Эти секунды, казалось, длились вечность. Меня охватило отчаяние. Моё сердце упало, моё тело обмякло. Меня окружила тьма. Я не мог пошевелиться, чтобы выглянуть из-за насыпи. Я просидел там целые световые годы, пока не вернулся Уилсон с остальными. Они отошли от мины до подрыва, и никто не пострадал. Мне хотелось проблеваться. С самого начала я переживал из-за возможности случайно ранить или убить кого-нибудь из своих. Когда столько подростков имеют при себе столько оружия, это обязательно должно было с кем-то произойти. Мне не хотелось, чтобы это был я, я больше беспокоился о том, чтобы никого не задеть, чем о том, что меня самого могут подстрелить. Почему, я не знаю.
Позже в тот же день нас снова обстрелял Чарли с Огневого Рубежа. Мы уже почти собрались уходить, так что, в принципе, мы просто ушли. Для представительности мы небрежно выпустили несколько пуль в его сторону. Чистая показуха.
Дома, в Штатах, учителям в колледжах с трудом давалось решение о несдаче экзамена. Это означало, что студент терял освобождение от призыва и отправлялся в далёкие джунгли, где, возможно, погибал. В нашей школе всё было наоборот. Все её успешно оканчивали и могли отправляться в джунгли, где, возможно, погибали. Никто не проваливался на экзаменах, даже я со своим дурацким, подростковым инцидентом с подрывом клаймора. Церемония выпуска была весьма краткой, собственно, заключалась она в рукопожатии. Мы даже не получили какого-либо диплома. Один из сержантов, которому случилось быть рядом, пожал нам руки и пожелал успехов на прощание. Я даже не помню, кто это был, по-видимому, Фуэнтес, но точно не Уилсон. Большинство инструкторов уже сидели в своих палатках и пили пиво, когда мы разошлись.
Рота «С» располагалась в северо-западном конце периметра, рядом со стрелковым тиром, на расстоянии примерно городского квартала от школы. Пока я шёл к расположению своей новой роты, слева от меня над джунглями появился вертолёт «Хьюи». Когда я его заметил, он летел на высоте примерно в двести футов. Промчавшись в сторону аэродрома в Лай Кхе и пролетев надо мной, он снизился примерно до сотни футов. За ним тянулся густой дым и небольшое пламя прорывалось у основания главного винта. Остекление с правого борта было выбито. Второй пилот смотрел прямо на меня, но не шевельнул ни единым мускулом на лице и ни капли не изменил его выражения. Вертолет скрылся из виду за высокими деревьями мишленовской плантации. Не последовало ни грохота взрыва, ни огненной вспышки, что, по-видимому, означало удачную посадку и счастливое завершение полёта.
В штабе роты бумажной возни оказалось на удивление мало. Клерк поставил галочку возле моей фамилии и сказал забрать своё снаряжение в соседнем помещении. Это он мне особо подчеркнул. Потом мне надлежало доложиться штаб-сержанту Шарпу. Моей следующей остановкой стала оружейная, шлакоблочная постройка с железной дверью, бетонным полом и без окон. Внутри стоял длинный прилавок. Двигаясь вдоль него, служащий выдал мне штык, мину «клаймор», дюжину коробок с патронами для М-16 и такое число магазинов. Нам говорили, что каждый пехотинец должен носить с собой, по меньшей мере, триста патронов. Я шёл вдоль прилавка, словно в столовой, только вместо еды набирал предметы для убийства людей.
Моей последней остановкой стал отдел с гранатами. Служащий предложил мне выбрать, какие нравятся. Мне полагалось носить не менее четырёх штук, одна из которых должна была быть дымовой. Она могла быть любого цвета, кроме красного. Остальные могли быть любого типа на мой выбор. Он с гордостью указал на со вкусом оформленную стойку, демонстрирующую многочисленные виды гранат, среди которых были гранаты с белым фосфором, слезоточивым газом, термитные, лимонки времён Второй Мировой войны, и новомодные осколочные «Тип 26». Новая осколочная граната имела гладкие очертания и походила на яйцо, как её и прозвали. На ней не было крупных квадратных насечек, как у лимонки, зато внутри неё находилась надрезанная и смотанная проволока, которая при взрыве разлеталась на куски. Теоретически они были более смертоносны. Зайти на склад вооружений оказалось всё равно, что сходить на шопинг в «Блумингсдейл»5, только дешевле. Я взял дымовую гранату, потому что так полагалось, парочку лимонок, чтобы выглядеть, как Джон Уэйн в «Песках Иводзимы»6, и слезоточивую гранату, потому что я думал, что это круто. Такие есть только у полицейских. Вскоре после выхода из оружейной я получил ещё две лимонки в подарок от одного парня в своём взводе. Он сказал мне, что считается, что ты идёшь налегке, если не несёшь, не считая дымовой, как минимум четыре гранаты, не важно, какого типа — лимонки или «яйца».
Как я считаю сейчас, если вокруг тебя люди раздают ручные гранаты, то у тебя либо по-настоящему дерьмовая работа, либо у тебя по-настоящему дерьмовое окружение. У меня было и то и другое. В какой-то момент я должен был бы осознать суровую реальность этих мест и не слишком весёлые времена впереди, но так этого и не сделал. Для меня всё было как большая поездка на природу.
Сержант Эл Шарп, который должен был стать моим непосредственным начальником во Вьетнаме, встретил меня в расположении роты. Он командовал 3-им отделением 1-го взвода роты «С» 2-го батальона 28-го полка 3-ей бригады 1-ой пехотной дивизии, моим постоянным местом службы. Шарп происходил из какого-то штата в Аппалачах или ещё откуда-то с Юга. Он показался спокойным и сдержанным на слова. Он редко говорил не о делах, но был дружелюбен и вежлив, если к нему обратиться. Его немногими отличительными чертами были маленькое лицо, частая неуловимая улыбка и особый южный выговор. Шарп был профессиональным военным, я не уверен, что он окончил школу, но по здравомыслию он был доктором наук. Во взводе его любили, потому что он не заводил любимчиков. Он раздавал неприятные задания типа караульной службы или сжигания дерьма всем в равных дозах. Что такое караульная служба понятно и так. Что такое сжигание дерьма, я не знал, но боялся спросить. Чуть позже я получил личный урок по этой теме.
Сержант первого класс Фэйрмен был командиром взвода. Шарп указал мне на него, когда тот стоял рядом со штабом роты примерно в пятидесяти футах от меня. Ростом он был чуть ниже среднего, с красноватым лицом, и мне он показался неприветливым. Я прикинул, что он вдвое старше меня и, пожалуй, старше всех военнослужащих роты.
В 1-ом взводе не было своего лейтенанта, потому что их в то время не хватало, и никто явно не торопился заполнить вакансию. Командир и все остальные считали Фэйрмена способным командовать взводом, не нуждаясь в офицере. Это мнение никогда особо не менялось, и большая часть моей службы в 1-ом взводе прошла без офицера. Фэйрмен воевал в Корее и участвовал в боях у Порк-Чоп-Хилл7. По имени его звали Мэнсил, и я вас уверяю, я никогда не отпускал по этому поводу никаких комментариев. Я бы скорее согласился перетащить самого тяжёлого парня в роте через минное поле, чем пошутить насчёт имени Фэйрмена и посмотреть что получится. Мне потом пришлось бы ходить с задницей в гипсе.
Услышав наш разговор, Фэйрмен поднял взгляд и сурово смотрел на меня несколько секунд, не произнеся ни слова и даже не кивнув. Мне показалось, что ему и дела не было до того, кто я такой, но он хотел запомнить моё лицо на случай, если его когда-нибудь вдруг попросят опознать моё тело. Очевидно, оттого, что он знал, что если он не сможет опознать тело, то будет чёртова куча бумажной писанины, а ему это ни к чему.
Ряд прямоугольных бараков стоял вдоль ротного проезда. В каждой постройке жило два взвода, примерно двадцать человек. Бараки были построены из старых снарядных ящиков на плоском цементном основании. Полы были деревянными, также как и стены на высоту примерно в четыре фута. Дальше до самой железной крыши стенами служили ширмы. Ширмы сдерживали натиск варварских орд насекомых, которые налетали каждую ночь. Посему, личный состав обращался с ширмами, как с полотнами Рембрандта. На них нельзя было натыкаться, прислоняться к ним и вообще каким-либо образом их тревожить. Крыша из листового железа должна была защитить нас от дождей, даже несмотря на то, что спать под ней в хороший ливень было всё равно, что уснуть рядом с полковым барабаном, в который усердно колотит обкуренный подросток.
Каждому полагалась койка с металлическими пружинами и тумбочкой. Другой мебели не было, не было ни электричества, ни водопровода, ни общего пространства кроме центрального прохода. Двое или трое парней располагали грязными матрасами толщиной дюйма в три. Я так никогда и не узнал, где они их взяли. Условия проживания, таким образом, можно описать, как в лучшем случае спартанские. По счастливой случайности, мне досталась койка в самом конце барака. Это стало приятной неожиданностью, позволяющей надеяться получить чуть больше уединения. Теперь храпящие и пердящие джи-ай будут находиться только с одной стороны от меня вместо полного стерео. Я решил не спрашивать, что стало с парнем, занимавшим мою койку до меня.
