21
…Весь этот ужас продолжается здесь уже одиннадцать дней. И сегодня я наконец могу отправить тебе весточку. Надеюсь, ты получила все остальное. Мне тут пришлось пережить многое, но жизнь — такая прекрасная штука, что надо выстоять и спокойно пережить эти дни.
Нас уже полностью вытеснили в город. Этот проклятый город… Уж скорее бы конец! И я уже писал тебе: хоть бы еще разок пройтись по нашей улице…
Прощай!
…Моя самая любимая, я всегда думаю о тебе. И сегодня, когда получал еду, я тоже вспомнил о тебе. О том, как ты всегда замечательно вкусно готовила. Все мои носки разодрались, никак не могу избавиться от кашля. Может быть, пришлешь микстуру, но только не в стеклянной бутылочке. Ты-то сама не простужена? Одевайся, пожалуйста, потеплее. Хватает ли тебе угля? Сходи к Ал., я его всегда деревом снабжал для поделок. Пускай теперь за это даст уголь. Надеюсь, дядя Пауль уже законопатил на зиму окна, иначе будет в этом году слишком поздно. Рождество я здесь не праздновал. Я ехал на машине, мы сбились с пути и застряли, правда, скоро выбрались. Я решил, что в следующем году мы с тобой как следует отпразднуем Рождество и я сделаю тебе очень хороший подарок.
Не моя вина, что я не могу тебе сделать его в этом году. Вокруг нас русские, и нам не выбраться отсюда до тех пор, пока Гитлер нас не вызволит. Но ты об этом никому не должна рассказывать. Это военная тайна.
…Нам уже много чего пришлось хлебнуть, проглотим и это! Идиотская ситуация. Можно сказать, дьявольски трудная. И совершенно неясно, как из нее выбраться. Да это и не мое дело. Мы же по приказу наступали, по приказу стреляли, по приказу пухнем с голодухи, по приказу подыхаем и выберемся отсюда тоже только по приказу. Мы б уже давно могли выбраться, да наши стратеги никак между собой не договорятся. И очень скоро будет поздно, если уже не поздно. Но скорее всего нам еще раз придется выступить по приказу. И почти наверняка в том же направлении, что намечалось первоначально, только без оружия и под другим командованием.
Кемнер из соседней роты проигрался Хелмсу в… кости. Жалованье спустил, часы и даже рояль в родном доме — долговую расписку пришлось писать. Вот такой чушью тут занимаются. Интересно, как юридически решается вопрос с роялем, выигранным в кости? Часы и кольцо наш коротышка-толстяк отыграл. Может, завтра загородный дом выиграет. Вот только если оба погибнут, как вопрос о наследстве будет решаться? С удовольствием бы это выяснил, но времени не хватит. Я много чего не знаю, но придется с этим примириться. Я ведь еще в начале письма написал, сколько нам тут пришлось хлебнуть. Перескажи мое письмо Эгону. Заголовок: «Тяготы одного лейтенанта в Сталинграде». Что ж, если нам опять солоно придется, — а я думаю, что это будет очень скоро, — мы свое дело знаем. И умеем делать его лучше, чем в кости играть.
…Мне наконец все стало известно, и я возвращаю тебе твое слово. Это решение далось мне нелегко, но мы с тобой слишком разные люди. Я искал женщину с большим сердцем, но все же не с таким большим. Матери я написал и сообщил все, что ей следует знать. Пожалуйста, не утруждай себя выяснением свидетелей и обстоятельств, которые дали мне доказательства твоей неверности. У меня нет к тебе ненависти, я только советую: придумай подходящую причину и сама ускорь всю процедуру.
Я написал д-ру Ф., что согласен на развод. И если через шесть месяцев я приеду домой, я хотел бы, чтобы ничто больше не напоминало мне о тебе.
От отпуска, который мне полагается в феврале или в марте, я откажусь.
…Только что ротный фельдфебель сказал, что я не смогу поехать домой на Рождество. А я ему заявил, что он должен выполнять свои обещания, и он послал меня к ротмистру. Ротмистр объяснил мне, что другие тоже хотели поехать в отпуск на Рождество, тоже обещали своим близким и не смогли выполнить. Он-то никак не виноват в том, что мы не смогли поехать. Мы должны радоваться, что пока еще живы, сказал ротмистр, да и долгое путешествие холодной зимой — дело не безопасное.
Поэтому и ты, дорогая Мария, не должна сердиться на меня за то, что я не приеду в отпуск. Я очень часто думаю о доме и о нашей маленькой Луизе. Смеется ли она уже? Красивая ли у вас в этом году елочка? У нас тоже будет елочка, если не расквартируют в новом месте. О том, что с нами тут происходит, я много писать не хочу, иначе ты будешь плакать. Посылаю тебе фото, я на нем с бородой — это меня три месяца назад щелкнул один приятель в Харькове. Тут разное говорят, и я не знаю, что и думать. Иногда меня охватывает страх, что мы с тобой больше никогда не увидимся. Хайнер из Крефельда сказал мне, что мужчина не должен писать так — нагонять страх на близких. Но что поделаешь, если это правда!
Мария, дорогая Мария, я все хожу вокруг да около, но ротный сказал, что это последняя почта домой, потому что больше ни один самолет от нас не полетит. И я не могу больше лгать тебе. И с моим отпуском, видно, никогда больше ничего не получится. Если бы я смог тебя увидеть хоть один-единственный раз! Как это ужасно!
Когда вы зажжете свечи, думайте о вашем отце в Сталинграде.
…Хочу тебе рассказать, что в четверг мы смотрели кино. Конечно, не в настоящем кинотеатре, иначе вы еще подумаете, что мы тут не знаем, как убить время. Мы смотрели «Ястреба Валли», все сидели на полу на своих касках или как турки. Это очень хороший фильм. Ты мне написала, чтобы я держался подальше от девушек. Мария, тут нет никаких девушек. Кино смотрели двести мужчин. Фильмы привозит рота пропаганды и крутит каждый вечер в сарае, только вчера не показывали, я слышал, как в деревне стреляли русские. Я давно хотел посмотреть «Ястреба Валли» в Дрездене или в Ганновере, но все не получалось. А теперь вот в Сталинграде посмотрел. Смешно, верно? Когда приеду в отпуск, посмотрю этот фильм в настоящем кинотеатре. Надеюсь, что его еще будут крутить в Дрездене. Но он мне даже и тут в сарае очень понравился. Только звук был плохой, ребята вокруг отпускали шуточки, курили и такой дым стоял, что и разглядеть что-нибудь было трудно. Некоторые просто пришли в кино, чтобы погреться и поспать. «Ястреб Валли» — в Сталинграде! Я об этом всегда буду вспоминать.
…Какое несчастье, что началась эта война! Сколько прекрасных деревень она разорила, разрушила. И поля всюду не вспаханы. Но страшнее всего, что столько людей погибло. И теперь все они лежат во вражеской земле. Какое это огромное горе! Но радуйтесь, что война идет в далекой стране, а не на нашей любимой немецкой Родине. Туда она не должна прийти, чтобы горе не стало еще большим. Вы должны быть благодарны, должны на коленях благодарить за это Господа Бога. Мы тут стоим стражей на берегу Волги. Ради вас и нашей Родины. Если мы уйдем отсюда, русские прорвутся и все уничтожат. Они очень жестоки и их много миллионов. Русскому мороз нипочем. А мы страшно мерзнем.
Весь день я лежу в снегу и только вечером могу несколько часов погреться в подвале. Вы не представляете себе, какое это счастье. Но мы тут, и поэтому вы не должны бояться. Только нас становится все меньше и меньше, и, если так пойдет дальше, скоро никого из нас не останется. Но у Германии много солдат, и все они сражаются за Родину. Мы все мечтаем о том, чтобы поскорей наступил мир и чтобы мы победили, это самое главное. Пожелайте нам победы!
…Это письмо мне очень тяжело писать, каким же тяжелым оно будет для тебя! К сожалению, в нем нерадостные вести. Я ждал десять дней, но ситуация не улучшилась. А теперь наше положение стало настолько хуже, что громко говорят о том, что мы очень скоро будем совершенно отрезаны от внешнего мира. Нас заверили, что эта почта наверняка будет отправлена. Если бы я был уверен, что представится другая возможность, я бы еще подождал, но я в этом не уверен и потому, плохо ли, хорошо ли, но должен сказать все. Для меня война окончена.
Я лежу в лазарете в Гумраке и жду, когда нас отправят самолетом домой. Я так этого жду, но транспортировка все откладывается. То, что я возвращаюсь домой, — огромная радость для меня и для тебя, моей дорогой жены. Но я вернусь домой таким, что это не будет для тебя радостью. Я прихожу в отчаяние, когда думаю о том, как предстану перед тобой калекой. Но я все равно должен сказать тебе, что у меня из-за ранения отняли обе ноги.
Пишу тебе все как есть. Правая нога была раздроблена, и ее отрезали чуть ниже колена, а левую отняли до бедра. Старший врач считает, что на протезах я смогу передвигаться, как здоровый. Он хороший человек и желает мне добра. Хочется верить, что он окажется прав. Ну вот, теперь ты все знаешь. Дорогая Эльза, что ты об этом думаешь? Я тут целыми днями лежу, и все мои мысли только об этом. Я думаю о тебе. Сколько раз я жалел о том, что не погиб, хоть это тяжкий грех и нельзя произносить вслух такие вещи.
