после отбоя, мы вывели Тюленя с курсантом Хотюном в пустыню, стали на расстоянии 50 метров и начали воспитывать соню. Мы поочередно кричали: «рядовой Смолов ко мне!» и Вова по очередно бегал от одного командира к другому. Через час Тюлень, наглотавшись песка и сбив себе ноги, был отправлен в казарму. Каково было мое удивление, когда на следующий день я застал Вову спящим под кроватью прямо на холодном брезенте. Я выволок Тюленя за ногу, он верезжал как молодой кабан и спросонья лягался.
– Ну, все ты попал! – орал я. Сгною в нарядах! Тюлень, хлопая глазами, наивно оправдывался:
– Ну, вы же сами меня после отбоя дрючили, я не выспался!
– Сейчас выспишься, – бушевал я. Сменить дежурного по заставе собаководов! Будешь кашу варить собакам три дня! Бегом марш! Тюлень, застегивая ремень, засеменил к выходу из палатки.
Были солдаты дерзкие и наглые, в основном из числа местных или кавказцев. Служил у меня местный воин по имени Пахлавон, весь черный, в здоровом мужском теле с постоянной растущей щетиной на лице. Когда ему делали замечание, смотрел всегда недобро, но ничего не говорил. Своих сослуживцев не уважал, с сержантами разговаривал через губу, слушал только офицеров и немного меня. При профилактике в пустыне строевого шага, все делал нарочно медленно, ускоряться при передвижении не хотел, что-то шипя в ответ на наши команды, на своем языке. Пару раз мы его дрюкали в пустыне, но никакого эффекта, только затаившееся озлобленность и гнев.
На выходные к Пахлавону приезжало пол аула родни, которые всегда привозили тюки с едой и фруктами. По-восточному незамысловато захотели подкупить меня сначала едой, а еда была действительно шикарной, в виде плова, домашней колбасы и свежих лепешек. Я сначала брал угощения, а потом когда понял что за эти «дары» Пахловон, требует послабление в дисциплине и неприкасаемости со стороны сержантов, от «подношений» отказался. Напряжение с Пахловоном росли, по всей видимости, он делился этой информацией с родней, которая очень негодовала по этому поводу и даже начала угрожать моим сержантам. В один из выходных дней у меня состоялся разговор то ли со старшим рода, то ли с отцом нерадивого солдата.
– Вы зачем обещали, зарезать сержанта? – спросил я седого мужчину с пронзительным взглядом.
– А, что они как с девочкой обращаются с нашим сыном – мой полы, чисти картошку?
– Это армия, обслуги здесь нет, а есть устав и требование выполнения приказов.
– Мы растили мужчину и воина, а вы кого с него хотите сделать, батрака?
– Солдата, дисциплинированного и ответственного, – отвечаю я и начинаю нервничать и пристукивать ногой. Старый аксакал внимательно посмотрел на меня и сказал:
– Давай так мы тебе дадим 500 рублей, и ты его на время учебки, отпустишь домой. Он рядом будет, когда надо приедет – покажется. От такого предложения у меня буквально челюсть упала на песок, и я с минуту не знал, что ответить.
– Я доложу комбату, – сказал я и не прощаясь развернулся и чуть ли не строевым шагом пошел в расположение. Комбату, конечно, я не доложил, а помощник комвзвода, вечером сказал, что и меня зарежут, он слышал угрозы родственников в мой адрес.
Догадываясь, что Пахловану могут привести не только яблоки и конфеты, устроил осмотр его многочисленного скраба и еды. Вместе с сержантами проверял прикроватные солдатские тумбочки. Открывал поочерёдно ящички, распахивал дверцы. На положенных местах пребывали положенные вещи: простецкие электробритвы, флакончики с одинаковым у всех одеколоном «Москвич», которым торговали в магазине на колёсах, стопочки конвертов с весёлой картинкой животных – других в автолавке не было, подворотнички, запасные портянки, иголки, подсунутые под катушечные нитки.
Чутье меня не подвело и в набитой тумбочке строптивого Пахлована мы с сержантами нашли анашу и насвай. Эта информация была доложена комбату, позже Пахлована куда-то перевели, подальше от родни, а меня в конце стажировки наградили почетным знаком.
Служил у меня в подразделении шахматист – Быков Игорь. Умные люди в армии закорючка, а умные плюс блаженные – вообще головная боль для начальства. Быков был на удивление неорганизованным и неловким парнем. При ходьбе шаркал сапогами, переваливаясь по-утиному, из строя поначалу вываливался, будто его выталкивали оттуда нарочно. Быков был не просто рядовой учебного пункта, а шахматист второго разряда. Его пару раз вызывали на турниры, которые он выигрывал. Это было приятно, но голова солдата вечно забита этюдами и задачами, а отсюда и не чищеные сапоги и не кормленые собаки. У Быкова была маленькая коробочка с миниатюрными шахматами, которую он доставал в любое свободное время, а теперь вот, пожалуйста, – играл в шахматы во время дежурства.
– Почему играете в шахматы во время службы? – грозно спрашиваю я.
– Я не играю, а анализирую, – беспечно отвечает Быков.
– Какая разница, все равно отвлекаетесь от службы.
– Еще великий гроссмейстер Ботвинник, говорил о важности этого дела.
– При чем тут Ботвинник, и какого дела? – нахмурился я.
– У Ботвинника есть слова о том, что каждый шаг по пути совершенствования строится на анализе… На анализе партии, чтобы можно было, потом критиковать свои собственные ошибки и достижения.
– Быков, я вот влеплю тебе пять нарядов вне очереди – позеленеешь, от счастья. За анализируешься. Ни с оружием обращаться не умеешь, ни кровать заправить, что ты за солдат?
– Товарищ курсант, каждый в этой жизни должен заниматься тем, что умеет – невинно смотря мне в глаза, отвечал Быков. От такой наглости я решил написать рапорт на начальника учебного пункта о «невозможности» сформировать с Быкова хоть что-то наподобие воина. Ибо он конь шахматный и надо его перевести в строй бат или «шахматную» роту.
Через некоторое время меня вызывает заместитель начальника по политической части учебного пункта капитан Березкин. Кивком головы ответил на мое приветствие и попросил присесть на табуретку. Поинтересовавшись, вежливым голосом сообщил:
– Читал ваш опус про шахматиста и даже дал начальнику учебного пункта почитать. Так вот, слушайте его решение: «В переводе рядового Быкова отказать. Талант – это редкость, и его надо беречь и развивать».
– Как он границу будет охранять? Там не сельпо клуб, намучаются с ним, в писари его или в библиотекари, – настаивал я.
– Назаренко не поменяет своего решения. А из Быкова надо сделать настоящего солдата-пограничника. Нужно подумать о том, как пограничная закалка пригодится ему в дальнейшей жизни. Может, у нас растет, чемпион мира, а его – в писари… Надо уметь смотреть вперед.
Все, подумал я, эндшпиль – конец партии, пошел и отобрал у Быкова шахматы и всю литературу. Выдавал я все это назад в виде поощрения, когда
