Я спросил: «Как, что звучит паршиво?»
А Говард: «Ну да, как–то глухо. Я не знаю…»
«Как это ты не знаешь?» Я быстренько раскинул мозгами, сказал себе, нет, этого не может быть, а потом всё–таки спросил: «Скажи, на каком магнитофоне ты всё это слушаешь?»
А Гови гордо так: «Я вчера только купил новый».
Я глубоко вздохнул. «Послушай, там есть такой переключатель, на нём написано «Dolby». Ты нажимал его?»
А Гови: «Как, где? Что ещё за долба?»
«О'кей! О'кей! — и я объяснил ему всё так же, как объяснил бы моему двухлетнему сыну Марку — Мы записали всё без этого самого «Dolby». Значит, слушать ты тоже должен без него. Убери палец с этой кнопки и нажми соседнюю.»
Я был несколько разочарован. Кто–то 25 лет слыл профессионалом в музыкальном бизнесе и даже не знал, что такое «Dolby». Хотя я до того времени не много значения придавал словам песни «Deine Spuren im Sand, die ich gestern noch fand» («Твои следы на песке, что я нашёл ещё вчера»), мне пришлось серьёзно призадуматься. Не понадобится ли вскоре этому слепцу собака–поводырь?
Фрау Сталлоне или Are You Man Enough?
И снова меня вызвали в BMG. На этот раз речь шла о Бриджитт Нильсен, белокурой датчанке супруге Рембо (он же Сильвестр Сталлоне), в которой вдруг взыграли музыкальные амбиции. Она скучала, чувствовала себя невостребованной. Нормальные женщины открывают в таких случаях бутики, Бриджитт хотела петь. Из–за таких же амбиций мир уже услышал пение принцессы Стефани.
Мы договорились встретиться в Лос — Анджелесе. С песней «Are You Man Enough?» в чемодане я взошёл на борт боинга во Франкфурте. Бриджитт встретила меня и Фридерика Габовича в аэропорту с меседесами, с лимузинами — всё по спецзаказу, с телохранителями своего мужа. Она была жутко мила, и к тому же обладала двумя громадными буферами. Между нами возникла совершенно спонтанно симпатия, просто гормоны разыгрались. Не из–за буферов, а потому, что оба мы сделаны из одного и того же материала: много энергии, много драйва, высокая скорость. Всё вжик–вжик, гоп–гоп! Даже для меня её энергии было многовато.
Без долгих раздумий она взяла меня и Фридерика Габовича на съёмки «Полицейские из Беверли Хиллс II». Там она сразу отправилась, как и предписывал сценарий, в ювелирный магазин и очистила его. Жужжали камеры. Она начала опустошать витрину. В это время мы с Фридериком Габовичем сидели в фургоне Бриджитт и попивали холодную колу. Келли, подруга и ассистентка Бриджит, обладавшая точно такими же буферами (я имею в виду, им их сделал один и тот же хирург), самоотверженно заботилась о нас. Больше всего её пришлась по душе моя куртка из двадцати пяти видов джинсовой ткани. Я подарил ей шмотку для укрепления американо–германских отношений, а также как инвестицию в приятное совместное времяпрепровождение.
Бриджитт вернулась в фургон через три четверти часа, покончив с грабежами и стрельбой. Увидела Келли в моей куртке и надулась. Если бы я только знал! Но я быстро утешился: никогда тебе не быть с ней! Она живёт с Рембо! А той, что вместе с Рембо, не может нравиться Болен!
Но Бриджитт была настоящим товарищем. Прошло немного времени, и настроение снова поднялось на должный уровень. Здороваясь направо и налево, весело болтая, мы направились вчетвером к студии, расположенной в нижней части города. По пути Бриджитт без устали рассказывала грязные анекдоты: «Идёт как–то м…к к врачу.» Я владел английским ровно настолько, чтобы хихикать вовремя.
В студии моему хорошему настроению нанесли серьёзный удар. Бриджитт попыталась спросить в микрофон «Are You Man Enough?». У меня — ого–го! — мороз по коже прошёл. Её голос был так же тяжёл и холоден, как и цвет волос. Ой–ой–ой, думал я. Ничего себе! Такова уж была Бриджитт, что после съёмок фильма и пения бодрым галопом помчалась дальше.
Ближе к вечеру Слай Сталлоне давал огромную пресс–конференцию в отеле «Беверли — Хиллс». Он продал права на свои фильмы большой компании видеопроката и загрёб много миллионов. Бриджитт, Келли, Фридерик и я сидели за большим круглым празднично убранным столом с видом на пока ещё пустующую сцену. Вокруг нас было ещё полторы сотни журналистов. Дверь отворилась и выплюнула в зал несколько полицейских. Потом ещё несколько. Потом фалангу людей в лаковых ботинках и смокингах. В конце концов появился сам Рембо в костюме, сшитом специально для такого случая, с галстуком–бабочкой, шевелюра прилизана назад. И за ним ещё несколько полицейских. Так сказать, человеческий сэндвич. Такого мне ещё ни разу видеть не случалось. А я, если уж на то пошло? Кроссовки «Адидас» и спортивные брюки. Я сам себе казался недочеловеком. Встретился бы с собой на улице — ни за что бы не поздоровался. Если бы не Бриджитт, меня ни за что бы не впустили, даже если бы у меня было приглашение.
Пресс–конференция скоро наскучила фрау Сталлоне. Тогда как Слай грелся в лучах славы, она подвинула свой стул поближе ко мне и принялась нашёптывать мне на ухо всякие непристойности: «Отгадай–ка цвет моих трусиков!» И то, чего я не знал, и о чем она мне раньше не рассказывала: её брак бился в последних конвульсиях. Но меня смутило то, как откровенно и просто она рассказывала: «Слай вечно меня обманывает… диван… застукала… эта шлюха… даже не потрудилась прикрыться!» И дальше в таком же темпе: «Слай и все его частные полёты!.. все его траханные приятели… дикие вечеринки… полёты по стране… Сан — Франциско!» Она была разочарована и лишь из–за этого баловала себя дорогими игрушками.
А я просто сидел рядом и бормотал «ох!» и «ух!», как вдруг Бриджитт вытащила из сумочки помаду и быстро намалевала что–то у меня на лбу. Фридерик Габович, увидя это, направил на меня объектив своей камеры. Я спросил: «Что там написано?» И Фридерик продиктовал нарочито медленно: «F–u–c-k–m–e»
Бриджитт отнюдь не понравилась идея с фотографией, но Фридерик успокоил её: «Не бери в голову, Бриджитт, фотографию я оставлю себе на память!» Причём фото, разумеется, появилось в следующем выпуске «Браво».
После выступления — я думаю, Слай устроил его, чтобы хорошенько заправиться со своими приятелями, я привёл Бриджитт и Келли в мои апартаменты, где мы и продолжили нашу вечернюю программу. Дамы принялись злоупотреблять мной. Сперва Келли ласкала Бриджитт, потом Бриджитт меня, а потом мы трое друг друга. Но мой девиз звучит так: никогда не заводи романа ни с какой музыкантшей. Хотя, прослушав Бриджитт в студии, я понял, что хорошей певицей ей не быть, но девиз есть девиз — ни с какой музыкантшей.
Обе дамы расстегнули пояски халатов, всякие интересные игрушки они принесли заранее. Могу наверняка сказать одно: я никогда ещё не видел столь красиво сложенных женщин. Но вместе с тем мне стало страшно. Ауэ, думал я, если сейчас войдёт этот Рембо, он снимет с тебя шкуру и пустит её на ботинки!
Я постарался поскорей улизнуть и переждать в баре. Когда небо воздух снова был чист, я вернулся в свои апартаменты и несколько часов пролежал без сна. Меня бросило в жар, когда я лишь пытался представить себе, что было бы, если…
Следующим же рейсом я улетел из Лос — Анджелеса, не записав ни одной песни. А «Are You Man Enough?» я отдал нашей железобетонной отходоперерабатывающей машине C. C. Quetsch.
Blue System или краснокочанная капуста и рулеты
Modern Talking был мёртв. После карамельных парусиновых кошмаров, блеска для губ и всего прочего, мне до поросячьего визга хотелось снова стоять на сцене, как настоящему мужчине. Мне нужен был новый, рокерский имидж. Мне хотелось, чтобы звучало дьявольски, чтобы мои песни звучали жутковато и мистично. Я пытался петь на октаву ниже и сильнее хрипеть. Так я записал «Sorry Little Sarah», песню в стиле самбы, которая, собственно, была придумана для Modern Talking и всё ещё лежала у меня в ящике стола.
С этой демо–записью и идеей создания новой группы я поехал в Берлин в BMG. Мне уже давно пришлось почувствовать, что Томас был самым популярным из нас двоих, а обо мне совсем позабыли. Поэтому я не питал особых иллюзий насчёт того, что меня ожидало. Энди, Блуме, Мейнен — все лишь головами помотали. «Слушай — сказали мне — отдай эту песню продавцу кошачьего корма, этому Лео Зайеру. Он как раз ищет новую песню после своей «When I Need You». Обиженный до глубины души я вернулся в Гамбург.
Луис, моё испанское тайное оружие, который после сотни лет жизни в Германии говорил по–немецки так, будто только–только приехал в гости из Испании, оказался единственным, кто меня поддержал: «Нье дай себя покорррить, Дитеррр! Начальо положено — пол–делла сдельано. Разве я не зснаю, что прроисходит? Взможно, Томазсу видней! Давай зсделаем новый проект, с новыми музыкантами. Да, мы созсдадим новую гррруппу! Которрая будет петь твои песни, ни один чельовек ничего подобного ещё не писал.
