Гречко помолчал, словно давая нам время осмыслить услышанное.
— Теперь — практически... Главная ставка на наиболее боеспособные полки. Это раз. Особое внимание обратите на укрепление рот и батальонов. Это два. Сами понимаете, что им придется чаще всего действовать самостоятельно. И в-третьих, ни в коей мере не растягивайте тылы.
Домой мы вернулись, настроенные на боевые дела.
Прорвать оборону юго-западнее Проскурова удалось сравнительно быстро. После короткого артиллерийского налета наши солдаты ворвались на передний край, с ходу взяли вторую траншею. Как и предполагалось, наш удар для немцев оказался совершенно неожиданным. Из показаний первых же пленных стало очевидным: немцы считали, что, пока не просохнут дороги, никаких активных действий не будет.
Части корпуса наступали «скользящим фронтом», двигаясь на юго-запад. Наступление развивалось успешно. В Смотриче взяли около пяти тысяч различных немецких машин. Никогда не забуду эту картину: дороги па десятки километров забиты автомашинами, тягачами, повозками. Штабные автомобили сожжены или взорваны. А остальные — целехоньки.
Наших бойцов опьяняла победа. Многим казалось; что мы вот так, не останавливаясь, и будем гнать немца чуть ли не до самого Берлина.
У некоторых солдат, да и у офицеров, появилось этакое пренебрежительное отношение к врагу. Мне доложили, что в отдельных подразделениях неохотно окапываются: да что там, дескать, все равно вперед пойдем.
Очень опасно недооценивать противника. Сегодня он бежит до выгодного рубежа, а завтра может собраться с силами и нанести удар. Так оно, кстати, и вышло под Чортковом. Но об этом ниже.
В тот же день я переговорил с начподивами, политработниками корпуса. Поставил задачу: уберечь солдат от шапкозакидательских настроений. Противник еще силен, хитер и коварен. Пусть коммунисты, бывалые бойцы побеседуют с молодыми воинами, объяснят, какая глубокая пропасть лежит между смелостью и безрассудным ухарством. Легкость победы должна не опьянять, не ослеплять бойца, а настораживать.
Сам побывал в нескольких подразделениях, поговорил с солдатами. Надо сказать, правильно мы поступали, объявив войну шапкозакидательству. Командиры и бывалые солдаты поддержали нас, вспоминали случаи нелепой гибели друзей, пренебрегавших элементарной осторожностью.
К вечеру так намотался, что казалось, и шага больше сделать не смогу. Ноги гудят. Добрался до избы, когда уже совсем стемнело. Только пистолет из-за голенища сапога вытащил (я носил его так по старой десантной привычке) — вбегает шофер Григорий Микляев:
— Товарищ полковник, танки!
Гляжу, а его дрожь пробирает. «Эх, думаю, Гриша, Гриша, раньше ты посмелее был, из любой передряги выход находил». (Какой-то надлом в Микляеве произошел после ранения.)
Но таким напуганным я его видел первый раз.
— Какие там еще танки? — спрашиваю.
— Немецкие, товарищ полковник. Десятка три, никак не меньше. За оврагами.
Послал офицера проверить. Все верно. Деревеньку, в которой находился штаб корпуса, рассекают неглубокий овраг и заболоченная речушка. Вот за ним и расположилась какая-то приблудная немецкая танковая часть.
Верно, одна из тех, что в корсунь-шевченковский котел не попала. Жгут гитлеровцы костры, греются. Драться нам с ними нечем. Вся артиллерия впереди. Мы, считай, в глубоком тылу.
Я — к Бондареву.
— Андрей Леонтьевич, танки в селе.
Тот выслушал, махнул рукой:
— Черт с ними! Через овраг они ночью не полезут. А мы к утру меры примем или уйдем потихоньку.
Вернулся к себе в избу, а под окнами уже шумок. Солдаты, узнав, что опасность нависла, любопытствуют, как начальство на это реагирует. Серьезное положение или нет.
— Вася, будь добр, дай воды горячей, — кричу. Бриться буду.
Вышел во двор, окатился до пояса холодной водой, потом в избе у окна с бритвой пристроился. И занавеску отодвинул.
После Гриша рассказывал. Увидели солдаты со двора мой намыленный подбородок, повеселели: «Комиссар бреется,— говорят,— потом чай пить будет. Выходит, все в порядке».
Рано утром, в самую дрему, подошел истребительно-противотанковый полк, скрытно выдвинулся к самому оврагу. За оврагом дотлевали костры. Гриша, как бы в отместку за свой ночной страх, сложил узловатый кукиш, ткнул им в сторону оврага, сплюнул:
— Накось, выкуси. Сейчас дадим тебе жару.
После первых же выстрелов гитлеровцы засуетились. Ответили огнем. Наши артиллеристы били точно: несколько танков сразу же вспыхнули, остальные отошли из села.
В те дни произошло событие, о котором я до сих пор вспоминаю с горечью. Но прежде чем рассказать о нем, попытаюсь коротко воссоздать общую обстановку, сложившуюся на нашем участке фронта. К 30 марта, в результате согласованных действий войск 1-го и 2-го Украинских фронтов, 1-я танковая армия врага была охвачена нашими соединениями в районе Чемеровцы, Дунаевцы, Студеница. В котле оказалось десять пехотных, девять танковых, моторизованная, артиллерийская дивизии гитлеровцев. Однако окружение не было сплошным. Мер по усилению как внешнего, так и внутреннего фронта окружения своевременно не приняли. Неудовлетворительно велась разведка. Особенно непрочным оказался внешний фронт, в полосе 18-го гвардейского стрелкового корпуса. Это соединение, состоящее всего из двух дивизий, обороняло участок протяженностью в тридцать пять километров. И когда противник нанес удар в районе Подгайцы, корпус отошел на юг к Днестру.
Окруженная группировка врага, сконцентрировав войска на узком участке фронта, пробивалась на запад, в общем направлении Чортков, Букач. Тут наряду с другими частями находилась и 309-я стрелковая дивизия, которую лишь накануне переподчинили нашему корпусу.
Эта дивизия занимала оборону на правом фланге, а я с утра поехал на левый, во 2-ю гвардейскую воздушно-десантную дивизию. Комдив полковник С. М. Черный доложил обстановку. Она оказалась угрожающей: противник сосредоточивал танковые силы. Правда, я не особо беспокоился за положение дел в 309-й. Командовал ею опытный, энергичный генерал-майор Дмитрий Феоктистович Дремин. Дивизия не раз отличалась в боях.
С НП 2-й гвардейской в первые же минуты пребывания мне пришлось наблюдать контратаку врага. Группа немецких танков выкатилась из-за соседнего леска и направилась в сторону наших войск. Впереди, настороженно поводя стволами, шли несколько королевских «тигров». Полковник Черный рассказал, что рядом с дорогой, по которой идут танки противника, замаскирована самоходная артустановка СУ-152. Неожиданно «тигры» повернули прямо на самоходчиков. Расстояние быстро сокращалось. Семьсот метров... шестьсот... пятьсот... Мы все волновались за судьбу артиллеристов. Нервничал и полковник Черный.
Вдруг грянул орудийный выстрел... другой. Оба «тигра» задымились. Один уткнулся хоботом пушки в дерево, другой крутанулся на перебитой гусенице и замер.
— Красиво сжег! — громко сказал Черный, окидывая собравшихся горделивым взглядом. Сказал так, словно он сам лично уничтожил эти танки.
Остальные танки противника остановились, открыли огонь. В бой вступила наша артиллерия.
Грохот орудий продолжался более получаса. Противник дрогнул и начал отходить.
Вскоре мы разговаривали с командиром самоходной установки. Молодой лейтенант рассказал, как сидел в засаде, как сдерживал себя, ожидая, пока танки подойдут поближе и подставят борты, хвалил заряжающего за быстроту. Как ни старался лейтенант, он не мог скрыть охватившей его радости. Казалось, она так и брызжет из его глаз.
К награде его,— предложил я полковнику С. М. Черному. — Его и"всех членов экипажа.
И в этот момент меня позвали к телефону. Звонок из штаба корпуса. В трубке взволнованный голос начальника оперативного отделения Доможилова:
— Никита Степанович, на правом фланге беда.
— Что случилось?
— Прорвался -немец. Смял два полка триста девятой дивизии. Туда выехал генерал Бондарев. Наводит порядок.
Хорошего настроения как не бывало. Выехал в штаб. Григорий гнал машину с бешеной скоростью. Я опустил стекло, высунулся, подставляя разгоряченное лицо под упругую струю прохладного воздуха. Как же могло случиться такое? Почему? Вспомнились дороги, забитые брошенной вражеской техникой, солдат с трофейным аккордеоном в руках. Не коснулись ли «шапкозакидательские» настроения бойцов и командиров 309-й? Они шли теми же дорогами, в течение многих дней видели деморализованного, панически бегущего на запад противника... И вдруг вместо спины врага наткнулись на стальной кулак его танкового тарана.
Так думал я. И тут же пришел к мысли, к которой не мог не прийти: «Ну, а сам-то ты? Почему, узнав, что дивизия вливается в корпус, сразу же не поехал туда, не поговорил с людьми? Понадеялся на то, что командир там боевой и политработники сильные?»
