Кёльн принёс не много радости. Марк споткнулся о металлическую ступеньку трапа. Когда Эрика попыталась поднять нашего кричащего сына, у него над правой бровью обнаружилась зияющая рана, как от удара топором. «Мой ребёнок! Мой ребёнок! Кровь! Кровь!» — Эрика чуть не потеряла сознание. Марка отвели к врачу, где его заштопали, а потом Эрика схватила ребёнка подмышку и сбежала с ним домой, в Гамбург.
Вот и всё, что касалось совместных путешествий. В следующий раз, когда мы возвращались из ещё более длинного турне из Москвы, где со мной обходились, как с королём, и фанаты кричали: «Дитер! Дитер!», а дома меня приветствовал душный воздух супружеского гнёздышка: «Прикрывай дверь туалета за собой — сказала Эрика — ты же знаешь, ребёнок ходит в кошачий туалет».
Вскоре фасадная краска облупилась, осталась только, так сказать, видимость супружества, только с более жёсткими правилами. Вернувшись из своего последнего путешествия в Ниццу, по тому, как Эрика спускалась в мою студию в подвале, я понял — надвигается гроза.
«Привет, Эри…» — это я ещё успел произнести. Я потом — бах! — что–то ударило меня по голове. На этот раз «чем–то» оказалась гитара стоимостью в 1200 марок. В моём чемодане Эрика обнаружила трусики дамы по имени Джинни. Джинни выглядела как младшая сестричка Уитни Хьюстон, это был мой первый опыт общения с девушкой с генами шоколадки. Собственно, это была подружка сына Удо Юргенса, но Юргенс–младший не знал, что мы, так сказать, были партнёрами по бильярду, и что я тайком взял Джинни в Ниццу.
Попрощавшись с Марлен, я похоронил своё стремление изменить имидж в одежде. Я его просто игнорировал. С того времени семья Болен появлялась на людях в розово–голубых мешковатых одеяниях. Мы стали живыми манекенами фирмы «Адидас». Дело в том, что в результате рекламной кампании выяснилось: нас обожает именно молодёжь. Собственно, ничего не надо было выяснять, достаточно было лишь посмотреть на чарты. «Эй, Дитер! Супер! Ты так популярен! Твоему стилю одеваться хотят следовать все! А эта кроссовка на обложке! Это нужно как–то использовать!» С того момента раз в две недели в дверь звонил посыльный и выдавал картонную коробку, битком набитую спортивными костюмами из парусины карамельного цвета. А всё семейство Болен носилось вокруг. Как будто 365 дней в году мы собирались в кемпинг.
Конечно, теперь я иначе отношусь к этому, а тогда не задумывался особо. На тему «стиль жизни» я больше не говорил. Я решил, что это простой, удобный и, прежде всего, дешёвый способ решить проблему обмундирования.
Нора или последний гвоздь в крышку моего гроба
Всё чаще Томас приходил к нам в Бергштедт в гости и брал с собой свою подружку — девятнадцати лет, со светлыми волосами, самоуверенную забияку из Кобленца, метр восемьдесят ростом. Имя — Нора Баллинг. С ней он как–то переночевал под нашей крышей. Никакого неудобства она не причиняла, за исключением того, что для разговоров всегда выбирала одну и ту же тему — различные виды туши для ресниц. Эрика вся в поту сидела рядом, а Марки с любопытством слушал, закатив глаза. Тогда как нам с Томасом требовалось десять минут, чтобы добежать через лес до «Старой мельницы», чтобы чего–нибудь перекусить, Норе требовалось не менее часа, чтобы переодеться к ужину.
Когда вышел второй хит Modern Talking, она начала вмешиваться в наши дела. Она была как рыбья кость в горле, которая только царапает глотку, не двигаясь ни вперёд, ни назад, а только поперёк.
«Давай встретимся, нам срочно нужно кое–что обсудить!» — неожиданно заявил Томас. Мы договорились встретиться в восемь вечера в гамбургском отеле «Интерконти». Почему–то «Старая мельница» в лесу и Бергштедт показались ему неподходящим местом. Я вошёл сквозь вращающуюся дверь в «Интерконти» и увидел его сидящим с Норой. Оба держались за руки, оба прекрасно одеты, с новенькими золотыми часиками на запястьях.
Мы что–то выпили, не прошло и десяти минут, как Нора начала диктовать свои первые условия: «Так и эдак дальше не пойдёт! Сперва я буду прослушивать новые песни! И слова песен будут впредь обсуждаться со мной!» Мне казалось, что на меня наскочила лошадь. Я не узнавал своего советника по туши для ресниц.
Томас не издал ни звука. И мне вдруг стало понятно — он же полностью у неё под каблуком.
«Вот здорово — ответил я — с кем это здесь будет что–то обсуждаться?»
А она: «Да со мной же!»
До меня никак не могло дойти, что она говорит серьёзно. Мы начали ссориться, в конце концов я закричал: «Ты же не думаешь всерьёз, что я стану объяснять девятнадцатилетней дурочке, что я собираюсь делать?»
Услыхав это, Нора подскочила на месте и бросилась вон из отеля, а Томас, как побитый пёс, выбежал следом. А я остался сидеть дурак дураком, и, когда Томас 10 минут спустя вернулся, было заметно, что он абсолютно расстроен. Должно быть, его на улице здорово потрепали.
«Ой, мне сейчас нужно бежать… пока… созвонимся! пробормотал он и выскочил за дверь.
Июнь 1985 года. Хотя сингл «You're My Heart, You're My Soul» только в Германии разошёлся миллионным тиражом, профессиональное видео так и не было снято. Всё, что имелось — только слепленные из кусочков отрывки, снятые в каком–то подвале. Из–за этого мы быстро скатились с первого места.
Наш второй сингл «You Can Win» фирма звукозаписи хотела раскрутить на всю катушку. Фирма выложила на бочку 30 000 марок для съёмок супер–клипа — по тем меркам приличная сумма, сейчас это звучит смешно. Теперь Modern Talking тратит в 20 раз больше на съёмки видеопродукции.
На съёмки мы отправились на баварскую киностудию. В одной сцене мы с Томасом должны были объехать вокруг студии на какой–то развалюхе. Но тут включилась Нора и заявила: «В этой коробке могут разъезжать всякие шлюхи, но не мой Томас.»
Машину поменяли на чёрный «Ягуар–кабриолет». Мы собирались влезть в машину, но Норочка почувствовала себя в ударе.
«Они не поедут вместе в одной машине» — заявила она.
Режиссёр решил, что это шутка. «Как это, они не поедут вместе в одной машине? Что же им, пешком идти то ли?»
А Нора ответила: «Томас и этот Дитер действительно не поедут вместе в одной машине. Когда мы дома, я езжу с Томасом, а Дитеру там не место».
Это взбесило меня вдвойне. Я был оскорблён и как бы отброшен на второй план, ведь Томаса я считал своим. Это я его нашёл, это был мой маленький принц. А тут явилась какая–то Нора и заявляет, что он принадлежит ей. С другой стороны, я злился на Томаса, за то, что он позволил сделать из себя раба и во время всех стычек оставался в стороне.
«Ты же не её тень! Не позволяй ей превратить тебя в тряпку!» — подталкивал я его. Но он просто не способен был выслушивать, как критикуют Нору. Он вообще отказывался что–либо слушать. Девиз моих родителей гласил: «Поговорить можно обо всём!» Ерунда, скажу я! Меня больше устраивал девиз Блуме, главы фирмы: «Объясни чокнутому, что он чокнутый!»
Дело стало принимать гротескные очертания. «Послушай–ка, — уговаривал режиссёр Норочку — мы же не можем доснять видео, пока ты сидишь в машине. Нам придётся прервать съёмки.
«Мне всё равно» — ответила Норочка капризно.
Дело закончилось тем, что пригнали третью машину, Порше–кабриолет, голубой металлик. Впереди сидел за рулём Томас, на заднее сиденье взгромоздилась Нора, прикрывшись каким–то старым одеялом. Гармония съёмок нарушилась, но зато господин Андерс наконец–то поехал, и съёмки продолжились.
И если мы думали, что худшее уже позади, то жестоко ошибались. Фроляйн Баллинг ещё не закончила со своими ссорами и жалобами. Следующий спектакль назывался «О, я сейчас упаду в обморок и умру!» Мы въехали в подземный гараж отеля «Holiday‑Inn» на Леопольдштрассе, разумеется, в разных машинах. Норочка с Томасом впереди, а следом я с Энди и двумя боссами из фирмы звукозаписи. Это был своего рода эскорт, обеспечивавший мою безопасность, чтобы Томас, Нора и я не растерзали друг друга на куски. Мы встретились внизу в подземном гараже, и началось! Норочка закричала: «Ууу, ууу, у меня в глазах темно!» — и свалилась.
Я подошёл к шефу: «Дай же ей, наконец, пощёчину, и пусть подымается!» Никто не шевельнулся, а я вошёл в раж: «Да не позволяйте же бабе издеваться над вами! Это же всё игра!»
В маленькой сумочке от Луи — Виттона Нора вечно таскала с собой крошечного вертлявого невротического йоркширского терьера по кличке Черри. Может, его звали как–то иначе, у неё было штук пять этих тявкающих тварей. Если кто не знает, как они выглядят, поясню: таких же таскает за собой повсюду Рудольф Мосгаммер. И в то время как Норочка лежала на полу гаража, а Томас выл, склонясь над ней: «Норочка умирает! Норочка умирает!» — а та как раз слегка приоткрыла один глаз, чтобы посмотреть, какое впечатление производит спектакль, в этот момент терьер выбрался из своей сумочки, взволнованно пища обежал вокруг Норочки и насрал подле её головы.
