Американское общество потребления запуталось: появление и поощрение покупательной способности подростков, двигатель экономического прогресса в эру Эйзенхауэра, как оказалось, сопровождались возрастающей автономией и сексуальным раскрепощением новых поколений. Как и положено в стране, где секс тем больше занимает умы, чем меньше о нем принято говорить, нарочитая беззастенчивость Пресли в плане всего, что связано с отношениями между мальчиками и девочками, рассматривалась как недопустимая агрессия. Не стремясь к этому, Элвис принял на себя роль секс-звезды, как будто подтверждая теории о подавляемой юношеской сексуальности, высказываемые Вильгельмом Райхом, причем как раз в тот момент, когда Америка, уязвленная речами психоаналитика, вознамерилась обуздать его и заключила в федеральную тюрьму, откуда он уже не выйдет.
Элвис был неудобен тем, что сочетал в себе раскрепощенность и процветание, и его хулители считали хорошим тоном обличать его вульгарность и безнравственность. Его странное имя было удобной мишенью для каламбуров, и те, чей взор оскорбляли его красноречивые движения бедрами, быстро подхватили выражение «Elvis the Pelvis[5]», выдуманное одним журналистом из Джексона, штат Миссисипи, которое ужасно не нравилось самому Пресли. «Мне не нравится, когда меня называют Elvis the Pelvis. Мне это кажется ребячеством со стороны взрослых», — заявил он в одном интервью, непосредственно причисляя себя к подросткам. Такая позиция только усилила его влияние на самых юных, усугубив нарастающий антагонизм между родителями и детьми. Нападая на Элвиса, самые узколобые метили в эмансипацию молодежи.
Из-за своего южнопролетарского происхождения Пресли был в глазах американских консерваторов воплощением деградации. Интеллектуальный Север традиционно посматривал на Юг свысока, а тем более на его низшие классы, тогда как элита бывших конфедератов видела в «белом отребье» главную причину своего упадка; ничего удивительного, что внезапное превращение «белого бедняка» в звезду заставило ощетиниться от злобы всех, кто еще смотрел на послевоенную Америку сквозь призму прошлого. Зато нарождающаяся провинциальная мелкая буржуазия радовалась успеху артиста, видя в нем своего: феномен Пресли стал в ее глазах осуществлением двухсотлетних чаяний, когда основатели республики гарантировали самым ничтожным те же шансы на успех, что и элите.
К этому ключевому конфликту, в котором Юг вернул себе часть наследственных прав, погребенных под обломками Гражданской войны, добавилась расовая проблема, поскольку вопрос об отношениях между общинами вступил в решающую стадию. После постепенной отмены расовой сегрегации в вооруженных силах, вырванной с боем во время войны в Корее, афроамериканцы одержали важную победу в 1954 году, когда все различия по расовому признаку в государственных школах были объявлены противоречащими конституции. Этот важный прорыв положил начало долгой борьбе за окончательную отмену на Юге «законов Джима Кроу»[6]. Борьба за гражданские права негров приняла конкретные формы, когда одна рабочая девушка из Монтгомери, штат Алабама, отказалась уступить свое место в автобусе белому пассажиру. В 1956 году появление феномена Пресли, символизировавшего собой толерантный Юг, устремленный в будущее, совпало с забастовкой общественного транспорта в Монтгомери по призыву харизматического молодого пастора — Мартина Лютера Кинга-младшего.
Не стоит удивляться, что устаревающая система, почувствовав угрозу от слияния молодежи обеих общин на почве общих музыкальных пристрастий, отреагировала крайне резко. «Помогите нам спасти молодую Америку: НЕ ПОКУПАЙТЕ НЕГРИТЯНСКИЕ ПЛАСТИНКИ! (Если вы отказываетесь обслуживать негров в вашем заведении, не помещайте негритянские пластинки в ваш музыкальный аппарат.) Вопли, дурацкие слова и дикие ритмы с этих пластинок подрывают нравственность белой американской молодежи. <…> Не позволяйте вашим детям покупать и слушать негритянскую музыку» — значилось водной из листовок той эпохи, весьма показательных в плане вскрывшихся антагонизмов.
В это же время в журнале «Лук» поместили статью, в которой Элвиса изобразили законченным идиотом с Юга, одержимым своим либидо. «На сцене он извивается, вытирает себе нос и улыбается вульгарнейшим образом, — пишет журналист и приводит слова Элвиса, напирая на его южный акцент: — „Без моей левой ноги я бы гроша ломаного не стоил“». Еще в большей степени, чем слова его песен, недвусмысленные покачивания Элвиса на сцене вызывали возмущение родителей, которые видели в этом приверженность к мнимой вульгарности негритянской музыки. «У белых подростков была странная манера танцевать, не двигая тазом. Танцевать, не шевеля бедрами, не имеет смысла», — объяснял певец ритм-энд-блюза Хэнк Баллард, создатель твиста, подчеркивая культурные различия в самой сердцевине черно-белой Америки.
Обличать непристойность Пресли, возмущаться его манерой утверждать свою сексуальность стало своего рода актом сопротивления среди сторонников южного апартеида, чье неприятие расового смешения в любой форме основывалось на сексуальных домыслах, возникших в одно время с нетерпимостью; объединяя в одно целое музыкальный стиль и чувственность, выставляя Элвиса «дервишем, крутящим своим половым органом» (по выражению одного нью-йоркского пастора), сравнивая его музыку с «чудовищным извращением наихудших танцев оплодотворения, какие исполняют в Африке под тамтамы», цензоры уподобляли молодого певца расистскому стереотипу похотливого негра, который уже давно укоренился в Америке.
Вовсе не стараясь отмежеваться от негритянской общины, которую он знал изнутри, Пресли, вопреки всему, претендовал на наследие ритм-энд-блюза. «Рок-н-ролл существует уже давно, просто его называли „ритм-энд-блюз“», — заявил он и пошел еще дальше, неоднократно появляясь рядом с такими звездами, как Би Би Кинг, Бобби Блэнд, Рей Чарлз, Лоуэлл Фалсон или Айвори Джо Хантер, которого он принимал у себя дома. Незадолго до Рождества 1956 года, а потом в декабре 1957-го он побывал на благотворительных концертах, организованных негритянской радиостанцией WDIA, наблюдая за ними из кулис концертного зала Эллис в Мемфисе, и сорвал овацию публики. Мало того, весной 1956 года он отправился на ежегодную ярмарку в Мемфисе в день, отведенный для негритянских посетителей, презрев все табу, и навлек на себя громы и молнии сторонников сегрегации.
Слухи, главные помощники реакционных сил, все же пытались подорвать особые отношения, которые Пресли поддерживал с «черной» Америкой, приписывая ему расистские заявления типа «негры хороши для того, чтобы покупать мои пластинки и чистить мои ботинки». Стремясь положить конец этой кампании, оскорблявшей его лучшие чувства, Элвис задался целью восстановить истину и обратился в популярный негритянский еженедельник «Джет», который летом 1957 года опубликовал статью под заглавием «Pelvis рассказал нам о расистских сплетнях, распространяемых на его счет». Контрмеры подействовали, судя по постоянному присутствию творчества Элвиса в афроамериканских хит-парадах в последующие месяцы, но эта полемика не прошла бесследно для гетто, где и сегодня кое-кто еще бичует мнимый расизм певца. «Совсем недавно две чернокожие дамы, африканка и американка, подошли ко мне после концерта, во время которого я почтил память Элвиса, и сказали, что вспоминать о нем перед афроамериканской аудиторией „не политкорректно“», — рассказывал Жан Жак Мильто весной 2004 года.
Близкие отношения Элвиса с негритянской общиной обнажили некоторые трения в мире кантри, расколовшемся на два противоборствующих лагеря. С одной стороны, новое поколение видело в возвышении Элвиса до ранга звезды надежду выбраться из культурного гетто, в которое загнали его музыку, с другой — вчерашние звезды хиллбилли находили, что триумф Элвиса подрывает их собственный успех, и видели в его заигрываниях с ритм-энд-блюзом признак вырождения их искусства.
Как бы ни складывалась ситуация, какие бы ставки ни были на кону — кантри против ритм-энд-блюза, Север против Юга, белые против черных, богатые против бедных, старики против молодежи, — раскол затронул всю Америку, разделенную феноменом Пресли. Реакция могла принимать самые разнообразные формы, от создания фан-клуба во славу Бетховена двумя студентами престижного Йельского университета до акции оскорбленных матрон, раздававших антиэлвисовские петиции родителям учеников в своем квартале, включая публичное сожжение в Нэшвилле чучела Элвиса и забрасывание певца тухлыми яйцами на некоторых концертах. В Джексонвиле, штат Флорида (решительно, в этом городе реакция на Пресли была самой экстравагантной), дело приняло уже не столь комичный оборот, когда одна женщина, судья по делам несовершеннолетних, официально присутствовала на выступлении Элвиса летом 1956 года. Получив тревожный сигнал от «гражданского комитета», судья Гудинг решила посмотреть, является ли поведение певца предосудительным; в конце концерта она вынесла полковнику предупреждение, чтобы тот унял пыл своего артиста под страхом тюремного заключения.
