В Лейпциге Лист пробыл до 31 марта, всё-таки дав несколько концертов, несмотря на враждебность публики. Шуман писал: «Желая продемонстрировать свою дружбу, он включил в программу третьего концерта произведения трех лейпцигских композиторов: Мендельсона, Хиллера[237] и автора этих строк… Замечу, что, стремясь поразить несколько пугливых виртуозов, Лист почти все вещи играл, можно сказать, с листа»[238].
Из Лейпцига Лист уехал в Мец, а оттуда в Париж, где дал два концерта в зале Эрар.
К апрелю 1840 года относится первая встреча Листа с человеком, сыгравшим в его жизни, пожалуй, главную, а возможно, и роковую роль, — Рихардом Вагнером. Об этом недвусмысленно свидетельствует содержание самого первого письма Вагнера Листу, датированного 24 марта 1841 года. О развитии отношений двух великих композиторов (эти отношения могли бы стать темой отдельной и весьма интересной книги) лучше всего говорит их переписка, поэтому нам придется приводить многочисленные цитаты из их писем разных лет, адресованных друг другу.
Они были почти ровесники: Вагнер родился 22 мая 1813 года, то есть был моложе Листа всего на год и семь месяцев. Однако к моменту их знакомства Лист уже был мировой знаменитостью, а Вагнер только начинал свой путь в искусстве. Поэтому-то их первоначальные отношения строились как покровительство маститого маэстро молодому таланту, о чем красноречиво свидетельствует упомянутое первое письмо Вагнера Листу, которое мы приводим без купюр:
«Милостивый Государь! Если я решаюсь беспокоить Вас этими строками, то опираюсь при этом на ту любезность, с какою Вы приняли меня поздней осенью прошлого года, во время Вашего краткого пребывания в Париже (Вагнер ошибается — в то время Листа в Париже уже не было; их встреча могла состояться только в апреле. — М. З.), после того, как я мимолетно был представлен Вам господином Шлезингером. Однако еще одно обстоятельство внушает мне смелость сделать этот шаг. Один из моих друзей, литератор Генрих Лаубе[239], писал мне прошлым летом из Карлсбада, что он познакомился там с каким-то Вашим соотечественником, который гордился тем, что имеет честь состоять в близких с Вами отношениях. Лаубе говорил этому господину обо мне, о моих планах и настолько заинтересовал его мною, что тот сам вызвался оказать мне протекцию, как только он переедет в другой курорт, где должен встретиться с Вами. Вы видите, Милостивый Государь, на какие отдаленные и неопределенные комбинации я принужден возложить великую для меня надежду. Вы видите, с каким сердечным трепетом я цепляюсь за слабые возможности открыть для себя путь к безмерному счастью. Могу ли я рассчитывать, могу ли надеяться, что обещание того господина получит осуществление? Моя неизменно несчастная звезда почти запрещает мне верить в это. Но я считал своим долгом задать Вам этот вопрос и просить о простом знаке внимания с Вашей стороны: „да“ или „нет“? С глубочайшим почтением Ваш покорный слуга
Рихард Вагнер»[240].
Как следует из письма, которому нет оснований не доверять, Вагнер был представлен Листу в Париже Морисом Шлезингером, в журнале которого печатал свои статьи. Но Лист, вокруг которого всегда находилась целая толпа поклонников и жаждущих покровительства молодых талантов, просто не заметил еще одного соискателя…
В начале мая Лист отбыл в Лондон. Его жизнь превратилась в бесконечный перечень городов с бессчетным количеством концертов. Скрупулезно подсчитано, что за «годы странствий» (1838–1847) Лист посетил 260 городов (некоторые не по одному разу), проехав тысячи миль от Лиссабона до Константинополя, от Гибралтара до Санкт-Петербурга[241].
В Лондоне Лист оставался до конца июня… Далее следовали Брюссель (там Лист свел знакомство с Феликсом фон Лихновским[242], ставшим его другом), Баден-Баден, Висбаден, Эмс (присутствовавшая на этом концерте российская императрица Александра Федоровна пригласила Листа совершить гастрольную поездку в Российскую империю), Франкфурт-на-Майне, Бонн…
В августе Лист снова был в Лондоне. Темп и насыщенность его гастролей поистине превышают человеческие возможности. «Я нахожусь в начале моих странствований скомороха. <…> Каждый день два концерта (из восемнадцати вещей каждый!); итак, в течение шести недель мне нечего будет Вам сказать. В моей жизни не может быть никакого разнообразия, кроме постоянной перемены места. В остальном самое глубокое, самое невероятное однообразие. Концерт утром, концерт вечером, и всегда с одинаковой программой!»[243]
Четвертого сентября Лист в отчаянии писал графу Амадэ: «Где найду я подходящее место, в Венеции ли, в Париже или на моей родине — не знаю. Знаю лишь, что жажду Ученья, Работы, серьезных занятий. Не хочу, чтобы моя сила и молодость прошли без того, чтобы я создал хоть что-нибудь ценное и, если возможно, вечное»[244].
Лист уже чувствовал глубокое неудовлетворение началом своей просветительской миссии. Но, увы, ничего не менялось. Концертная гонка только набирала обороты. В течение октября — ноября Лист дал шесть концертов в Гамбурге; затем снова Лондон, Манчестер… Концерт перед королевой Викторией… Сочинять некогда. Несколько «Листков из альбома», транскрипции «Шести духовных песен» (Sechs geistliche Lieder) Бетховена, «Семи песен» Мендельсона и «Духовные песни» Шуберта… «Каждый Божий день — концерт, а до концерта — тридцать — пятьдесят миль дороги. И так будет, по крайней мере, до конца января… Я изголодался и томлюсь жаждой возвращения в Венгрию. Все тамошние воспоминания глубоко коренятся в моей душе… и всё же я не могу вернуться домой…»[245]
В январе 1841 года Лист концертировал в городах Шотландии, затем он отправился в Бельгию — в Льеж и Брюссель.
В Брюсселе в феврале 1841 года Лист взял к себе на службу человека, которого в определенном смысле можно назвать «человеком будущего», — Гаэтано Беллони (Belloni; 1810–1887). Еще в августе 1840 года Мари д’Агу в одном из писем обратила внимание Листа на этого переписчика нот, рекомендуя нанять его в качестве секретаря. Во времена Листа еще не существовало понятия «концертный агент», а сам Лист всё чаще сталкивался с тем, что его концерты, особенно в небольших провинциальных городах, бывали буквально под угрозой срыва из-за плохой организации: афиши не вывешены, инструмент расстроен, билеты по непомерно завышенным ценам не распроданы. Лист страдал не только от некомпетентности помощников (счастливое исключение составлял Йозеф Вагнер, оказавший Листу значительное содействие во время гастролей в Пеште); бывали случаи, когда непрактичного музыканта попросту нагло обкрадывали!
И вот в жизни Листа появился Беллони, которого он сперва скромно называл своим секретарем. Можно констатировать, что с февраля 1841 года концертная деятельность Листа не просто пошла в гору — успех стал феноменальным, не имеющим аналогов в истории исполнительства (даже восторги игрой Паганини меркнут в сравнении с фурором, производимым Листом). Генрих Гейне со свойственным ему сарказмом назвал триумфальное шествие Листа по концертным залам Европы «листоманией», намекая на нездоровую природу ажиотажа даже вокруг имени пианиста, а «виновника листомании» Беллони зло именовал «пуделем Листа». Был ли он прав?
Благодаря таланту импресарио Беллони вошел в историю музыки как «первый мастер по раскрутке звезд». Способ, которым он для этого пользовался, описывает Норман Лебрехт в книге «Кто убил классическую музыку? История одного корпоративного преступления»: «До приезда Листа в любой город Беллони либо отправлялся туда сам, либо посылал кого-то вперед, чтобы передать в местную прессу сообщения о восторгах, вызванных предшествующими выступлениями. К тому времени, когда Лист въезжал в город в коляске, запряженной шестью белыми лошадьми, город уже был взбудоражен, а все билеты на концерт распроданы. Судя по всему, Беллони инстинктивно понимал, что люди жаждут чего-то необычного, что сенсации питаются другими сенсациями и что моду на что-то новое достаточно подтолкнуть, а дальше она уже покатится самостоятельно, набирая скорость. Он предвосхитил методы популяризаторов музыки наших дней, в том числе и свойственное им отсутствие угрызений совести. Одна из удачно запущенных перед приездом Листа историй — неизвестно, правдивая или вымышленная — о некоей поклоннице, собиравшей кофейную гущу из чашек Листа и хранившей ее в стеклянном флаконе на груди, гарантировала нашествие истерически настроенных дам на ближайшее выступление. В последние часы невинности человечества, когда не существовало ни телеграфа, ни телефонов, способных передавать информацию быстрее, чем из уст в уста, Беллони открыл правила раскрутки звезд и манипуляции сознанием, своеобразную матрицу, которая впоследствии легла в основу как прославления Гитлера, так и битловской истерии. <…> Но, сам того не зная, он создал и метод, с помощью которого в более практичные времена началась массовая фабрикация звезд»[246].
