Мое детство прошло на берегах Баренцева и Белого моря, там, где служил отец. А закончил школу и стал мужчиной я уже на Черноморском побережье. И когда из окна автобуса увидел залитую солнцем, блестящую и переливающуюся гладь Севастопольской бухты, я понял, чего мне не хватало в течение всех этих полутора лет в Молдавии. Моря. Его пряного запаха, его волн, просто присутствия рядом. Знаете, я до сих пор немного брезгую купаться в реках и озерах. Воды чище, прозрачнее и добрее, чем морская, на свете нет. Именно тогда-то в автобусе я и понял, что сделаю все возможное и невозможное, чтобы надеть морскую форму.
В училище всех поступавших солдат и матросов определили в одну роту. Подразделение военнослужащих-абитуриентов напоминало толпу, только что вышедшую из окружения. Десантники, матросы, пехота сухопутная и морская, короче, все виды вооруженных сил в одном флаконе из восьмидесяти человек. Такая цветастенькая и разношерстная компания. Кто откуда: одни из Казахстана, другие с Дальнего Востока, третьих вообще с Новой Земли занесло. Был даже один боец из группы войск в Германии. Сам севастополец, отдохнуть заехал. Дай бог, половина хотела на самом деле поступить. К тому же мичман, назначенный к нам старшиной на время вступительных экзаменов, по секрету сообщил, что из общего числа срочников поступит ровно двадцать пять процентов. Под конец так оно и вышло. Не знаю, случайность ли это или указание сверху, но и в последующие годы сохранялась та же квота.
О том, что училище готовит не просто инженеров флота, а именно ядерщиков, многим прибывшим становилось известно только на месте. Помню, из той же Молдавии приехала целая группа человек тридцать вчерашних школьников и после разъяснений в полном составе отправилась обратно. Их не остановили даже уверения в том, что кроме двух специальных ядерных факультетов есть еще один, выпускающий электриков и дизелистов. Недобор был хронический. Второе севастопольское училище, командное имени Нахимова, страдало прямо противоположным недугом. В него ломились толпы мечтающих в будущем водить эскадры и командовать флотами. Многих невезунчиков, слетевших после очередного экзамена или недобравших баллы, в самом конце утешали и, как бы между прочим, сообщали, что есть, мол, здесь еще одно училище. Тоже моряки, подводники — покорители глубин! Берите документы и дуйте в него, с вашими четверками на вступительных экзаменах там вас сразу возьмут. Домой-то стыдно. И шли они, солнцем палимые. И становились инженерами-подводниками… У тогдашнего начальника училища, вице-адмирала Саркисова был хороший девиз: надо брать крепких середняков и делать из них хороших инженеров для флота. И делали. И кстати сказать, неплохо.
По мере сдачи экзаменов численность нашей военизированной роты уменьшалась. По воле судьбы и случая ее покидали и те, кто искренне хотел учиться. Мой новый друг Юрка, сержант морской пехоты, с детства возмечтавший стать именно подводником, вылетел в один миг только за то, что пару часов пообнимал молодую лаборантку за забором после отбоя. На его беду роту в этот час проверял начальник нового набора. Уже утром Юрка получил проездные документы обратно в часть. Никакие уговоры не помогли. Многих отправляли за банальную пьянку. В основном дураков. Мы все грешили этим, но умные делали это осторожно. Я, памятуя прошлое свое поступление, друзьям отца на глаза не показывался и о себе никак не заявлял. Но пришлось все-таки.
Успешно преодолев обе математики, письменную и устную (сдал их на тройку), я успокоился. Оставались два экзамена: физика и сочинение. Тут я и расслабился. За сочинение я вообще не опасался. Я любил писать, и ниже четверки никогда не получал. К тому же, видимо, считая поступающих солдат абсолютными дебилами, нам порекомендовали много не писать, максимум пару страниц, самыми простыми и доступными словами, чтобы меньше было грамматических ошибок. Сочинение было последним экзаменом и выглядело чистой формальностью. А перед ним была физика. Вот на ней я и попался.
Воодушевленный своими «успехами» на ниве математики, к физике я готовился спустя рукава. Полистал учебник, надраил сапоги, начистил значки на мундире и с непоколебимой верой в свой успех отправился на экзамен. Билет достался, не скажу что очень сложный, но, принимая во внимание степень моей подготовки, — неподъемный. Отчитываться о своих познаниях пришлось перед доцентом кафедры физики Олейницким. Помня, что для военного главное — выправка и стать, я собрал воедино все крупицы знаний по отведенным заданиям и четко, командным голосом, не прибегая к сложным выражениям, высказался по физическим проблемам, изложенным в вопросах. К моему величайшему удивлению, доцента абсолютно не впечатлили ни мундир, ни командная выправка, ни тем более высказанное мной. Оглядев сквозь линзы очков мою героическую фигуру, Олейницкий тяжело вздохнул и спокойно заметил:
— Молодой человек, у вас прекрасный фасад, но познания. Двойка, товарищ сержант, двойка. Вы полный ноль. Идите.
Сказать, что на меня словно вылили ушат холодной воды, значит, не сказать ничего. Плохо соображая, что же произошло на самом деле, на ватных ногах я покинул аудиторию. В коридоре стоял командир нашего псевдоподразделения каперанг Германов. По моему виду он сразу понял, что случилось.
— Что, Белов, результат отрицательный? Давай вниз в казарму, собирай вещи. Все двоечники документы получат после окончания экзамена.
Это я и сам знал. Но недопонял. Беспечность и самоуверенность вообще присуща сержантам второго года службы. Со слов наших мичманов-старшин, по всем неписаным правилам после физики уже не выгоняли. Физика была рубежом, после которого уже надо было сильно постараться, чтобы покинуть стены Голландии. Перекурив на улице, я принял трудное решение: бегом, пока не ушло время, искать хоть кого-нибудь из бывших сослуживцев отца. Основная масса офицерского и преподавательского состава училища была в отпуске, и из всех знакомых я мог надеяться только на кавторанга Мартынова, начальника единственной лаборатории с действующим ядерным реактором. Ну я и помчался по коридорам в поисках кавторанга. Слава богу, обнаружил его быстро, буквально через пять минут.
Удивлению Мартынова не было предела. Он с недоверием осмотрел меня с ног до головы, постучал пальцами по погонам.
— Пашка, ты что ли?
Я опустил глаза и со стыдом признался:
— Я.
Кавторанг усмехнулся.
— А почему ко мне не зашел. Стыдно за прошлые подвиги? Мать-то с отцом в курсе, что ты здесь?
Я кивнул.
— Ну и какие проблемы?
Пришлось выдавить из себя:
— Физика. Банан. Сказали идти получать проездные документы обратно в часть.
Мартынов нахмурился.
— Кто принимал?
— Олейницкий.
Мартынов посмотрел на часы.
— Ну ты, молодой человек, и мудак! Если бы не твой батяня… Пошли!
И мы понеслись по коридорам. Экзамен еще не закончился. Около аудитории толпился народ. Мартынов раздвинул всех абитуриентов и скрылся за дверью. Не было его минут десять. Наконец, выйдя, он укоризненно посмотрел на меня и поманил рукой.
— Заходи.
И подтолкнул к двери.
Олейницикий встретил меня беспристрастным взглядом. Жестом указал на стул. Я сел. Коленки предательски дрожали.
— Ну-с, молодой человек, у вас, оказывается, есть протеже. Да и какой. Если бы не он. Ну-с, давайте попробуем объять необъятное.
И началось. Сначала мы прошлись по всему курсу физики. Потом прорешали задачи всех видов и по всем темам. По ходу допроса Мартынов сидел рядом и периодически смущенно опускал глаза. Наверное, я нес зачастую полнейшую чушь. Наконец Олейницкий замолчал. На несколько минут за нашим столом воцарилась тишина. С меня потоками лил пот, но я боялся пошевелиться и достать платок. Олейницкий поднял на меня глаза.
— Да, Белов, тебе будет очень трудно учиться. Может, не стоит?
Я молчал. А что я мог сказать?
— Конечно, ты что-то знаешь, но на молекулярном уровне. Подумай.
Инициативу перехватил Мартынов.
— Куда он денется? Я что, зря из-за него позорился тут! Мы его все вместе заставим! Пусть только попробует дурака валять! А ты что молчишь? Отвечай!!!
И хотя горло мое пересохло до состояния пустыни Гоби, я все же выдавил:
— Я буду учиться. Обещаю.
Олейницкий еще раз пристально посмотрел мне в глаза.
— Ну, давай. Посмотрим. Свободен. Три балла.
На улице Мартынов молча поднес к моему носу кулак. Поводил им.
— Понял?
Я кивнул.
— Ладно. И все же, засранец, мог бы и сообщить нам о своем присутствии. Или ты гордый очень?
Оправдываться не хотелось, да и что толку?
— Молчишь? Знаешь, Белов-младший, обижаться тебе не на что. Согласен? Забудь старое и берись за голову. Теперь все в твоих руках! Ну а мы, если возникнет надобность, поможем, по возможности. Иди… сержант.
