4 марта 1944 года началась Проскуровско-Черновицкая наступательная операция войск 1-го Украинского фронта. Наш корпус вошел в состав 1-й гвардейской армии (командарм генерал-полковник А. А. Гречко, члены Военного совета генерал-майор И. В. Васильев и полковник М. В. Шевяков, начальник политотдела полковник В. Г. Сорокин), которая получила задачу прорвать оборону в районе Браженцы, Лабунь и наступать в общем направлении на Староконстантинов, Проскуров. Задача нелегкая, если учесть, что в разгаре весенняя распутица. Фронтовики знают, что такое распутица в период наступления. На дорогах грязь по колено. На автотранспорт надеяться не приходилось. Боеприпасы и продовольствие подвозили на волах. «Му-2 с длиппым зажиганием» — так метко окрестили солдаты нашу «роту подвоза». Представьте себе картину: идет по дороге этакий чумацкий обоз. Волы медленно тянут тяжелые повозки. Солдаты-ездовые устало месят грязь на обочине или дремлют, сидя прямо на снарядах.
— Как когда-то запорожцы, честное слово! — не раз в сердцах говорил командир корпуса. — Попробуй сманеврируй тут.
Снабжение, в общем, плохое, с перебоями. Голодновато жилось.
Командиры и политработники пи в чем не отделяли себя от рядовых бойцов. Солдатам есть нечего, и нам приходилось пробивать новые дырки в ремнях. Как-то мой ординарец Василий, парень шустрый и пронырливый, раздобыл немного муки.
— Немедленно в медсанбат, — приказал я ему.
— Товарищ полковник!.. — протянул оп, всем своим видом показывая, сколько энергии пришлось потратить и изворотливости проявить, чтобы достать эту муку.
— Давай, давай, топай. Раненые на «бабушкином аттестате» сидят, а мы с тобой будем тут пирогами баловаться. Да расписку принеси, что сдал все в целости.
Расписку он принес. Но долго еще обиженно поджимал губы.
Остро давала себя знать и нехватка людей. Наш корпус не успел пополнить свои ряды. В бой пошли в том же составе, в каком вышли из окружения.
С большим трудом нам удалось взять Староконстантинов и Красилов. Впереди был Проскуров. Здесь противник сосредоточил немалые силы. Его войска сжимали боевые порядки, использовали для обороны все, за что можно было зацепиться. А в корпусе растянулись тылы, артиллерия отстала, завязла в грязи, не успевала продвигаться за пехотой.
Едва штаб корпуса переместился в Черный Остров, на КП приехал генерал А. А. Гречко. Выслушав доклад Бондарева, сказал:
— Командующий фронтом поставил задачу: вашему корпусу во взаимодействии с соседями взять Проскуров.
Гречко посмотрел на наши вытянувшиеся лица, усмехнулся:
— Все ясно. Сейчас помощи просить будете. Тяжело, мол, «активных штыков» мало. Знаю. Поможем... — Он помолчал и добавил: — Чем можем. Но в основном рассчитывайте на собственные силы. Подумайте, все подсчитайте и доложите свои соображения.
Командарм уехал. Бондарев долго сидел над картой. Курил больше обычного. Потом поднял на меня ввалившиеся, обведенные синевой усталости глаза:
— Ну что молчишь, Никита Степанович? О чем начальству докладывать будем? Давай думать... Негоже скисать. Наступать-то все равно надо. Где людей возьмем, комиссар?
— Придется опять «Машку с Сашкой — в роту».
Бондарев улыбнулся.
— Ну что ж, давай, действуй. А я буду операцию планировать.
«Машку с Сашкой в роту» — фраза со смыслом. Символическая, что ли, вроде морской команды «Свистать всех наверх!». Создали мы в корпусе небольшой ансамбль. Два солдата в нем выступали в роли конферансье. Коронный номер их — шуточный перепляс с частушками на злобу дня, и назывался «Машка с Сашкой». Здорово он у них получался. Бойцы, помню, ладони отбивали, аплодируя. И вот в один из таких же, как сейчас, тяжелых для корпуса дней (было это несколько месяцев тому назад) приехал к нам генерал — представитель штаба фронта. Мы доложили ему, что людей в полках мало, нужно пополнение.
— Развели ансамбли, а воевать некому, — накричал он на командира. — Все — в роты.
Пришлось нашим самодеятельным артистам разойтись по подразделениям. Надо сказать, что дрались они так же, как и играли, отменно. «Сашку» однажды ранило. Так он и выходил на сцену с перебинтованной рукой. В зале обычно при его появлении слышался одобрительный гул: «На все руки мастер, что фрица бить, что бойцов веселить». Тот же генерал позднее, посмотрев концерт, похвалил:
— И воевали хорошо, и ансамбль сохранили. Молодцы.
С тех пор и пошло: «Машку с Сашкой — в роту» — значит, всех, кто способен держать в руках оружие, в критические минуты — на передовую.
В тот же день приступили к работе. Бондарев приказал своему заместителю по тылу полковнику С. Ф. Абрамову до минимума сократить тыловые подразделения. В помощь ему выделил офицеров политотдела. Сам поехал во 2-ю гвардейскую воздушнодесантную дивизию. Ее только что переподчинили нашему корпусу. Гвардейцы-десантники недавно вышли из боев, пополнение получить также не успели.
Многое в дивизии изменилось. На другую должность ушел комдив Илья Федорович Дударев. Дивизию принял полковпик Степан Макарович Черный. Начальник политотдела подполковник Игнатий Григорьевич Мазуркевич доложил, что полки готовы к наступлению.
Деловую часть беседы мы закончили быстро. Я убедился, что политический отдел здесь работает дружно.
— Ты меня не сопровождай. Дел у тебя много. Сам проеду в полки, встречу старых друзей, посмотрю, как готовятся к наступлению, — сказал я Мазуркевичу.
В одном из батальонов нашел майора Михаила Трофимовича Полтавца, теперь уже секретаря дивизионной партийной комиссии. Он вместе с парторгом ставил задачу коммунистам. С горечью узнал, что лучший в дивизии замполит полка Володя Вырвич тяжело рапен в голову, отправлен в госпиталь, и, видимо, надолго.
Заехал я и в медсанбат, к майору Шапошникову. Этот энергичный, веселый, отлично знающий свое дело человек всегда вызывал у меня симпатию. А раненые в нем души не чаяли. Борис Васильевич встретил меня своей неизменной улыбкой. Обнялись.
— Сколько лет, товарищ полковник, сколько зим...
— Да не так уж много. А впрочем, на войне иной раз и день месяцем кажется.
Предаваться воспоминаниям не было времени, и я сразу приступил к делу.
— Раненых повидать хочу. Поговорить.
В тесной комнатушке, отведенной для тех, кто уже «малость подлатался», нас сразу засыпали вопросами:
— Как на фронте, товарищ полковник?
— Гоним фрица?
Объяснил обстановку, рассказал, что корпус готовится к новым боям.
— Товарищ полковник, у нас вчера тут неприятность вышла. — Это говорил высокий солдат, с повязкой на шее. Я насторожился.
— Мы вот четверо два раза к майору ходили. Просим: отпустите, здоровые уже. Я парторг, а рота в бой пойдет...
— Погоди, погоди, — перебил его Шапошников. — Здоровых всех выписали.
Раненые загудели:
— Не всех...
— Мы разве барышни?
— С прыщом из санбата не выпустят!
— Ты, Борис Васильевич, вот что сделай, — предложил я. — Посмотри еще раз всех и реши персонально: кого можно и нужно — отпусти, а кого нельзя — лечи.
Несколько человек сразу же направились на последнюю перевязку. Пожилой боец, сунув под кровать палку, тоже поспешил к выходу. Он явно старался показать, что ему наплевать на больную ногу, и тихо бурчал себе под нос:
— Правильно. Хватит сачковать, на передовую давно пора.
— Стоп, — перехватил его Шапошников. — Вам, Мамыкин, рано о передовой думать. И вам, Никитин, тоже.
Невысокий солдат с марлевой чалмой на голове сморщился, как от зубной боли:
— Доктор, в бою раны сами заживают, а тут дойду окончательно. — Он быстро повернулся ко мне. — Товарищ полковник, замолвите словечко. Вы же меня знаете.
Из-под белой повязки глянули на меня серые, со знакомой озорнинкой глаза. И тут же всплыло в памяти: танковая атака на батальон Ходырева, черные остовы сожженных машин врага, засыпанный землей окоп и человек, медленно встающий из него, как из могилы. Сержант Никитин. Боевой комсомольский вожак. Тот самый, которого, по его словам, пули стороной облетают.
— Это как же ты сюда попал?
Никитин хитровато сощурился.
— Товарищ полковник, пуля же, она — дура. Я ей визитную карточку: «Так, мол, и так, сержант Никитин Николай, молодой, пежепатый». А она клац по черепку — будь здоров. Без понятия пуля.
Я посмотрел на улыбающегося Шапошникова.
— Может быть, выпишем?
Борис Васильевич покачал головой. Улыбка пропала.
— Рано.
— Ничего не поделаешь, — развел я руками. — Слово врача — закон.
— Все равно сбегу, — серьезно сказал Никитин.
— Брюки отберу — не сбежишь, — усмехнулся Шапошников.
...Ночью проходила перегруппировка частей корпуса. Утром следующего дня мы пошли в паступление. Оборону врага приходилось буквально прогрызать, каждую пядь земли брали с боем. Проскуров (ранее там располагался штаб немецкой группы армий «Юг») —крупный железнодорожный узел, и противник принял все меры, чтобы удержать его.
