Даллес, как всегда, был осторожен в оценке информатора и переданного им материала. Несколько разочаровав специалистов советского отдела, он вызвал эксперта по СССР из Управления информации, так называемого открытого подразделения ЦРУ. У Управления информации не было тайных агентов в этой сфере, и они пользовались услугами аналитиков, чтобы исследовать и классифицировать отчеты.
Прокомментировать материалы нового советского информатора попросили молодого советолога бюро ОРВ Реймонда Л. Гартхоффа. Даллес хотел знать, что Гартхофф думает о ценности информации и ее распространении в сообществе. Гартхофф считал, что информация по ракетам и ракетным войскам, по всей видимости, истинна и что частично это можно доказать. Но часть информации была совсем новой, и подтвердить ее было невозможно, хотя Гартхофф сказал, что она «вполне пригодна». Он сообщил Даллесу, что некоторые материалы «вроде бы не совпадают с нашими данными, что заставляет задуматься. Если информатор честен, эти материалы чрезвычайно важны, и их необходимо распространить».
В 1990 году Гартхофф вспоминал, что первое время Даллес относился к информации настороженно и задумывался «о том, как воспримут информатора и как ЦРУ отнесется к распространению информации, с которой, кажется, не все в порядке. Но, безусловно, его основной целью было узнать информатора получше; как разведаналитик, я мог сообщить ему больше, чем оперативник.
Я предложил директору распространить информацию, учитывая, что информатор обладает обширными знаниями по ряду вопросов; так он и поступил. При оценке материала необходимо было это учитывать, но источник оказался надежным»{322}.
Джеймсу И. Энглтону, главе контрразведки ЦРУ, ответственному за выявление агентов КГБ внутри страны и за рубежом, предстояло вынести решающую оценку. Весной 1961 года Даллес хорошо отзывался об Энглтоне, твердо рассчитывая на его помощь в оценке Пеньковского. Мори, пытаясь добиться того, чтобы Пеньковскому поверили, 30 июня 1961 года встретился с Энглтоном.
Мори написал об этом разговоре. Он процитировал Энглтона: «Вне сомнений, это одно из важнейших за многие годы дел». Энглтон сообщил Мори, что частично ознакомился с расшифровкой лондонских встреч и полностью убедился в честных намерениях агента и ценности переданной им информации. В результате Энглтон заключил, что невозможно сохранить имя информатора в тайне, передав основным потребителям отчеты, по которым можно было бы догадаться о ценности всего переданного материала. Мори отметил, что, по словам Энглтона, «основным потребителям информации нельзя сообщить всего, но чрезвычайно важно, чтобы президент во время берлинского кризиса узнал об этом деле все и смог извлечь из этого выгоду».
Энглтон настоятельно рекомендовал, чтобы президент прочел расшифровку встреч агента с группой в Лондоне. Он сказал:
— Значение этой операции можно понять, лишь читая стенографический отчет. Расшифровка показала, что у агента широчайший доступ к секретной информации, что увеличивает ценность его сообщений, — человек, который выносит официальное решение по берлинскому вопросу, обязан это прочитать.
Рассматривая вероятность дезинформации, Мори заметил, что, как ему кажется, общий масштаб информации столь велик, что в рамках одной операции дать ложные сведения по всем затронутым вопросам практически невозможно.
«Я добавил, — прокомментировал Мори, — что, если русская разведслужба попытается начать против нас обманную операцию, подсовывая нам всяческую военную, техническую, контрразведывательную, политическую и тому подобную дезинформацию, которую передавал „Герой“, она бы неминуемо запуталась, поскольку едва ли им известно, что именно из этой информации мы знаем наверняка. Сложность и разнообразие материалов, которые „Герой“ дает в своих безусловно достоверных отчетах, мне кажется, — лучшая гарантия против обмана».
Энглтон полностью согласился с этой точкой зрения и сообщил Мори, что, по его мнению, двойной агент просто не говорил бы так, как «Герой». Агент, работающий «на два фронта», не мог бы так выражать свои мысли, говоря о Хрущеве, о советской системе и о своем личном отношении к этому{323}.
Позже Энглтон всерьез поверил, что Советский Союз разрабатывает глобальный сценарий дезинформации против Запада, и начал сомневаться во всех советских агентах Управления, появившихся после 1961 года. Он яростно искал советского агента, который прокрался в ЦРУ и мешает советскому отделу работать в полную силу.
Летом 1961 года работа Пеньковского имела чрезвычайно важное значение прежде всего из-за опасности ядерной войны в связи с берлинским кризисом; его материалы дали американцам уникальную возможность понять планы и возможности Хрущева.
В 20.20 18 июля Пеньковский был готов к первой встрече с группой на явочной квартире в Кенсингтоне. Это был его восемнадцатый отчет перед группой. Они были искренне рады встретиться вновь. Пеньковский был в хорошей форме. Он начал с того, что представил длинный список замечаний и предложений, потом перешел к сообщению о своих делах на советской торговой ярмарке в Лондоне. Было очевидно, что он стремится поскорее покончить с рабочими вопросами и перейти к главной информации — рассказать о намерениях Советов и приготовлениях к Берлину.
— Наша группа (американо-британская) должна обратить особое внимание на противотанковую оборону. Почему? Потому что на территории Восточной Германии находятся две укомплектованные танковые армии, состоящие из полков, бригад и двух корпусов со всей необходимой техникой. Проверьте по другим каналам — танковые армии уже там. Это если не считать танковые армии второго эшелона и армии в Чехословакии и Польше. В настоящее время Хрущев со своим Генштабом проводит весьма коварную политику: он придает особое значение танковым силам. Танки будут оснащены артиллерийскими орудиями и ракетами. Наша задача: привести противотанковые силы в наилучшее состояние и организовать их в каждом пехотном подразделении. Я думаю, нужны базуки и другая передовая техника. Войска должны тренироваться ежедневно, как скрипачи. Они должны ежедневно практиковаться в стрельбе прямой наводкой.
Пеньковский беспокоился, как бы Хрущев не одурачил Запад авиашоу, которое устраивалось по его приказу; не надо думать, что особое внимание переключается на военно-воздушные силы. Он настаивал, что главное — ракеты и танки и что между командующими армиями развернулась настоящая битва за лучшее снаряжение. Особое значение, настаивал он, придавалось танкам, подводным лодкам и ракетам.
— Авиация — это спектакль. Эти новые самолеты еще не выпускаются в массовом производстве, и очень немногие выпускаются только серийно. Неотложный вопрос — Берлин. После подписания мирного договора они хотят заблокировать подходы к городу танками. Мы должны врезать им как следует. Хрущев хочет, чтобы конфликт был локализован, но мы (он опять имел в виду американцев и англичан) должны ударить так, чтобы от них ничего не осталось. Поэтому мощь противотанковых сил должна быть больше, чем когда-либо. Мы должны укрепить противотанковые силы, ракеты, обычную артиллерию, базуки и мины. Прекрасно, что мистер Кеннеди и мистер Макмиллан столь тверды. В Москве это вызвало настоящую панику{324}.
После венской встречи с Хрущевым Кеннеди встретился с премьер-министром Макмилланом. В частной беседе Макмиллан сказал: «Конфликт между Востоком и Западом исчерпывается не в результате морального или физического истощения той или другой стороны. В наш ядерный век этот конфликт может быть разрешен не победой одной стороны, а только уничтожением обеих. Поэтому я считаю, что достичь нашей цели мы можем только приняв точку зрения, что соглашение может дать больше, чем агрессия»{325}.
4 июля 1961 года Макмиллан поддержал венские заявления Кеннеди и сообщил Палате общин, что Великобритания отвергнет любые предложения по Германии и Берлину, если они будут направлены против воссоединения Германии. Премьер-министр не внял угрозе Хрущева подписать в одностороннем порядке мирный договор с Восточной Германией.
Берлин тревожил всех. У группы была серия вопросов к Пеньковскому о его отчете по советской стратегии, который был передан президенту Алленом Даллесом. Кайзвальтер попросил Пеньковского поподробнее рассказать об этом отчете и сообщить, кто еще присутствовал при разговоре с Варенцовым.
— Я вам расскажу все как было. Сперва все немного выпили, и моя жена вполне невинно сказала: «Сергей Сергеевич, я смотрю на все с точки зрения женщины, матери; как вы думаете, мы подпишем мирный договор с Восточной Германией?» Он сказал: «Да». Мы пили водку, вино и коньяк, пили довольно много. После еды дети вышли из-за стола. Варенцов предложил выпить за меня, и мы повторили. Все дело в женской психологии, понимаете, женщины не хотят войны. Моя жена спросила Сергея Сергеевича: «Но соглашение будет подписано сейчас?» «Будет», — ответил Варенцов.
