...Вскрытые недавно японские шпионско-диверсионные гнезда на советском Дальнем Востоке выявили одну чрезвычайно характерную черту, присущую методам японской разведки. Целый ряд лиц из числа антисоветского продажного отребья, привлеченных к суду в 1936—1937 гг. за шпионаж и диверсию по заданиям японцев, оказался старыми японскими разведчиками, завербованными еще в годы интервенции (1913—1922 гг.). В течение 10—15 лет эти гады смирно сидели в своих норах, выжидая инструкций от своих хозяев. Когда, после восстановления японо-советских дипломатических отношений, на территории СССР появились японские консульские, концессионные и иные учреждения, связь японской разведки с этими законсервированными агентами стала восстанавливаться. Но и в это время японская разведка иногда даже осаживала своих наиболее торопливых агентов.
Ряд шпионских дел говорит о том, что среди массы завербованных шпионов японская разведка выделяет определенную категорию особо доверенных агентов, которые на протяжении многих лет систематически были связаны с закордонным разведывательным центром. Этим агентам или «резидентам» японской разведки поручались не только сбор шпионских сведений и устройство диверсионных актов, но и вербовка новых шпионов.
...Источниками пополнения кадров японских шпионов против Советского Союза являются: 1) белые эмигранты, в том числе так называемые «харбинцы», т.е. русское население Харбина и других маньчжурских населенных пунктов, среди которых японцы проводили усиленную вербовку после оккупации Маньчжурии; 2) кулацкие и спекулянтско-контрабандистские элементы корейской национальности, имевшиеся в известном количестве на советском Дальнем Востоке, а также переброшенные в Советский Союз японской разведкой из-за границы; 3) антисоветские контрреволюционные элементы внутри СССР, в первую очередь троцкисты и бухаринцы. Последние представляют собой основную и самую драгоценную агентуру для японского империализма благодаря тому, что, маскируясь партийными билетами, они проникали на... Так, например, в 1935 г. японский вербовщик, действовавший на нашей территории, успел завербовать в диверсионную ячейку семь человек. Из этих семи человек оказались: три троцкиста, маскировавшиеся партийными билетами, один бывший деникинский офицер, один бывший царский офицер, один бывший кулак и один крупный сектант.
...Кадры для японской вербовки за рубежом находятся главных образом в Маньчжурии и в Корее. Среди множества захудалых белобандитских генералов, выброшенных историей на помойку и слоняющихся в ожидании «работы» на задворках японских военных миссий в Маньчжурии, в наибольшем фаворе у японцев пребывает «атаман» Семенов. Этот старый японский агент, отличившийся не только как свирепый палач трудящихся на Дальнем Востоке во времена японской интервенции, но и как крупный вор, живет в собственном имении в Южной Маньчжурии и претендует чуть ли не на роль «вождя» всех дальневосточных белобандитов. Время от времени в зловонных харбинских белых газетках появляются безграмотные и бессвязные «интервью» этого «атамана», в которых он клянется в любви к «Ниппон» (так на белохарбинском японизированном жаргоне именуется Япония) и обещает отличиться в борьбе против СССР.
...После продажи советским правительством КВЖД начался массовый разъезд бывших работников дороги — советских граждан из Маньчжурии в СССР. Среди этих отъезжавших также оказались люди, завербованные японской разведкой. Японцы воспользовались тем, что среди русских, работавших на КВЖД, было немало лиц, ничем, кроме формального гражданства, не связанных с Советским Союзом. Некоторая часть бывших работников КВЖД принадлежала к выходцам из враждебной социальной среды, якшалась с белогвардейщиной. Многие из этих господ, симпатизируя белогвардейцам, держались за советский паспорт или ходатайствовали о его получении, лишь цепляясь за работу на КВЖД. После того как КВЖД была продана, часть этой публики поспешила ликвидировать свое советское гражданство и вернулась в первобытное эмигрантское состояние. Но те, кто был завербован японцами, получили от них категорическое указание не выходить из советского гражданства, а, наоборот, утвердиться в нем и ехать в СССР для шпионско-диверсионной работы. Ряд таких шпионов был разоблачен органами НКВД.
В 1932 г. японцы приступили в Харбине к организации специальных «курсов» для будущих разведчиков, посылаемых в СССР. Эти курсы маскируются маркой учебного заведения, дающего определенную квалификацию (шофера, радиста и т.д.). Белоэмигрантская молодежь, проходившая специальную техническую подготовку на таких курсах, получала задание от японцев (перекрасившись предварительно в защитные «советские» цвета) попасть в СССР и устроиться там на промышленные предприятия военного значения, на важные железнодорожные узлы, электростанции, в воинские части. Пользуясь преступной беспечностью легкомысленных людей, эти завербованные японцами харбинские «молодые люди» иногда без всякой проверки принимались в СССР с распростертыми объятиями, а подчас получали комсомольские и партийные билеты.
Японская разведка в Маньчжурии и в Корее далеко не всегда может полагаться на то, что все лица, намеченные для шпионскодиверсионной и террористической работы в СССР, пойдут на это добровольно и охотно. За исключением сравнительно небольшого количества злейших врагов СССР: махровых белогвардейцев, членов японо-фашистских «партий» и уголовно-преступного сброда, просто покупаемого за деньги, вербовка японцами и так называемых «харбинцев» и корейцев, перебрасываемых из-за кордона в СССР, в большинстве случаев происходит под угрозой репрессий, связана с насилием и шантажом.
...Иногда, вербуя шпионов против СССР, японская разведка эксплуатирует родственные или иные связи нужных ей людей. Известны случаи, когда японцы вербовали жен советских работников, находившихся за границей. Установив затем в СССР связь с завербованной таким путем женой какого-либо ответственного работника, японцы или принуждали этого работника самого стать шпионом (под угрозой разоблачения предательства жены), или использовали его втемную, т.е. жена выпытывала у мужа необходимые японцам шпионские сведения, оставляя его в неведении относительно последствий его преступной болтливости...
(«Правда» от 9 и 10 июля 1937 г.)
Приложение 13. Николай Мацокин, «Дерзновения»[273]
Будь силен—вот единственный долг человека. Будь силен — вот что следовало бы сказать всякому, появляющемуся на свет.
Иду огромной долиной. Со всех сторон ее замыкает кольцо гор, убегающих в бесконечную даль. Над головой висит багровосерое небо. Бегут по нему то ярко-красные, то черно-кровавые тучи, готовые разразиться таким же кровавым дождем.
Когда мир сошел с ума? Не с того ли момента, когда появилась на земле органическая жизнь и началось сумасшествие мира? Или, может быть, возникновение цивилизации, культуры положило начало этому сумасшествию? Или, может быть, мир сошел с ума с того момента, когда я стал размышлять о нем?
Слово «я» нужно совершенно уничтожить, ибо ему ничто не соответствует. Говорить «я думаю», «я чувствую», «я хочу», «я стремлюсь», «я люблю» — значит быть во власти старых допотопных предрассудков, ибо не «я думаю», а думается, не «я чувствую», а чувствуется, не «я стремлюсь», а стремится, «не я люблю», а любится.
Сомненья нет: каторжник я, каторжник, так возлюбивший всем сердцем своим запах параши, тюремный окрик, нагайки свист и тачку свою...
Безумец! Он смеет дерзать? Пусть солнцу поклонится он. Пусть жизни источник почтит!
Неужели же я должен быть (Бьггь! Брр!) газетчиком, журналистом, писателем, художником, чиновником, ученым, И Т.Д. и т.д. Быть вечно связанным, как цепями,с блаженными, в обществе которых я задыхаюсь, и, в конце концов, превратиться в кретина?
Мое «я» доставляет мне особенно много огорчений, когда оно так затеряется в толпе, что его приходится отыскивать до изнеможения: иной раз ходишь, ищешь, ищешь, кричишь, кричишь и никак не доищешься и не докричишься.
Теперь, когда я освободился от души так хитро, я лишь удивляюсь, как я не догадался сделать это раньше, — по крайней мере, она принесла бы мне меньше непоправимого зла.
Наконец я умер. Странно только, что смерти моей никто не замечает.Наоборот, всем кажется, что я жив, что я живу, что впереди меня еще ждет жизнь...
По преданью седой старины в пепле феникс сгоревшийсвое находит возрожденье, но из пепла «я» возродится ль мое?
Приложение 14. Роман Ким. «Ноги к змее»
О сын мой! Пусть легка будет беседа твоя для слушающего...
(Мудрость сеннахерибского визиря Хикара)
«Ноги к змее» — по-китайски шэ-цзу, по-японски да-соку, выражение из китайской книги «Чаньгоцэ», согласно объяснению, данному в большом японском иероглифическом словаре «Дзигэн» («Источник Знаков»), значит: нарисовав змею, приделывать к ней ноги, то есть делать ненужную излишнюю работу, ибо змея, а тем более нарисованная, может существовать без ног; книга Б. Пильняка «Корни Японского Солнца» может существовать без моих комментариев, и их можно не читать, мои страницы. Автору основной части казалось, что некоторые его абзацы, будучи понятны самим японцам, которые в первую очередь прочтут эту книгу, и русским, хотя бы отдаленно причастным к ориентологии, будучи понятны этим, останутся не совсем ясными для людей, знающих о Японии почти столько же, сколько о юго-западной Атлантиде. Для последних и сделаны мной несколько комментариев-глосс, скромная цель которых дополнить, разъяснить, развить некоторые места основной части книги. На объективность не претендую, ибо корейцу, так же как и ирландцу, трудно быть непогрешимо объективным, когда речь идет о соседних островитянах-покорителях.
