На улице Озренской нас определили едва ли не в последний дом, за которым сразу же начинались наши траншеи. Здесь нас встретили знакомые лица. Был среди них мой боевой товарищ из Горажданской бригады, которому острый на язык Юлик дал кличку «Капелька», видимо, за его стокилограммовый вес и рост 190 сантиметров. Встретил я здесь Витю, невысокого чернявого парня с золотыми зубами, и Колю, более крепкого и высокого (мы их знали еще по Вышеграду, в котором они появились почти перед самым нашим отъездом). Они входили тогда в состав добровольческого отряда из Сербии, состоящего из трех десятков человек, и назывался он «Сербская Гвардия», хотя больше напоминал отряд батьки Махно.
Таких отрядов хватало и в 1993 году, и особенно в 1992 году. Как правило, происхождение их было неизвестно, да и количественный состав не отличался постоянством. Витя и Коля были довольно оригинальными типами: разукрашенные многочисленными наколками, говорили на блатном жаргоне. Откуда они прибыли, никто не знал, но из-за географии их рассказов (от Владикавказа до Урала и Ташкента) мы их стали называть «узбеками». Следующим персонажем был Петр Б., возвратившийся из белградской Военно-медицинской академии. Наконец, последним был Леонид, высокий крупный парень из Херсона, которого я уже успел узнать за столом кафе железнодорожного вокзала в Белграде. Сначала с ним познакомились казаки, Леонида в то время одолевали духовные проблемы. Торговля, которой он занимался в Югославии, ему надоела, да и особых прибылей не давала. Дания и Германия, где он побывал, ему тоже почему-то не понравились. Казаки посоветовали ему решить свои проблемы на войне и направили его в Вышеград.
В Вышеграде и сошлись будущие бойцы «Озренской» добровольной группы. И здесь же произошло их первое боевое столкновение, но с сербской милицией (которая потрудилась включить всех в список нежелательных элементов), правда, бескровное, но при взаимных угрозах применить оружие. Конечно же, им пришлось покинуть эти места.
Всех собравшихся на Озренской включили в состав Войска Республики Сербской на общих основаниях, поэтому ни о какой плате речь идти не могла. На Озренской нас поместили не случайно, так как это, наверное, был самый тяжелый участок местной сербской обороны.
Сараево состояло из пригородов, еще до войны заселенных, в основном, сербами. Илияш, Илиджа, Вогоща, Вучья Лука, Райловац находились с одной стороны неприятельского Сараево, а Пале, Луковица, Касиндол находились с другой стороны. Район, в который попали мы, был на особом положении. Он представлял собою котловину, отделенную от Пале горным массивом Требевич, а от анклава вокруг мусульманского Горажде горным массивом Яхорина, со стороны же аэродрома она ограничивалась горным массивом Игман. В этой котловине находились поселки Луковица, Касиндол, села Петровичи, Миливичи, Войковичи, Тилава, Твердымич, а также две части сараевского олимпийского микрорайона Добриня, оставшиеся у сербов.
Сараевский аэродром с начала 1992 года был взят сербами, но в этом же году был занят войсками ООН по разрешению сербского правительства. Тем самым Касиндол и сербская Добриня оказались отрезаны от сербской Илиджи, и сербам, чтобы преодолеть десятикилометровый путь, приходилось делать объезд более чем в 100 км.
Линия фронта начиналась от аэродрома, а на Добрини граница проходила по неширокой улице. Противник же находился в соседних четырехэтажных домах. Далее сербская линия обороны шла посередине склона г. Моймило (690 м.), а верх ее был занят мусульманскими войсками, палившими оттуда по сербскому району из пулеметов и снайперских винтовок. За Моймилом сербская линия постепенно поворачивала вперед, вклиниваясь в центральную часть неприятельского Сараево, и этот-то поворот и начинался на улице Озренской. Затем линия спускалась до футбольного стадиона «Железничар», поделенного противниками, далее шла между многоэтажными зданиями вплоть до реки Миляцка, протекавшей по центру Сараево, затем опять поворачивала под прямым углом, продолжая следовать вдоль берега реки до улицы Загребачка. Оттуда опять поворачивала в обратную сторону через зону многоэтажных домов на улицах Београдска и Мишко Йовановича, пересекала транзитный автобан на мосту Вырбаня, там шла по старому, уже закрытому Еврейскому кладбищу наверх к горе Дебело бырдо (740 м.) (вообще-то, брдо — это гора, но мне уже привычнее говорить бырдо), откуда был опять поворот на 90 градусов налево, и линия обороны располагалась вдоль дороги Луковица-Пале до подножия Требевича, контролируемого тогда сербскими войсками. Дорога Луковицы-Пале в то время была единственной нормальной дорогой, дававшей выход сербам из этой котловины, если не считать объездного, грунтового пути через село Твырдымич, шедшего через крутые подъемы и повороты. В плохую погоду он непригоден для продвижения.
Конечно, тогда я всего этого еще не знал, но это знать необходимо, для понимания важности позиций на улице Озренской и на Еврейском кладбище, обеспечивающих существование единственного сербского района в городском центре Сараево. В состав этого района входили микрорайоны Гырбовица-1 и Гырбовица-2, которые вклинивались в центр неприятельских позиций. Мое желание узнать особенности городской войны здесь могло быть вполне удовлетворено. Улица Озренская была застроена частными одноэтажными домами. Неприятельские позиции проходили в нескольких десятках метров. Многие дома здесь были сожжены или полностью разрушены. Здесь за противником уже не надо было гоняться по горам, он был рядом, в «бункерах», расположенных в домах или сараях.
Мы получили позиции на самом краю улицы Озренской, за которой начинался путь в ложбину, и пятьсот метров отделяло нас от горы Моймило. В этой ложбине находились дома, в которых жили люди, и по идее, где-то впереди должен был находиться еще один сербский бункер. Но я видел лишь чистое пространство, заросшее кустарником и деревьями, и мне, новичку, от картины такой войны было как-то не по себе. В ложбине, правда, люди копали огороды, пасли овец, и эта картина выглядела весьма идиллически. Не вызывал радости и правый фланг. Ближайший сербский бункер был от нас в метрах пятидесяти, причем траншеи до него тогда еще только оборудовались, и открытый ход был очень уязвим. Наши русские позиции состояли из двух крытых бункеров и короткого участка крытой траншеи, в которую вело два входа, так как фактически один из входов был окончанием всей траншеи и находился на самом краю холма, а его ребята, на всякий случай, завалили каким-то железом. Плюсом было то, что позиции у нас находились несколько выше противника, но с другой стороны, видимость была весьма ограничена, да и на расстоянии сотни метров местность противника опять поднималась до нашего уровня. Трудность была еще в том, что вся чужая территория была застроена частными домами, разрушенными и разграбленными, и тяжело было определить, откуда по тебе ведут огонь.
На позициях мы дежурили по одному или по два человека. На следующий день ситуация изменилась: Саша и Рада решили отправиться в Прачу в состав 2-го РДО, где тогда еще платили зарплату около 200 марок в месяц, и они прихватили с собой и Николая. Мне тоже на Озренской не совсем нравилось — жизнь в полуразрушенном доме и многое другое, однако я ожидал, что вскоре переберусь в отряд воеводы Алексича, куда, собственно, и должен был попасть согласно договору с радикалами.
Но задержался я здесь все-таки не зря. В первую ночь нас разбудила стрельба. Мы вскочили с кроватей, Леониду даже показалось, что в амбразуре видно чье-то лицо, и поэтому он сразу открыл огонь. Мы его поддержали, противник тоже не молчал, но накрыть нам никого не удалось.
Утром я с Леонидом решил прогуляться вниз к сербским домам, просто поесть черешни. Дорога, по которой мы пошли, с правой стороны была закрыта деревянным щитами и полотнищами, укрепленными на столбах, деревья вдоль дороги защищали от снайперов. В самом же низу неожиданно эта защита обрывалась, а оставалось идти метров сто. Мы же остались на открытом месте, хотя, естественно, ускорили шаг. Вдруг впереди закричала женщина, отчаянно жестикулируя, предупреждая нас о нависшей снайперской угрозе, и не напрасно, потому что сразу же над головами засвистели пули. Мы бросились бежать и скрылись за домом этой женщины.
Мы тогда не очень-то уж волновались, возможно, потому нам все-таки удалось добраться до черешни. Черешня была большая, и росла она слева от дороги, где начинался небольшой подъем вверх и, следовательно, была прекрасно видна противнику, за исключением самого ее основания, скрытого крышей дома на правой стороне дороги. Подумав немного, мы с Лешей легли под черешню, притянули к себе наиболее длинные ветви и начали с удовольствием есть, попутно осматриваясь вокруг. Мы были хорошо скрыты, а окрестности выглядели достаточно мирно. Было это, конечно, очень близко от противника, удручающий вид производили опаленные и разграбленные дома, но это все равно не напоминало Сталинград, виденный на фотографиях. Спаленных танков не было, трупы отсутствовали, не наблюдалось и воронок от снарядов. Не слышно было и стрельбы, лишь изредка раздавались одиночные или эпизодические очереди где-то вдали.
