После службы мы со Штрошном наводим порядок в нашем шкафчике, стараясь в честь праздника разложить все понаряднее, спрятав с глаз долой разную мелочь.
Затем обер-фельдфебель собирает нас внизу, чтобы провести по казармам. Он показывает нам стрельбища, расположенные рядом со зданиями, где стоят орудия зенитной артиллерии имперской службы трудовой повинности и мальчишки-зенитчики[13] расхаживают перед нами в ярко-синих шинелях с белыми шарфами. Сзади стоит разбитый танк, который используют в качестве мишени при отработке умений пользоваться панцерфаустом.[14]
Под крутым откосом насыпи Рейхсшпортфельда расположен ряд аккуратных домов. Их оконные стекла горят в лучах прорывающегося сквозь облака солнечного света. Там гуляют празднично одетые люди, до нас доносится их смех, но между нами лежит непреодолимая пропасть.
Мы останавливаемся у зарослей кустарника и нескольких высохших сосен, у основания которых вбиты три столба. Это берлинская расстрельная площадка номер пять, место, где казнят дезертиров, предателей и саботажников. Поверхность столбов изрыта пулями, и темные потеки засохшей крови похожи на следы пожара. Земля здесь темно-красная. Это человеческая кровь! Обратно мы шагаем задумавшись. В лесу, ржавея около стрельбищ, стоят пушки. Почему их не используют? Похоже, это никому не известно.
На обед вареный картофель, мясо с соусом и десерт. Затем унтер выдает сухой паек на ужин. В честь праздника мы получаем целых двадцать сигарет, четвертинку шнапса и полбутылки вина каждому. Теперь нам действительно есть чем отпраздновать Пасху.
Днем лежу на кровати и читаю. К Гейнцу пришли. Мы со Штрошном едим принесенный ему пасхальный кекс. Уходя, его мать просит, чтобы мы позаботились о ее сыне, что мы с удовольствием ей обещаем.
Гейнц смущен. Вечером вместе с Германом мы идем в столовую и обсуждаем наше туманное будущее.
Незадолго до отбоя унтеры возвращаются из города в казармы пьяными. Трезв лишь Чучело, на котором, как на вешалке, болтается форма. Днем к нему приходила подруга, и он был занят другим.
Понедельник, 2 апреля 1945 года
Светлый понедельник, день мира и весны утратил свое значение в этом жестоком мире.
Утром мы несем картонные коробки с гражданской одеждой в штаб роты, откуда их почтой перешлют нашим родственникам. Я снова иду на интендантские склады и сую в руки подобревшего обер-фельдфебеля сигареты. Теперь я могу спокойно выбрать новую шинель и добротные штаны. Удивительно, насколько праздник и несколько сигарет способны изменить поведение некоторых людей!
Возвращаясь в казарму, вижу марширующую по плацу серо-коричневую колонну солдат, заунывно тянущих какую-то тоскливую песню. Поющие одеты в новенькую форму с расшитым золотом, как у эсэсовцев, воротом, на головах белые меховые шапки. И голоса, и песня не немецкие. Это русские — власовцы.[15] В их тоскливой песне, которую начинает запевала и мощно подхватывают все остальные, слышно дыхание просторов бескрайних русских равнин. Эти русские — будущие офицеры армии Власова, армии, которой уже не существует. Их обучали обращению с немецким оружием и точно так же, как венгров, использовали как пушечное мясо.
На обед подали то же, что и вчера. Унтеры снова отправляются в город, а к Чучелу вновь приходит подруга. Зайдя за сухим пайком, мы застаем его в не совсем подобающем для приема посторонних виде и осторожно ретируемся.
Позже я дремлю на кровати. Затем мы с Гейнцем и Штрошном, прежде чем вернуться в казарму и попытать удачи в картах, заходим в столовую, чтобы написать открытки матерям. Осмотрительно делая ставки, выигрываю 30 рейхсмарок. Сегодня алкоголь способствует благожелательной атмосфере, все идет мирно. Мы втроем играем в скат, позже к нам присоединяется обер-ефрейтор Бекер. Мы с Гейнцем — дежурные по казарме и незадолго до десяти загоняем всех в постель и подметаем пол. Обер-ефрейтор осматривает комнату. Наконец мы свободны. Выключаем свет и вскоре крепко засыпаем.
Вторник, 3 апреля 1945 года
Сегодня должно начаться наше обучение. День начинается неважно, потому что у Ритна тяжелое похмелье и он в плохом настроении. После того как мы выпиваем утренний кофе, он заставляет нас строем десять раз пройти вокруг казармы, держа котелки с едой и по много раз распевая одну и ту же песню.
Другие роты уже строятся перед казармами, и поэтому нас распирает от гнева. Мы полностью во власти этого выскочки, нашего ровесника, только потому, что он носит унтер-офицерские нашивки. Хочется выть от возмущения.
У нас уже нет времени на завтрак. Проглатываем холодный кофе и снова строимся. Теперь нам нужно взять с оружейного склада патронные сумки с десятью зарядами, противогазы и плащи-накидки с капюшоном противохимической защиты. В момент выдачи обмундирования завывают сирены воздушной тревоги, и мы отправляемся в убежище. Мы можем видеть, как по небу, словно мухи, летят на восток первые «Москито». Когда звучит отбой воздушной тревоги, ярко светит солнце, а над центром города поднимаются несколько гигантских столбов дыма.
Штабс-фельдфебель Бекер строит молодых призывников. Остальные со своими ефрейторами возвращаются в казармы. Кажется, для нас припасено нечто особенное.
Когда мы маршируем по полигону, штабс-фельдфебель Бекер объясняет нам, что сегодня должна производиться казнь и мы обязаны на ней присутствовать. Он добавляет с улыбкой, что такой приказ отдал командир нашей роты лейтенант Штихлер, чтобы укрепить наш боевой дух.
Маленький серый фургон с зарешеченными окнами стоит под деревьями рядом со стрельбищем. Мы стоим на краю леса и держимся скованно и тихо. Дверь фургона открывается. Трое мужчин в зеленых хлопчатобумажных робах сидят с одной стороны. Гражданский, седой священник, и обершарфюрер СС сидят с другой стороны. Когда один из военнопленных выходит, мы видим, что он в наручниках. Позади него — обершарфюрер СС с пистолетом. Приговоренный что-то с улыбкой говорит ему и медленно забирается обратно в фургон.
Ожидание начинает нас раздражать, разговоры стихают. Появляются двое эсэсовцев, бывшие товарищи обреченных на казнь. Они еще раз жмут руки бывшим сослуживцам. Затем они исчезают между деревьями. Все это кажется мне нереальным — лес, пение птиц, солнце в кобальтово-синем небе. И мы, находящиеся здесь для того, чтобы посмотреть, как казнят этих бедолаг. Зрелище неприятное и ничтожное, словно ярмарочный балаган.
Наш старший ефрейтор говорит с эсэсовским конвоем. Он сообщает нам, что утром один из приговоренных пробовал убежать во время медосмотра, и его задержали в приемной врача. Всем приговоренным к смерти сначала надо пройти медосмотр, который должен засвидетельствовать, что они здоровы, прежде чем их застрелят. Какая насмешка над гуманизмом! Для того чтобы быть застреленным, следует оказаться физически пригодным!
Наспех собранная из всех рот расстрельная команда строем выходит из казарм. Таких вещей не любят, и каждый старается подобного избежать. Только один высокий веснушчатый солдат вызвался добровольцем.
Мы ждем появления военного прокурора. Подъезжает открытый грузовик, в нем три гроба. Их черный лак ярко блестит на солнце. Мы смотрим на приговоренных, которые безразличны ко всему, кроме слов, слетающих с губ священника, словно они уже в другом, лучшем из миров.
Наконец подъезжает машина с врачом, офицером военной прокуратуры и писарем. Офицер слегка подпрыгивает, солнце играет в лакированной коже его неуставных сапог выше колена. Он небрежно касается пальцем фуражки и бросает быстрый взгляд на фургон. Затем подзывает писаря и идет к месту казни.
Сидящие в фургоне вылезают наружу. В сопровождении молящегося священника они медленно идут к расстрельной команде. Все в наручниках. Над площадкой раздаются громкие приказания. Расстрельная команда занимает позицию, двое перекрывают три открытые стороны площадки, чтобы не дать осужденным бежать. Тихо, будто стараясь никому не мешать, штабс-фельдфебель приказывает нам подойти ближе к месту казни. Мы встаем справа от расстрельной команды. Впереди те, кто пониже ростом, чтобы всем было видно. Рядом стоят жены некоторых офицеров и разговаривают между собой:
— Не правда ли, увлекательное зрелище?
Приговоренные в последний раз обмениваются рукопожатием со священником. Он воздевает руки вверх, благословляя их, и отходит. Военный прокурор, сопровождаемый писарем, подходит к столбам со стоящими перед ними приговоренными и перелистывает свои бумаги. Через несколько секунд решатся три человеческие судьбы. Даже здесь, на месте казни, их все еще могут помиловать.
Устанавливается жуткая тишина. Все, затаив дыхание, смотрят на обреченных на смерть людей. Замолчали даже женщины, они вслушиваются в слова военного прокурора. Тот откашливается и в полной тишине трижды произносит:
