С годами их чувства не слабели, а только крепли, на зависть окружающим. За семь лет между ними ни разу не пробежала черная кошка. Единственное, Стас, посматривая вокруг, понемногу в глубине души начал мучиться вечным спутником семейного счастья — ревностью. Будучи по природе человеком выдержанным, Стас не позволял этому пороку выплеснуться наружу, давя все сомнения на корню. Хотя кто знает, какие бури бушевали в душе подводника, когда он ловил восхищенные взгляды мужчин, смотрящих на его жену, и слушал комплименты и любезности сослуживцев на праздничных банкетах. Тем не менее внешне ничего заметно не было, и даже Лариса сомнений и тревог мужа не замечала. А вот Стас незаметно созревал, прямо как прыщ перед тем, как лопнуть.
Корабль уходил в море на контрольный выход. Схема отработанная и привычная. Десять дней тревог и нервотрепки плюс десять бессонных ночей. Рано утром Стас попрощался с женой, поцеловал спящего сына и, пообещав вернуться через десять суток, отправился выполнять конституционный долг. Моря выдались нелегкие, то тут, то там намертво отказывалась работать матчасть. Стас служил в «механических силах» и порядком намучился, днем и ночью латая капризную технику. Тем обиднее было решение старшего на выходе командира дивизии на седьмой день идти в базу по причине массовой неисправности технической части корабля. Злость и раздражение Стаса скрашивало лишь одно: теплый бок жены стал на три дня ближе. А так как импотенцией соскучившийся каплей не страдал, то весь путь домой провел на подъеме, рисуя в мыслях одну картинку за другой.
По традиции в базу вернулись поздно вечером. Когда чехарда с выводом ГЭУ закончилась, Стас, даже не опрокинув традиционную стопку спирта за прибытие, словно жеребец поскакал домой. Смакуя процесс возложения головы на пышную грудь законной супруги, Стас домчался до дома, рывком поднялся на третий этаж и затормозил перед родной дверью.
Было начало второго ночи. «Мои спят», — подумал Стас. И представил, как неслышно разденется и запрыгнет в постель к Ларисе, на удивление той, и все последующее безобразие. Как можно аккуратнее вставив ключ, дрожащий от нетерпения Стас тихонько повернул его и протиснулся в прихожую. Механиком каплей был отменным, замок регулярно смазывал, и тот его не подвел.
К большому его разочарованию, жена, судя по всему, не спала. Из-за неплотно прикрытой двери спальни падал луч света и что-то слышалось. Что именно, Стас не понял и, не раздеваясь, даже не снимая фуражки, на цыпочках подкрался поближе. От нехороших предчувствий его пробил озноб. И действительно, его глазам предстало не снившееся ему даже в самом страшном сне.
Горел ночник. На его супружеском ложе бесстыдно раскинув ноги и раскидав по подушке белокурые волосы, лежала женщина. Все остальное закрывала фигура обнаженного мужчины, ритмично задиравшего зад к потолку. Женщина стонала во весь голос, его жена стонала так, как никогда не стонала под ним.
Стас был убит на месте. Вся жизнь рухнула в одночасье. Сколько он простоял в полупарализованном состоянии, неизвестно. Но когда Стас очнулся, за свои поступки он уже не отвечал. В милицейских протоколах это называется «в состоянии тяжелого душевного потрясения…».
Охваченный пламенем мщения за поруганную супружескую честь, Стас начал судорожно искать кобуру на поясе. Ее, естественно, не было. Кортика тоже. Стас ринулся на кухню. Первое, что попало под руку, была вилка. Красивая мельхиоровая вилка из набора, подаренного им на свадьбу. Зажав в крепкой офицерской руке неуставное холодное оружие, Стас метнулся обратно к спальне. Ворвавшись, как торнадо, в обитель изменщицы, перехватив для верности вилку второй рукой, униженный офицер от души размахнулся и. Рука оскорбленного военного не дрогнула. Вилка, описав широкую дугу, почти полностью погрузилась аккурат посередине движущихся ляжек прелюбодея. Описать раздавшийся после удара крик я не решусь. Ветеран войны, приехавший в гости к сыну, в квартиру по соседству, переживший блокаду Ленинграда и штурм Берлина, рассказывал, что проснулся с криком «Бомбы!» и поднял на ноги всю семью. Причем в отсутствии бомбежки и пострадавших его убеждали всей семьей минут сорок. У соседей сверху описались дети и чуть не наложили в штаны родители по причине непередаваемого ультразвукового воздействия. А овчарка других соседей выла до утра, оплакивая чью-то собачью жизнь.
Оставив орудие мщения торчать в анусе осквернителя, Стас резко развернулся и почти строевым шагом вышел из спальни. У него осталось только одно желание: покинуть ставший чужим дом, хорошенько надраться и утром забрать вещи. О содеянном Стас как-то не задумывался.
На удивление, в прихожей уже горел свет. И еще там стояла Лариса собственной персоной, в домашнем халатике и с полотенцем на голове. Красивая и соблазнительная. Для потерявшего все жизненные ориентиры Стаса потрясений на этот вечер оказалось слишком много. Со стороны это напоминало детскую игру «замри». Онемению Стас не подвергся, но слова из себя выдавил с большим трудом:
— А там кто? — Дрожащей рукой он показал в сторону спальни.
— Да твой брат Сережка с женой. Его же к нам перевели. Я им спальню уступила, пока тебя нет. А сама с сыном. Да что за крики-то там?
— Я. Понимаешь. Тут. Вилка.
— А я мыться ходила. Днем напор слабый, а ночью ничего. Слушай, Стасик, у них, кажется, что-то случилось.
— Ага, — только и сказал Стас и грохнулся в обморок.
То, что брат переводится к ним, что у него жена тоже блондинка, что приехать они должны были именно в эти дни, Стас, конечно, помнил, но навернувшаяся на глаза красная пелена заслонила все, да и кто бы мог подумать!
В итоге все закончилось лучше, чем можно было ожидать. Задницу Сереже заштопали. Военврач в госпитале, с трудом выдернув вилку, долго выражал восхищение богатырским ударом, а закончив операцию, похлопал Сергея по филейной части и обрадовал:
— Геморроя не будет никогда! У тебя там труба, без сучков и задоринок. Нефтепровод!
Помолчал и, хмыкнув, записал в журнале, что больной сел на гвоздь. Сидеть на стуле по-человечески Сергей разучился надолго. Первое время плакал, когда шел в гальюн по большой нужде, и рыдал, когда возвращался. Потом привык. Сейчас и не помнит, наверное, времена, когда сравнивал унитаз с электрическим стулом. Сережиной жене Лене расклинившиеся ноги сводили четыре медсестры и хирург. Свели с трудом. А заикалась она всего три месяца. Да и то только в постели. В общем, все закончилось хорошо. Как говорится, малой кровью. Ячейка общества не распалась, семья сохранена.
Жизнь продолжалась. Стас и Лариса так же гуляли, держась за руки и воркуя словно голуби. Солнце так же светило, и корабли так же уходили в море. Вот только Лариса стала убирать по шкафам все острое, вплоть до зубочистки, а Стас, приходя домой, звонил в дверь по пять минут и ждал, пока ему откроют.
Что касается Сергея и его жены, то они хоть и простили Стаса, но ночевать у брата никогда больше не оставались.
Мимоходом. Каска капитана Хлебова
Капитан-лейтенант Хлебов Виктор Сергеевич человеком был загадочным во всех отношениях. Большой оригинал. Причуды его были столь многочисленны и обильны, что народ в конце концов привык и перестал их замечать, воспринимая все его выходки как само собой разумеющееся. А заносило Витюшу черт знает куда. То он ударялся в религию. Завешивал каюту иконами и образами, все вахты напролет штудировал религиозную литературу, пересыпал речь богословскими терминами. Доставал всех. Потом резко уходил в культ здорового тела. Махал гирями вплоть до сердечных приступов, обвешивался эспандерами, посещал все спортивные секции, существовавшие в поселке: от кунг-фу до аэробики. Нешуточно увлекался фотографией. Мог печатать с утра до вечера. Очень многогранная личность. И при всем при том достаточно безобидный человек.
К нам в экипаж он попал после одного случая, когда в Двинске до смерти перепугал троицу молодых шалопаев, перелезших справить естественные надобности на территорию склада. А Виктор там дежурил в ту ночь. Два мальчика и девочка, поддатенькие, лет по восемнадцать, перепрыгнули через забор и только собрались приступить к орошению территории, как из дежурки вылез Хлебов.
Зима. Холодно. Снега по пояс. Узрел Виктор нарушителей, кричит, уходите, мол, с территории! Охраняется! А те хохочут. Дескать, пошел бы ты, офицер, подальше. Иди грейся, не лезь не в свое дело. Виктора Сергеевича и пробрало. Вынул табельный Макаров, и, как по уставу, первый выстрел — в воздух. А те не поняли сначала и продолжают. Ну тогда Витя и вдарил по ним. Чуть выше голов. Для острастки. От страха у них в штаны мочевые пузыри и слились.
Хлебова долго за пальбу эту по инстанциям таскали, а потом к нам в экипаж сплавили, в ссылку. Мы тогда не у дел были. Самое место для проштрафившегося каплея. Вот тут и начались у Вити семейные неурядицы. Супруга его женщиной была симпатичной и тщеславной, на карьеру мужа большие надежды возлагала и не могла не понимать, что стрельба «по движущимся мишеням» надолго, если не навсегда, закроет Вите путь к командным вершинам. А если прибавить к этому врожденную скупость и тягу к мужскому обществу Хлебовой половины, то состояние их отношений начало ухудшаться день ото дня.
