Река пела высоким, полным голосом, иногда срываясь на крик или опускаясь на низкие, глубокие басовые тона. Стоя посреди течения по живот в воде, генерал держал удочку, как ружье, и, оглядываясь по сторонам, своим видом почти убеждал, что стоит посреди реки совсем не с той целью, о которой мог подумать лосось. Бендаш и Шпрингеншмит держались рядом, чуть сзади, по-военному исполненные почтения к начальству. Пекка и остальные лапландцы сели в кружок, закурили трубки и молча смотрели на генерала. Птицы галдели среди сосен.
Прошло около двух часов, когда лосось неожиданно напал на генерала фон Хойнерта. От рывка длинное удилище согнулось, задрожало, все натянулось, генерал затоптался, с дрожью в коленях сделал один, два шага вперед, однако с честью выдержал неожиданную атаку. Битва началась. Рассеянные по берегу лапландцы, солдаты эскорта, Курт Франц, Виктор Маурер и я затаили дыхание. Генерал вдруг опять двинулся вперед и длинными, тяжелыми шагами пошел вдоль течения, с силой погружая сапоги в воду; упираясь правой ногой то в один, то в другой валун, он отступал с поля боя с заученной медлительностью. (То была не новая даже для немецкого генерала тактика, поскольку ловля лосося требует, чтобы территория сдавалась в наступлении.) Генерал изредка останавливался, укреплял с трудом отвоеванные, а на самом деле потерянные позиции (исходя из логики лососевой рыбалки), упрямо сопротивлялся постоянным бешеным рывкам соперника, пока понемногу и неторопливо, осторожно маневрируя стальной ручкой намотки, не начал сматывать лесу на катушку, подтягивая к себе доблестного лосося. Лосось, в свою очередь, уступал очень неохотно и с заученной медлительностью, он то показывал из воды свою сверкающую розоватым серебром спину, ударами хвоста поднимая в воздух столбы пенной воды, то высовывал наружу свою длинную морду с распахнутым ртом и выпученными неподвижными глазами. Как только лосось находил опору в виде двух валунов, где он ложился поперек, или особо сильный поток течения, на который можно было опереться хвостом, он делал неожиданный, очень сильный рывок и тащил соперника к себе, тянул его вниз по течению на стальном тросе. Всем наступательным предприятиям лосося генерал фон Хойнерт противопоставлял свое жесткое немецкое упрямство, свою прусскую спесь, свое самолюбие и чувство, что на карту поставлен не только его личный престиж, но и честь мундира. Он напряженно испускал хриплые короткие «Achtung!», оборачивался к Бендашу и Шпрингеншмиту, сипло выкрикивал им слова, которые заглушал высокий громкий шум потока. Но какую помощь мог оказать бедный Георг Бендаш своему генералу в такой момент в борьбе с таким лососем? Как мог помочь ему бедный Шпрингеншмит в борьбе с такой форелью? С каждым шагом генерала вперед Георг Бендаш и капитан Шпрингеншмит не могли сделать ничего, кроме как тоже продвинуться на шаг вперед; так, шаг за шагом, уступая сильнейшим рывкам смелого лосося, генерал и двое его офицеров спустились вниз по течению на целую милю.
Борьба продолжалась с переменным успехом уже три часа, когда я заметил ироничную улыбку, зарождавшуюся на желтом, морщинистом лице Пекки и на лицах остальных лапландцев, сидевших с глиняными трубками в зубах. Я посмотрел на генерала. Он стоял посреди стремнины в полном боевом снаряжении: стальная каска на лбу, внушительный маузер на поясе, комариная сетка на лице. Широкие красные лампасы на его генеральских штанах мертвенно отблескивали на ночном солнце. Казалось, он уже не в силах долго сопротивляться упрямой мощи противника. Что-то зарождалось в нем, я чувствовал это, угадывал в его нетерпеливых жестах, в его разгневанном лице, в его акценте, с каким он часто кричал «Achtung!», это был акцент уязвленной гордости и затаенного беспокойного страха. Генерал был взбешен, он боялся. Он боялся осрамиться. Уже прошли три часа в борьбе с лососем, и было не совсем достойно немецкого генерала, чтобы рыба так долго диктовала условия. Он начинал бояться худшего. И если бы еще он был один, но перед нашими глазами, под ироничными взглядами лапландцев, под взглядами солдат эскорта, расположившихся по берегам реки… И потом, уже был прецедент с Советской Россией. Нужно было кончать. Страдало достоинство немецкого генерала, всех немецких генералов, всей немецкой армии. И потом, уже был прецедент с Советской Россией.
Генерал фон Хойнерт вдруг повернулся к Бендашу и хрипло крикнул:
– Genug! Erschiesst ihn![407]
– Jawohl! – ответил Бендаш и направился к лососю. Медленной безжалостной поступью он спустился вниз по течению, подошел вплотную к вздымавшему буруны и волны, тащившему генерала на глубину лососю, остановился, вынул из кобуры пистолет, нагнулся над отважным зверем и в упор дважды выстрелил ему в голову.
– Oh no, thank God![408] – воскликнул сэр Эрик Драммонд, первый лорд Перт, посол Его Британского Величества в Италии. Это было осенним днем 1935 года.
Солнце пронзало розовое с зелеными краями облако, его золотой луч ударял в стол и заставлял звенеть фарфор и хрусталь. Бесконечные пространства римского пригорода раскинули перед нашими глазами глубокую даль из пожелтевших трав, обожженной земли и зеленых деревьев, где под октябрьским солнцем одиноко сверкали мраморные гробницы и розоватые арки акведуков. Могила Цецилии Метеллы горела в осеннем пламени, а пинии и кипарисы на Аппиевой дороге покачивались на ветру, пахнущем тимьяном и лавром.
Завтрак уже заканчивался, солнце купалось в бокалах, тонкий запах портвейна расходился в сладком и теплом воздухе цвета меда. С полдюжины римских княгинь американских и английских кровей сидели за столом и улыбались Бобби, дочери лорда Перта, вышедшей недавно замуж за графа Сэнди Мэнесси. Бобби рассказывала, как Беппе, одноглазый смотритель пляжа в Форте-деи-Марми, одним прекрасным днем, когда Home Fleet, флот метрополии, в самый деликатный момент дипломатического напряжения между Англией и Италией по эфиопским вопросам вошел в полной боевой готовности в Средиземное море, так вот, Беппе сказал ей тогда: «Англия, как и Муссолини, всегда права, особенно, когда не права».
– Do you really think England is always right?[409] – спросила лорда Перта княгиня Дора Русполи.
– Oh no, thank God! – воскликнул лорд Перт и покраснел.
– Любопытно узнать, – сказала княгиня Джейн ди Сан Фаустино, – правда ли то, что рассказывают о вашем caddy[410] и о Home Fleet?
Несколько дней спустя после захода Home Fleet в Средиземное море лорду Перту случилось играть в гольф. Мячик отскочил и упал в грязную лужу. «Ты не горишь желанием пойти достать мячик?» – сказал лорд Перт своему caddy. «А почему бы вам не послать туда ваш Home Fleet?» – ответил маленький римский caddy. Возможно, все было не так, но эта история привела в восторг весь Рим.
– Что за прелестная история! – воскликнул лорд Перт.
Солнечные лучи били прямо в лицо лорда и, коварно высвечивая нежно-розовые лоб и губы и прозрачно-голубые глаза, подчеркивали все то детское и женственное, что есть в любом англичанине благородных кровей, а это и чудесная робость, и краска невинности, и детская стыдливость – все эти качества по прошествии лет и с приобретением опыта и веса не то чтобы увядают или потухают, наоборот, они оживают и чудесным образом расцветают в зрелом возрасте, расцветают в том качестве англичан, которое приходит вместе с седыми волосами, а качество это – способность покраснеть в любой момент и совершенно без причины. Был теплый золотой день, беспокойный осенний день, могилы на Аппиевой дороге, разлапистые латинские пинии, желто-зеленые пригороды Рима, его грустный и торжественный вид – все это обрамляло розовое лицо лорда Перта, тонко и живо гармонировало со светлым его лбом, с голубыми глазами, с белыми волосами и робкой, несколько печальной улыбкой.
– Britannia may rule the waves, but she cannot waive the rules[411], – сказал я, улыбаясь.
Все вокруг рассмеялись, а Дора Русполи с хриплым, летящим акцентом сказала, обратив к лорду Перту свое бледное лицо:
– C’est une grande force, pour une nation, de ne pas pouvoir bouscules les lois de la tradition, isn’t it?[412]
– To rule the waves, to waive the rules… – сказала Джейн ди Сан Фаустино, – ненавижу игру слов.
– Это шутка, которой очень гордится Хаммен Вейфер, – сказал я.
– Хаммен Вейфер – это gossip writer[413], n’est-ce pas? – спросила меня Дора Русполи.
– Что-то в этом роде, – ответил я.
– Вы прочли книгу Сесила Битона «Нью-Йорк»? – спросил меня Уильям Филлипс, посол Соединенных Штатов, он сидел рядом с Корой Антинори.
– Сесил – очень симпатичный мальчик, – сказала дочь Уильяма Филлипса Беатрис, или просто Бэ, как звали ее друзья.
– Это хорошая книга, – сказала Кора Антинори.
– Жаль, – сказала Джейн ди Сан Фаустино, – что в Италии нет таких писателей, как Сесил Битон. Итальянские писатели провинциальны и скучны. У них нет sense of humour.
