брали с собой много обычного снаряжения — лопаты, «клайморы», пончо, пайки, туалетные принадлежности и часть фляг. Я даже не взял свой фотоаппарат. Какой ошибкой это оказалось! Надо было делать по дюжине снимков каждый день, вне зависимости от того, чем я занимался. Вместо этого я ждал каких-то необычайно интересных кадров, говорящих самих за себя, и в результате после возвращения домой у меня осталось слишком мало фотографий со службы. Так или иначе, на коротких патрулях каждый из нас был на пятнадцать фунтов легче обычного, что для нас было роскошью.
Отделение прошло по территории роты к периметру, затем сквозь линию укреплений на ничейную территорию. Боб шёл рядом со мной, болтая и всё ещё перебирая фотографии, по-видимому, не обращая внимания на наше продвижение. Прежде, чем мы добрались до реки, Шарп остановил отделение и поглядел Бобу в глаза.
— Сынок, тебе надо либо снарядиться, либо идти назад, — громко объявил он. Все захихикали, включая и Боба, мы пожали друг другу руки, и он вернулся назад за линию укреплений.
На самом патрулировании мы совершенно не обнаружили никакой деятельности ВК и не надо обладать богатым воображением, чтобы понять, почему. Военная авиация обрабатывала территорию, которую мы пытались патрулировать. Мы прошли столько, сколько смогли, пока не начали опасаться, что сами попадём под бомбы. «Фантомы» молниеносно налетали над самыми верхушками деревьев и сбрасывали бомбы прямо перед нами. Волны горячего воздуха налетали на нас, а земля дрожала под ногами.
Мы не могли связаться с пилотами, потому что у нас не было рации нужного типа, и мы не знали их частоты. Шарп связался с Лай Кхе, чтобы спросить, почему там оказались самолёты и что они делают. Похоже, никто не знал, что происходит и где это можно узнать. Всё, что мы получили — совет зажечь дымовую шашку, затем двигаться к юго-востоку и вернуться в Лай Кхе. Если кто-нибудь в дивизии достучится до бомб-жокеев, то им сообщат о нашем присутствии, какого цвета шашку нам зажечь и какого румба на компасе нам придерживаться, двигаясь от неё. Нам удалось отступить без потерь и без малейшего понятия, чем занимались военно-воздушные силы.
Утром активность на вертолётной площадке была неописуемая. Десятки вертолётов стояли с работающими на полном газу двигателями, а сотни солдат прибывали, строились и грузились на борт. Вращающиеся лопасти разгоняли едкий дым в знак приветствия. Время от времени тот или иной вертолёт отрывался на фут-другой от земли, но пилот осаживал его, как ковбой осаживает своего жеребца. Вся эта сцена дышала волнением.
Полёт был короткий и спокойным, нас привезли зону высадки, которую никто не защищал, так же, как и вражеские лагерь, в который мы вторглись. Лучше всего оказалось то, что лагерь располагался прямо возле зоны высадки, буквально в двух-трёх минутах ходьбы. Мы были озадачены. Почему они построили базу так близко от гигантского открытого места, где мы могли приземлиться? Не похоже было, чтобы они тоже располагали вертолётами. Несколько минут мы ходили среди бамбуковых хижин, глазея по сторонам. Словно любопытные туристы, посетившие восточный город-признак. Хорошо утоптанные тропинки соединяли хижины, некоторые из которых служили складами, а другие — жилищами. В остывших очагах стояли почерневшие горшки, повсюду сельскохозяйственные инструменты, в жилых домах одежда. Как обычно, кроны деревьев скрывали лагерь от обнаружения сверху.
Хижины-склады трещали по швам от риса. В отличие от хижин, которые встречались нам в других местах, у этих из листового железа были сделаны и стены, не только крыши. В некоторых местах стены выгибались наружу под нагрузкой. Большая часть риса была упакована в грязные коричневые мешки, с сохранившимися на них трафаретными надписями о месте происхождения. Много риса прибыло из Китая или от Агентства международного развития. Примерно половина приехала из Техаса и Калифорнии. Эти мешки гордо несли красно-бело-синий флаг на логотипе в виде щита со словами «Дар народа Соединённых Штатов». Ещё там было предупреждение «Не для продажи». Лучше было бы написать «Не для кражи».
Я не знаю, что оказалось тяжелее — похитить рис с места его ввоза в гаванях вблизи Сайгона, которые мы предположительно контролировали, или дотащить эти пятидесятифунтовые мешки за много километров грязи, джунглей и сурового рельефа местности, оставаясь незамеченными.
Остаток дня мы провели за уничтожением лагеря. Хижины были развалены. Мешки вспарывались ножами, и рис высыпался на землю, чтобы сгнить в грязи или быть съеденным грызунами. Через час территорию между хижинами затопило целое море риса глубиной в несколько дюймов. Нам приходилось оттаскивать мешки всё дальше и дальше от эпицентра разрушения, чтобы высыпать рис на мокрую землю. Солнце в тот день воевало на стороне Вьетконга и молотило нас со всей враждебностью. Мы начали наш день легального вандализма с подростковым энтузиазмом, даже с удовольствием, но к концу были вымотаны и едва волочили ноги. Последним нашим организованным действием стало складывание пустых мешков в кучу и их сожжение, чтобы мешки нельзя было зашить и использовать снова. Конечно же, мы поссали на рис перед уходом. Один парень хотел ещё и посрать, но у нас не было времени.
Когда мы собирали вещи перед отходом, мне показалось, что Круз ведёт себя как-то бестолково, и у него как будто приступ смешливости. Менендес вёл себя так же. Круз и Менендес принадлежали, как можно догадаться по их фамилиям, к латинскому контингенту нашей роты. Я полагал, что он оба мексиканцы, но, не слишком разбираясь, я считал мексиканцами всех, кто говорил по-испански. Круз был веселее и разговорчивее среднего уровня по роте «С». Менендес был более замкнутым и молчаливым. Они оба говорили на стандартном английском, обращаясь ко мне или к другим не-испаноязычным, но разговаривая между собой или с другими латиносами, они обычно пользовались испанским. Я не могу сказать, что они держались обособленно, но, пожалуй, они были не столь открыты, как могли бы, для тех, кто не говорил по-испански.
Позднее Менендес рассказал мне, что они нашли запасы травки в одной хижине, которую помогали обыскивать и немедленно её скурили. Это было необычно, по крайней мере, в поле. Временами резкий запах марихуаны по ночам доносился с линии укреплений в Лай Кхе. Обычно так бывало, когда поблизости не было офицеров, потому что любой, имеющий две ноздри и лицо, обращённое вперед, сумел бы опознать запах. Даже такой тип, как я, который никогда не пробовал дурь ни раньше, ни во Вьетнаме, мог его различить. Конечно, я не был таким знатоком, чтобы уловить разницу между высококлассными «Золотой Акапулько» или «Панамской красной» и местным доморощенным вьетнамским говном, которое военно-воздушные силы вдобавок полили ядовитыми химическими дефолиантами.
Мне не нравилось, что парни курят траву в Лай Кхе, но это был ещё не конец света. На самом деле, это было не хуже, чем стоять часовым после двух или трёх банок пива.
Если другие наркотики помимо марихуаны и употреблялись во Вьетнаме, то от меня это оставалось скрыто. Хотя тяжёлые наркотики ещё не были столь крупной проблемой для американцев во Вьетнаме, какой они стали позже, мне кажется, что, по крайней мере, несколько солдат в моём подразделении их употребляли. Они не делились своим секретом и не хотели, чтобы я об этом знал, потому что они, по всей вероятности, видели во мне наивного законопослушного паренька, который тут же побежит и расскажет всё предводителю скаутов.
Ходили слухи про одного парня из нашего взвода, по фамилии Хендерсон. Слухи говорили, что он раньше служил в «Зелёных беретах» и уже отслужил во Вьетнаме. Сейчас по какой-то причине он уже не был «Беретом». Несмотря на это, он завербовался на вторую командировку в зону боевых действий. Как поговаривали, он сделал это потому, что пристрастился к героину и знал, где его достать во Вьетнаме.
Вскоре после ухода из разгромленного лагеря мы наткнулись на ручей. В джунглях встречались ручьи двух типов — ручьи прозрачные и ручьи мутные. Мы старались избегать мутных ручьёв при восстановлении запасов воды в теле. Кому охота пить жидкую грязь? Если ручей был прозрачным, то значит, вода чистая, всё очень просто. Просмотр воды на просвет был нашим единственным научным тестом на пригодность для питья. Ручей в два фута глубиной и десять футов шириной, который встретился нам после ухода из рисового лагеря, был хорошим. Вода сверкала, словно ирландский хрусталь. Мы ясно видели дно, вода была чистой и отличной на вкус. Мы напились тут же на месте. Я помыл в воде руки прежде, чем как следует попить. Вода хорошо освежала. Многие наполнили свои фляги, потому что никто не знал, когда мы ещё встретим столь же высококачественный ручей.
