Ознакомительная версия.
Сама проблема в том, что, скорее всего, это еще и реакция на посттравматический синдром развала Союза. Так и не сумевшие обрести идентичность, мы – кто? Мы – европейцы? Мы – куда? Ответов на эти вопросы нет. Простой ответ, что мы, наконец, «поднялись с колен», мы всем покажем, что мы сильные, и что мы должны сопротивляться этому миру, который нас пытается загнать ко всему этому чуждому нам.
Вообще, это отторжение другого, неважно, дело даже не в Украине, дело во всех иных ценностях, связанных с религией, с полом и с разговорами о допущении больших свобод или меньших свобод – это неприятие чужого началось не вчера. Оно очень сильно последние лет десять культивировалось и возникало в обществе и, в том числе, в медийной сфере. Потому что чужих было много и внутри – откуда сейчас взялись эти «пятые колонны», «иностранные агенты» – это все легко легло на почву еще и историческую. А сейчас еще и на все эти «чуждые нам» ценности, которые «гнилой Запад» нам навязывает.
– Вы преподаете в Высшей школе экономики. Как ваши студенты реагируют на происходящее в стране?
– По-разному. Те, кто постарше, те, кто уже начал работать, тоже, к сожалению, делятся на тех, кто согласен с тем, что происходит, и на тех, кто категорически с этим не согласен, – значит, у них есть проблемы с работой. Во всяком случае, очень ограниченные возможности. И есть те, кто вообще не хочет иметь ничего общего с этой сферой и стараются уходить в пиар, в развлекательное производство, в продюсирование. Это понятно, потому что молодым людям не хочется сейчас для себя определять, на какой они стороне баррикад.
Гораздо больше меня беспокоят вновь приходящие молодые – 17-ти, 18-летние, которые, конечно же, будут, в каком-то смысле, продуктом вот той информационной кампании, о которой мы говорим. И хотя у нас есть курс по медиа и новостной грамотности, мы даже журналистам пытаемся объяснять, почему так важно понимать, как и что ты делаешь с точки зрения потребителя, даже этот курс сейчас иногда вызывает некоторые вопросы. Потому что часть молодых людей – немногочисленная, но, тем не менее – задает вопрос «а зачем нам знать, что здесь – фрейминг, здесь – умолчание, здесь – не тот источник, если я согласен с политикой государства и я поддерживаю это, я считаю, что новости так всегда и должны вести?». С этим очень трудно спорить. Хотя я считаю, что всегда спорить нужно, потому что давай тогда разделим – это все-таки новости или что-то другое? Если это новости, тогда мы по критериям разделим, почему это не новости. Тогда ты будешь понимать, что ты делаешь не новость. Может быть, тебе это и не нужно, может быть, ты соглашаешься, что я и буду делать не новость, но давай тогда мы будем понимать, что это не новость.
Все это растет из семьи, окружения, информационного контекста, многих и всяческих взаимоотношений. Но этот вопрос важен, хорошо, что молодой человек его задает. Если он спросил «зачем?», дальше ему можно сказать, «посмотри, что происходит». Может быть, это сомнение поможет ему не быть информационным солдатом. Может быть, ничему не поможет, может быть, он сделает другой выбор. Но не дать этой возможности, я считаю, нельзя. Ее надо дать.
– Каким вы видите состояние профессии сейчас?
– Это кризис. Это глубокий кризис. Я бы сказала, что, в каком-то смысле, в журналистике, которую мы представляли лет двадцать назад (хотя она тоже была не идеальной и тоже во многом от этого мессианства получила теперь вот такой крен), было понимание стандартов и того, как делать информационные вещи. Многое из этого, конечно, потеряно. А главное – показано, что можно одномоментно переключать этот тумблер – можно так, а можно сяк. Эта разница меня лично все равно не устраивает, потому что мы никогда сразу не учим собственных детей тому, что жизнь нехороша, что есть много людей, которые могут обманывать, что есть вещи неочевидные. Мы все-таки всегда говорим детям, что есть библейские истины. Поэтому и в профессии нельзя сразу учить тому, что все одинаковые, что всем все можно. У нас сейчас по этому поводу тоже идут большие споры, потому что многие коллеги говорят, что надо учить их жизни. Но зачем же привыкать ко лжи или к «гибридной» правде? Давайте, все-таки, сначала расставим ориентиры, скажем, что все-таки есть идеальные вещи. И тот выбор, который они сделают – это будет их выбор. Я считаю, что выбор человек всегда делает сам.
Как формируется российское коллективное сознание: запугивание, теории заговора, старые раны
(Delfi.lt, Литва)
«Контролируемые Кремлем телеканалы ставят перед собой не журналистские, а совершенно другие задачи – это создание какого-то вымышленного образа России, его поддержка и контроль. Действуют так: развлечения плюс подрыв критического мышления. Страх, стремление разбередить старые раны, и, наконец, когда люди эмоционально подготовлены, им посылают определенную весть: Путин приведет все в порядок», – сказал в специальном интервью Delfi журналист, проживающий в Великобритании автор книги о России при Путине «Все неправда, и все возможно» (Nothing Is True and Everything Is Possible) Питер Померанцев.
О традициях пропаганды в России. Пропаганда очень важна для Владимира Путина, она играла важную роль в Советском Союзе. Корни этой традиции – глубоко: в советское время, как хорошо известно жителям Литвы, очень широко применялась пропаганда, а у Запада просто нет такого опыта. В советское время было меньше телевидения, но был цирк, молодежные группы, пионерские лагеря – множество других средств для формирования новостной карты. Сама идея – визионерство, гении, традиции Жданова, создание новой жизни – глубоко укоренилась в российском обществе. Феномен политтехнологов – это очень по-русски, это кадры, которые создают пропаганду, переделывают общество.
Если говорить о продвижении Путина и роли СМИ, надо сказать, что он очень хорошо понимает роль телевидения: сначала он был никем, но в 1996 году он уже видел, как коррумпированное современное телевидение трансформировало Бориса Ельцина и спасло его президентство. А в 1999 г. телевидение создало Путина. Поэтому первое, что сделал Путин – перенял контроль над ним.
Чем нынешняя кремлевская пропаганда отличается от советской и как она действует? Это не только цензура – конечно, она тоже есть, особенно на телевидении, но не в такой степени, как в советское время: сейчас, по крайней мере, уже можно выражать свое мнение в интернете и читать разную информацию из-за рубежа. Теперь Кремль действует намного глубже, это немного напоминает принципы создания религиозного культа.
Прежде всего, российское телевидение предлагает невероятно много развлечений западного типа. Но содержание западного телевидения было такое: демократия, плюс фильмы о Джеймсе Бонде, и сериалы «Санта Барбара», а в России поняли, что можно создать развлекательное телевидение с реалити-шоу западного типа и прочим, но без компонента демократии. Развлечения помогают телевидению привлечь большую аудиторию. И это очень усложняет работу Запада при коммуникации с Россией.
Еще одно – они действуют, определенным образом употребляя разные термины и распространяя теории заговора. Это даже не политика, а мистификация и теории заговора на самые разные темы. В конце концов, теория заговора ставит крест на нормальных дискуссиях. И это происходит уже десять лет. Эта тенденция особенно стала проявляться после экономического кризиса 2008 года: старались вовлечь в теорию заговора людей, тем самым отвлечь их внимание от настоящей информации, политики.
Подобное происходило в России в девяностых – вспомните сеансы Кашпировского, мистику и прочее. Но на этот раз все создавалось стратегически и сознательно.
Эти технологи не соблюдают этику, они ставят перед собой не журналистские, а совершенно другие задачи – это создание какого-то вымышленного образа России, его поддержка и контроль. Действуют так: развлечения плюс подрыв критического мышления. Они сравнивают несравнимые вещи. Посмотрите, какие фигуры речи они используют: Дмитрий Киселев – типичный пример. Его любимая фраза: «Совпадение? Не думаю». Например, он говорит: шведы потерпели поражение под Полтавой в 18 веке, а теперь Карл Бильдт (министр иностранных дел Швеции – прим. ред.) хочет занять Россию. И, общаясь с людьми в России, я понял, что это действует, у них странные сравнения и мысли – например, НАТО – огромная организация, и потому она хочет уничтожить Россию. С этим невозможно спорить.
Как создатели культа постоянно напоминают человеку его отрицательные переживания, так политтехнологи Кремля заставляют россиян снова переживать унижение в девяностых, сталинское время. Вместо того, чтобы лечить травмы, учить пережить трудные периоды, рационально смотреть на них и спокойно об этом говорить, они постоянно бередят раны, и людям эмоционально это очень трудно. Россия – это страна незалеченных травм. Российский ученый Александр Эткинд много писал о незалеченных травмах россиян: гражданской войне, лагерях. Никто их не лечил, поэтому людьми так легко манипулировать.
Ознакомительная версия.
