Ознакомительная версия.
– Правда. А счастье – это не вещи. Это быть 24 часа рядом с близким человеком, быть погруженным в радость труда, который тебе доставляет наслаждение – даже не удовольствие, а именно наслаждение.
– То есть у вас, если так можно выразиться, два счастья. Одно – когда вы по утрам встаете и садитесь за рабочий стол или рояль. И второе – каждый день с вами Майя Михайловна?
– Это точно определено. Она обычно позже встает. И я за работой одним ухом всегда прислушиваюсь – вот уже опустила ногу с постели, надевает тапочки. Это знакомый, родной звук.
– Несмотря на то, что вы – Стрелец, а Майя Михайловна – Скорпион, вы столько лет вместе: это нужно уметь уживаться…
– Умение тут не нужно. Если себя к этому дисциплинарно призываешь, то бесполезно: рано или поздно произойдет короткое или уже длинное замыкание. Нет, просто мы хорошо подошли друг другу.
– А, может быть, знаменитая Лиля Брик, которая и познакомила вас с Майей Михайловной, как колдунья, заговорила вашу любовь?
– Весьма вероятно. Она симпатизировала и Майе, и мне, в ее доме мы встретились впервые. А потом волею судеб мы поселились в разных подъездах одного дома – на Кутузовском проспекте, 12. Они были полуночниками, поэтому лет пять мы заходили к ним почти каждый вечер. Может быть, в Лиле и было что-то такое колдовское – не случайно Маяковский говорил про нее: «Лилечка всегда права»…
«Как Бернстайн едва меня не утопил»– Майя Михайловна просто бредила Кармен – и вы не могли не написать «Кармен-сюиту»?
– Было так: Майя показала Шостаковичу свое либретто по «Кармен», но он после раздумий, похвалив либретто, ответил, что нет, не возьмусь. Если, купив билеты на балет «Кармен», зритель придет в зал и не услышит «Хабанеры» или куплетов Тореадора, он, мягко говоря, будет сильно разочарован.
И тем самым Шостакович натолкнул меня на достаточно забытый жанр транскрипций классической музыки. Композиторы прошлого часто делали транскрипции произведений друг друга. Например, еще Бах – концертов Вивальди, Чайковский написал «Моцартиану», я уж не говорю про транскрипции Листа всех шубертовских вокальных сочинений. Так что эта реплика Шостаковича меня подзадорила и направила.
– Вал критики обрушился на вас за то, что не убоялись стать соавтором Бизе, вольничали с классикой!
– Все это было – и, может быть, даже большего градуса! И резкое отношение к самой постановке, к тому, что делала Майя, – ведь московский зритель в основном не принял спектакля. Весь этот хореографический язык, музыка – это было слишком непривычно для сцены Большого театра. Как все-таки прекрасно, что мы дожили до того времени, когда на телеканале «Культура» идет конкурс «Большой балет»: какие невероятные современные постановки! И вспоминаем…
– …как солоно приходилось?
– Да. И так было не только с «Кармен». С Анатолием Эфросом Майя сделала телефильм по тургеневским «Вешним водам»: это была очень интересная, удачная работа и Майи, и Эфроса, и актеров – Иннокентия Смоктуновского, Андрея Попова, балетного партнера Майи Анатолия Бердышева, прекрасного хореографа Валентина Елизарьева.
Что было после показа! На телевидение обрушились потоки писем. И Сергей Лапин, руководитель телевидения – образованнейший, кстати, человек, коллекционер поэзии 20-х годов, который рискнул показать этот спектакль по телевидению, – когда такой водопад негодования обрушился, немножко дрогнул. Издал брошюрку для служебного пользования, где были напечатаны эти письма: получалось так, что хороших было всего несколько, а отрицательных – много. И в первом же письме была дивная фраза, которую Майя с удовольствием повторяла, когда сейчас смотрела балетный конкурс на «Культуре»: «Что же вы творите, ведь у телевизора дети!»
– А правда, что однажды великий Бернстайн заявил вам: мне нравится вся ваша музыка, которую знаю, кроме «Кармен-сюиты»?..
– Он признался в очень необычной обстановке – плавая в бассейне…
– ?!
– Это было в отеле, мы плавали. И когда Бернстайн, который играл мировые премьеры двух моих сочинений, это сказал, я глотнул хлорированной воды.
– От неожиданности?
– Ну да, но эта его реплика, которая меня чуть не утопила, не сделала мое почитание, восхищение и уважение к нему ни на йоту меньше. У нас в Мюнхене никаких фотографий «стоящих» нет, кроме одной, где мы сидим с Бернстайном. И, конечно, несколько Майиных балетных. У каждого есть право на свою точку зрения. А он был великий музыкант.
Русская душа– Родион Константинович, считают, что ваша музыка так популярна на Западе потому, что раскрывает «загадочную русскую душу», о которой любят поговорить иностранцы… Вы вводите в свои сочинения озорные частушки и даже молитвы с колокольным звоном, свирели, музыку русских провинциальных цирков…
– В Германии, где мы живем последние годы, действительно есть необъяснимая тяга к России. Каждый третий обязательно скажет, даже если ты с ним встречаешься первый раз, как мечтает на поезде проехать от Москвы до Владивостока. И некоторые едут. Один из редакторов мюнхенского радио, уже достаточно пожилой немец, сказал мне: «Это незабываемо, это чудо». Я его спрашиваю: «А в каком месяце ездили?» – «В октябре». – «В вагонах не холодно было?» – «Ужасно холодно, туалеты грязные (а я специально задавал провокационные вопросы)». Но в восторге говорит, что его все равно опять тянет в Россию.
– Может, они просто придумывают эту тягу?
– Они все читают Достоевского: по-моему, он у них на втором месте после Библии. Чехов – обязательно. Вот эту тайну тяги к России, я ее ощущаю просто физически. Поэтому, наверное, и в моей музыке они слышат какой-то душевный отзвук России. Хотя это же не намеренно – это мой код генетический, код той культуры, в которой я вырос. Их легко увлечь на российский замысел.
– То есть?
– Нью-Йоркская филармония заказала мне сочинение для хора, солистов, оркестра – на весь вечер. Я предложил тему «Очарованного странника». Но когда дирижер Лорин Маазель прочел английский перевод великой лесковской книги, то отказался! Я закусил удила, помчался в самый крупный в Мюнхене книжный магазин и нашел цюрихское издание «Очарованного странника» – на немецком. Дал ему его прочесть… Он в ответ: правда замечательно! Жена Маазеля, известная драматическая актриса, потом мне сказала, что теперь томик Лескова у него все время лежит на спальном столике.
«Посошок» для Ростроповича– Иностранцы по-прежнему поражаются, как в России много пьют. Но еще Гоголь подметил: «говорит, что в детстве мамка его ушибла, и с тех пор от него отдает немного водкою»…
– Шолохов так ответил Сталину на вопрос: «Говорят, что вы много пьете?» – «От такой жизни запьешь!» Но, кстати, не только русские хорошо закладывают. Литовцы в деревнях здорово поддают. И финны не брезгуют. Климат, что ли?
– Кстати, я нашел у вас сочинение в тему, с народным застольным заголовком – «На посошок».
– Памяти Славы Ростроповича сочинение. У меня много написано для него. Мы были очень дружны. Я восхищался им не только как гениальным музыкантом, но и как человеком необыкновенного обаяния, участливости, верности в отношениях. Под Франкфуртом есть очень красивый городок Кронберг: как считают музыканты, столица виолончелистов. Там Слава создал свой фестиваль. И когда он ушел из жизни, руководитель этого фестиваля заказал мне своего рода «поминовение» Ростроповичу. А Слава ведь очень любил дружеские посиделки.
– Мне однажды повезло оказаться в его компании – это был просто фейерверк остроумия, он официозный фуршет превратил в теплое застолье…
– Потрясающий человек! А что касается этого опуса, то международное издательство «Шотт», с которым работаю много лет, выпуская мои сочинения, никак не могло подобрать к слову «посошок» синоним на немецком языке. А вот по-английски нашли – «Оne for the road» – то есть «одна перед дорогой».
«Какой надо иметь талантиЩЕ, чтобы из нашего дерьма и ужаса создать сокровиЩЕ»– Не держать зла в душе – не самое распространенное явление в отношениях композитора и дирижера, музыканта, написали вы в своей книге. Вам же грех жаловаться – с Ростроповичем дружили, с Гергиевым дружите, Новый год по-семейному встречаете, и вообще – проще сказать, какие дирижеры и оркестры не исполняли ваши творения.
Ознакомительная версия.
